Нона - Кинг Стивен. Страница 3

— Вот, — сказала она, — ты их забыл. — И протянула мне мои перчатки.

Внутрь она больше не заходила и, значит, захватила их сразу же. Она заранее знала, что отправится дальше со мной. Мне стало как-то жутковато. Я надел перчатки, и мы зашагали вверх по въезду на эстакаду.

Она была права: нас взяла первая же машина, въехавшая на шоссе.

Мы не сказали ни слова, пока ждали, но ощущение было такое, будто мы разговариваем. Не стану пичкать вас всякой чушью насчет телепатии и прочего такого, вы понимаете, о чем я. Вы сами испытывали такое, пока были с кем-то по-настоящему вам близким или когда приняли один из тех наркотиков, название которых состоит из заглавных букв. Разговоры просто не нужны. Вы словно бы общаетесь в эмоциональном диапазоне высоких частот. Достаточно легкого движения руки. Мы были незнакомы. Я знал только ее имя и, вспоминая, прихожу к выводу, что своего ей так и не назвал. И все-таки между нами что-то нарождалось. Нет, не любовь. Мне неприятно то и дело повторять это, но я должен. Я не запачкаю это слово тем, что было между нами, — после того, что мы сделали, после Касл-Рока, после снов — нет!

Пронзительный прерывистый вой заполонил холодное безмолвие вечера, то повышаясь, то понижаясь.

— Думаю, это «скорая помощь», — сказал я.

И снова молчание. Лунный свет слабел за сгущающейся пеленой облаков. Я подумал, что нимб не солгал: еще до утра повалит снег. Из-за холма вырвались лучи фар. Я в том же молчании встал позади нее. Она откинула волосы назад, подняла свое чудесное лицо. Глядя, как машина сворачивает на въезд, я вдруг утратил ощущение реальности — не может быть, что эта красавица решила отправиться со мной, не может быть, что я избил человека настолько, чтобы пришлось вызвать «скорую», не может быть, что я опасаюсь завтра очутиться в тюрьме. Не может быть! Я чувствовал. что запутался в паутине. Но кто паук?

Нона подняла большой палец. Машина «шевроле-седан» проехала мимо, и я подумал, что она не остановится. Но тут вспыхнули тормозные огни, и Нона ухватила меня за руку.

— Пошли, нас возьмут! — Она ухмыльнулась мне с детским восторгом, и я ухмыльнулся в ответ.

Тип за рулем с энтузиазмом перегнулся через сиденье, чтобы распахнуть перед ней дверцу. Когда вспыхнул плафончик, я разглядел его: крупный мужчина в дорогом верблюжьем пальто, седеющий по краям шляпы, преуспевающее лицо, располневшее за годы отличных обедов. Бизнесмен или коммивояжер, Один. Увидев меня, он отдернул руку, но на секунду-две опоздал включить скорость и унести задницу. Ну, да так ему будет легче. Попозже он сумеет внушить себе, будто с самого начала увидел нас обоих, что он действительно добрая душа — оказал помощь юной парочке.

— Холодный вечерок, — сказал он, когда Нона скользнула на сиденье рядом с ним, а я сел

Рядом с ней.

— Ужасный! — нежным голоском сказала Нона. — Огромное вам спасибо.

— Угу, — сказал я. — Спасибо.

— Не за что.

И мы укатили от воющих сирен, измордованных водителей и от «У Джо. Отличная кормежка».

От шоссе меня отогнали в семь тридцать. А теперь было всего восемь тридцать. Просто поразительно, сколько ты успеваешь сделать за такой короткий срок — или что успевают сделать с тобой.

Впереди замигали желтые огни. Пункт сбора дорожной пошлины на выезде из Огесты.

— А куда вам? — спросил тип за рулем.

Н-да, задачка! Собственно, я намеревался добраться до Киттери и вломиться к знакомому, который там учительствовал. Собственно, такой ответ годился не хуже всякого другого, и я уже открыл рот, но тут Нона сказала.

— Нам в Касл-Рок. Это городок к юго-западу от Льюис-Оберна.

Касл-Рок. Мне стало немножко не по себе. Когда-то Касл-Рок вполне меня устраивал. Но это было до того, как Ас Меррил меня отделал.

Тип остановил свою машину, заплатил пошлину, и мы отправились дальше.

— Я-то еду только до Гардинера, — соврал он, не моргнув и глазом. — До следующего съезда. Но для вас это неплохой старт.

