Обезьяна - Кинг Стивен. Страница 6

Пити вздрогнул. Хол крепко обнял его:

— Как будто хочет, чтоб ты ее завел.

Мальчик горячо закивал:

— Да. Она ведь совсем не поломана, правда, папа?

— Иногда поломана, — сказал Хол, глядя на обезъяну из-за плеча сына. — Но иногда работает.

— Мне все время хотелось подойти и завести ее. Но было так тихо, и я боялся разбудить тебя, и все равно я хотел, и тогда подошел и… дотронулся до нее, и мне очень не понравилось, какая она… и понравилось тоже… и она как будто говорила: заведи меня, Пити, и мы поиграем, твой папа не проснется, он вообще никогда не проснется, заведи меня, заведи меня… — И тут мальчик вдруг заплакал: — Она злая, я вижу. Зачем она, разве ее нельзя выбросить, па? Пожалуйста!

Обезъяна улыбнулась Холу знакомой улыбкой.

Отражаясь от медных тарелок, дневные лучи покрыли гладко выбеленный потолок мотеля солнечными шрамами.

— Пити, когда, мама сказала, они с Деннисом вернутся?

— Говорила, к часу. — И вытерев рукавом тенниски покрасневшие глаза, он смущенно, не глядя на обезъяну, сказал: — Тогда я включил телевизор. Включил погромче.

— Правильно, сынок, — подбодрил Хол.

И подумал: «Как все должно было произойти? Сердечный приступ? Или эмболия, как у матери? Как? Хотя какая разница?»

А вслед за этой другая, еще более неприятная мысль: «Выбросить. Избавиться. Да можно ли от нее избавиться? Вообще?»

Обезъяна, застыв на замахе, с издевкой ухмылялась. А что если в ночь, когда умерла тетя Ида, мартышка оживала? Может, последнее, что услышала тетя, было глухое динь-динь-динь смыкающихся во мраке чердака тарелок, под заунывный мотив, выводимый ветром на водосточной трубе.

— Принеси-ка свою дорожную сумку, Пит.

Мальчик неуверенно посмотрел на отца:

— А что мы будем делать?

«Может, и сумею. Может, насовсем, а может, только на время… короткое или не очень. Может, она просто вернется и вернется, и тут уж ничего не поделаешь… а может, я — мы — сможем распрощаться надолго. На этот раз ей понадобилось двадцать лет. Двадцать лет, чтобы выбраться из колодца…»

— Немного прогуляемся, — ответил Хол. Он был совершенно спокоен. Только в теле появилась какая-то тяжесть. Даже, показалось, глаза налились кровью. — Но сперва надо сходить к стоянке и принести парочку хороших камней. Положишь в сумку и вернешься, ладно?

По глазам видно было, что Пити все понял.

— Да, пап.

Хол глянул на часы. Почти четверть первого.

— Только живей. Чтоб уехать, пока не вернулась ма.

— А куда мы поедем?

— К дяде Уиллу и тете Иде, — улыбнулся Хол. — Домой.

Хол прошел в ванную, взял за унитазом круглую туалетную щетку и, вернувшись к окну, замер, словно дирижер с уцененной волшебной палочкой в руке. Пити в своих коротеньких штанишках и с синей дорожной сумкой в руке прошел в конец стоянки. В верхнем углу окна жужжала муха — бестолково и уже по-осеннему сонно.

Он видел, как Пити положил в сумку три увесистых булыжника и пошел обратно. Из-за угла мотеля на приличной скорости, очень приличной, выскочила легковушка, и, не раздумывая, молниеносно, будто каратист, Хол опустил щетку… и застыл.

Тарелки беззвучно сомкнулись на щетке, а он почувствовал, что воздух как бы всколыхнулся. Словно от ярости.

Завизжали тормоза. Пити шарахнулся в сторону, а водитель недовольно высунулся из окна, как будто ребенок был виноват в едва не случившемся, и мальчик, с трепещущим на ветру воротничком, побежал через стоянку и скрылся в боковой двери мотеля.

Дрожь пробежала у Хола по телу; он ощутил, что лоб покрылся испариной. А рука, в которой он держал щетку, занемела.

«Ничего, — мрачно думал он, — Ничего, я готов ждать хоть до ночи. А то и до скончания века, если понадобится».

Тарелки разомкнулись и замерли. Хол услышал внутри игрушки слабый щелчок. А когда поднес щетку к глазам, то увидел несколько оплавленных и потемневших щетинок.

Муха недовольно дудела и басила, пытаясь пробиться к холодному октябрьскому солнцу, казавшемуся таким близким.

Запыхавшийся и раскрасневшийся Пит влетел в комнату.

— Я нашел три подходящих камешка, па, я… — и осекся. — Ты себя плохо чувствуешь, па?

— Отлично, — улыбнулся Хол. — Тащи-ка сумку.

Он зацепил ногой столик у софы, пододвинул под самый подоконник и водрузил на него широко раскрытую сумку. Показалось, что камни тускло светятся. Затем щеткой подтолкнул обезъяну, и она, чуть качнувшись, плюхнулась туда. Одна из тарелок ударилась о камень и слабо звякнула — нь!

— Папа? Па? — как-то испуганно позвал Пит.

Хол оглянулся. Произошла какая-то метаморфоза, что-то изменилось. Но что?

И тут он заметил, куда смотрит сын, и все понял. Прекратилось жужжание. Муха неподвижно лежала на подоконнике.

— Это сделала обезъяна? — шепотом спросил Пити.

— Поехали, — ответил отец, застегивая молнию. — Поговорим по дороге.

— Машину взяла мама.

— Доберемся, — заверил Хол и взъерошил сыну волосы.

Он протянул клерку водительские права и двадцатидолларовый билет. Взяв в залог часы, тот выдал Холу ключи от старенького автомобиля. Шельберн-старший заговорил, когда выехали на дорогу, ведущую к Каско, — вначале сбивчиво, потом спокойней. Начал с рассказа о том, как его отец привез обезъяну из плавания детям в подарок. Это была не какая-нибудь особенная игрушка — ничего ценного или необычного в ней нет. В мире наверняка сотни тысяч заводных обезъян, сделанных в Гонконге, на Тайване или в Корее. Но где-то, в какой-то момент — может, даже в темном чулане того дома в Коннектикуте, где росли два мальчика, — с обезъяной что-то произошло. Что-то нехорошее. Возможно, продолжал Хол, пытаясь разогнать автомобиль быстрее сорока, то нехорошее — может, даже очень нехорошее — просто дремало и не осознавало себя до конца. Тут он замолчал, вероятно, подумав, что большего Пити просто не сумеет понять, но про себя продолжал мыслить. Он подумал о том, что любое зло, наверное, очень похоже на обезъяну с заводным механизмом, который сам же и заводишь: он приходит в движение, и уже звякают тарелки, скалятся зубы, а тупые масляные глазки уже смеются… или кажется, что смеются.

Он рассказал, как нашел обезъяну, но снова не все, потому что не хотел пугать еще больше и без того достаточно напуганного мальчика. Рассказ поэтому вышел нескладный, туманный, но Пити ни о чем не спрашивал; наверное, самостоятельно заполняет пропуски, подумал Хол, — точно так же, как когда-то он сам снова и снова видел смерть своей матери, хотя там не был.

На похоронах дядя Уилл и тетя Ида были вместе. Потом дядя сразу же уехал — шла уборка, а тетя Ида осталась еще на две недели, чтобы, перед тем как забрать детей с собой в Мэн, привести в порядок все дела сестры. Но главное, ей хотелось, чтоб они к ней привыкли — ошеломленные внезапной смертью мальчики едва осознавали происходящее. И когда они не могли уснуть, она была рядом с чашкой горячего молока; и когда Хол в три утра просыпался от кошмаров (в которых мама подходила к водоохладителю, не замечая обезъяну, что плясала и кувыркалась в его холодной зеленой утробе, скалясь и хлопая в тарелки, за которыми тянулись изумрудные кометы танцующих пузырьков); она была рядом, когда Билл сначала свалился от лихорадки, потом всю слизистую рта обнесло болезненными язвочками, а потом, через три дня после похорон, заболел крапивницей. И дети привыкли к ней, и еще перед тем, как всем вместе сесть в автобус Хортфорд-Портленд, Билл и Хол по очереди приходили и плакали ей в передник, а она брала их на руки и успокаивала, и так завязалась их дружба.

За день до отъезда из Коннектикута, чтобы навсегда осесть в Мэне (как тогда говорили), приехал на своей колымаге старьевщик и забрал кучу всякого хлама, который они с Биллом повыносили из чулана к дороге. И когда утиль, ожидая погрузки, лежал на тротуаре, тетя сказала, чтоб они еще раз сходили в чулан и взяли что-нибудь из того, что особенно дорого, на памать. У нас, ребятки, просто нет места для всего, сказала она, и Холу кажется, что поймав тетю на слове, Билл прошелся по всем тем загадочным коробкам, которые оставил отец, прежде чем отчалить от жизни. Хол с братом не пошел. К чулану у него пропал всякий интерес. В первые две недели траура ему пришла в голову дикая мысль: что если отец исчез или сбежал совсем не потому, что у него чесались пятки или он вдруг понял, что семейная жизнь не по нем?