— Ну, конечно, — сказала Нона все тем же нежным голоском. — Ужасно мило с вашей стороны вообще остановиться в такой холод! — И пока она говорила это, я воспринимал ее злость на высокой эмоциональной частоте — нагую, исполненную яда. Она меня напугала, как могло бы напугать тиканье внутри бандероли.

— Я Бланшетт, — сказал он. — Норман Бланшетт, — и он взмахнул рукой в нашу сторону для рукопожатия.

— Черил Крейг, — сказала Нона, изящно ее пожимая.

Я понял намек и назвался вымышленным именем.

— Очень рад, — промямлил я. Рука у него была мягкой и дряблой, точно полуналитая грелка в форме человеческой кисти. От этой мысли мне стало тошно. Меня тошнило, что нам пришлось просить об одолжении этого мужчину, который смотрит на нас сверху вниз, а сам решил, что ему представился шанс подобрать хорошенькую девушку, голосующую у шоссе в полном одиночестве, — а вдруг она согласится провести часок в номере мотеля за сумму наличными, которой хватит, чтобы купить билет на автобус! Меня тошнило от сознания, что будь я один, этот мужчина, только что подавший мне свою дряблую, горячую руку, пронесся бы мимо, даже не притормозив. Меня тошнило от сознания, что он высадит нас у поворота на Гардинер, развернется и промчится мимо нас к въезду на шоссе, даже не посмотрев, но поздравляя себя с тем, как ловко он выпутался из неприятной ситуации. Все в нем вызывало во мне тошноту. Круглые отвислые щеки, как у свиньи, зализанные назад волосы на висках, запах его одеколона.

Какое у него право? Нет, какое у него право? Тошнота свернулась комом в желудке, и вновь начали распускаться цветы гнева. Фары его солидной «импалы» разрезали мрак с небрежной легкостью, а мой гнев рвался наружу, чтобы задушить все, что его обрамляло: ту музыку, какую, я знал, он будет слушать, откинувшись в своем раскладном кресле, держа в руках-грелках вечернюю газету. И шампунь для подкраски волос, которым пользуется его жена, и грацию, которую, я знал, она носит, детей, всегда отсылаемых в кино, или в школу, или в летний лагерь — лишь бы отослать, — и его снобистских друзей, и пьяные вечеринки с этими друзьями.

Но его одеколон — вот что было самым невыносимым. Машину заполнял сладкий тошнотворный запах, словно от ароматизированного дезинфицирующего средства, каким пользуются на бойнях после конца смены.

Машина мчалась сквозь тьму, и Норман Бланшетт держал руль пухлыми руками. Мягко поблескивали его наманикюренный ногти в свечении приборной доски. Мне хотелось разбить ветровик, избавиться от этого липкого запаха. Нет, больше! Мне хотелось спустить все стекло, высунуть голову в морозный воздух, погрузиться в свежесть холода — но я заледенел, заледенел в немой пасти моей бессловесной невыразимой ненависти.

И вот тут Нона вложила мне в руку пилочку для ногтей.

Когда мне было три, я заболел тяжелым гриппом, и меня пришлось положить в больницу. Пока я лежал там, мой папаша заснул с сигаретой в руке, и дом сгорел вместе с моими родителями и моим старшим братом Дрейком. У меня есть их фотографии. Они похожи на актеров в каком-нибудь старом, 1958 года, фильме ужасов «Америкен Интернейшнл», чьи лица вы не узнаете, не то что лица звезд — скорее кто-нибудь вроде Элайши Кука Младшего, и Мары Корд ей, и мальчика-актера, может быть Брендена де Уайлда.

У меня не была родственников, которые меня взяли бы, а потому меня на пять лет отправили в приют в Портленде. После чего я стал опекаемым штата. Это значит, что вас берет какая-нибудь семья и штат выплачивает им тридцать долларов в месяц на ваше содержание. Не думаю, что когда-либо был опекаемый штата, который пристрастился бы к омарам. Обычно такая супружеская пара берет двух или трех опекаемых — не потому, что их сердца преисполняет доброта, но из деловых соображений. Они вас кормят. Берут тридцать долларов, которые дает им штат, и кормят вас. А раз мальчишку кормят, он может отрабатывать свой хлеб: в хозяйстве для него всегда найдутся занятия. Вот так тридцать превращаются в сорок, пятьдесят, а то и шестьдесят пять баксов. Капитализм в применении к бездомным. Величайшая страна в мире, верно?