Обезьяна - Кинг Стивен. Страница 4

Как будто Бьюла просто переместилась в один из своих детективных журналов. А позже он узнал, что выстрелы прогремели почти одновременно с…

— Хол? — сонный голос Терри. — Ты спать думаешь?

Он сплюнул пасту в умывальник и прополоскал рот:

— Думаю.

Но прежде он спрятал обезъяну в свой чемодан и замкнул на ключ. В Техас они улетят дня через два-три. Только сперва надо избавиться от чертовой игрушки. Навсегда.

И каким угодно способом.

— Сегодня ты был так груб с Деннисом. Прямо через край, — в темноте запричитала Терри.

— Кажется, Деннису было просто необходимо, чтоб кто-то хоть разок с ним грубо обошелся. Мальчишка портится.

— Но бить ребенка тоже не метод…

— Терри, ради бога! Кто его бил!

— …утверждения отцовского авторитета.

— О, избавь, прошу, от этих избитых истин, — в сердцах запротестовал Хол.

— И обсуждать это ты, видно, просто не намерен, — холодно проговорила она.

— И наркотики ему выбросить я тоже приказал.

— Неужели? И что же он ответил? — Но теперь в голосе у нее зазвучала тревожная нотка.

— Боже правый, Терри! Ну что он, по-твоему, должен был ответить?

— Хол, да что с тобой? Ты какой-то не такой. Что-нибудь случилось?

— Ничего, — буркнул он и подумал о сидящей под замком обезъяне. Слышно будет, если та примется колотить в тарелки? Наверняка. Плохо слышно, но будет.

Роковой звон по ком-то, как когда-то по Бьюле, Джонни Мак-Кейбу, дядиной собаке Дейзи. Динь-динь-динь.

Он уснул, когда уже стали бледнеть окна. Но, кажется, знал, что сделает.

Во второй раз ее нашел Билл.

Года через полтора после сообщения о смерти Бьюлы. Стояло лето. В тот год Холу предстояло идти в первый класс.

Он примчался с улицы, и мама крикнула: — Мыть руки, ученик, а то похож на поросенка! — Она сидела на веранде, пила чай со льдом и читала. У мамы отпуск; две недели.

Хол для видимости подставил руки под холодную струю, всю грязь оставив на полотенце.

— Билл дома?

— У себя. Скажи, пусть немедленно уберется в своей комнате. Порасшвыривал все.

И Хол, любивший доставлять тпкого рода неприятные известия, ринулся наверх. Билл сидел на полу. Дверка, типа кроличьей норы, ведущая в чулан — приоткрыта. В руках брат держит обезъяну.

— Она поломана, — с разбегу выпаливает Хол.

На душе стало неспокойно. Хотя он почти не помнит, как, возвращаясь тогда из ванной, услышал неожиданный звон ее тарелок. А после, через неделю с небольшим, видел неприятный сон, в котором обезъяна, Бьюла… — он уже и не помнит, что с ними происходило, — и с криком проснулся от мысли, что ему на грудь легко впрыгнула ухмыляющаяся обезъяна. На самом деле это оказалась подушка, который Хол сжимал в страхе.

Теперь он это почти не помнит. Обезъяна, правда, неприятна ему — в особенности ее тарелки. И еще зубы.

— Знаю, — отвечает Билл и отшвыривает ее. — Безмозглая кукла. — С расставленными лапами та шлепнулась на кровать брата и уставилась в потолок. — Давай к Тедди, за леденцами?

— У меня уже нет денег, — насупился Хол. — И мама еще сказала, чтоб ты навел порядок в комнате.

— А, — махнул рукой Билл, — потом. Могу немного подкинуть, если хочешь. — Билл не очень давал брату разгуляться, порой мог обидеть или надавать по шее ни за что, но вообще-то был добрый.

— Пошли, — сказал Хол. — Только снесу ее в чулан. — Ему не хотелось видеть здесь обезъяну.

— Не-а, — быстро поднялся брат. — Потом, потом, потом.

И Хол подчинился. Настроение у Билла менялось часто, и если бы он понес обезъяну в чулан, то вполне мог остаться без обещанного.

После ужина все смотрели телевизор, и к тому времени Хол и думать забыл об обезъяне. Она каким-то образом оказалась у Билла на полке, рядом с фотографией Билла Бойда с его автографом. И простояла там почти два года.

Когда Холу исполнилось семь, найти няню стало почти невозможно, и постоянной фразой мисси Шельберн перед уходом на работу стало:

— Билл, присмотри за братом.

Как-то Биллу пришлось задержаться после уроков, и Хол отправился домой один. Он останавливался на каждом углу и терпеливо ожидал, пока не будет машин ни с той, ни с другой стороны, и затем, ссутулившись, как пехотинец на нейтралке, перебежал через дорогу. Взяв под ковриком ключ и открыв дверь, он первым делом пошел на кухню попить молока. Вынул бутылку из холодильника, а та выскользнула из рук на пол и — вдребези.

Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, донеслось сверху из спальни. Д и н ь — д и н ь — д и н ь — д и н ь, х и, Х о л! Д о б р о п о ж а л о в а т ь д о м о й! А м е ж д у п р о ч и м, Х о л, э т о т ы? Т ы, н а э т о р а з? К о г о н а й д у т с к о н ч а в ш и м с я н а м е с т е?

Лишившись от испуга дара речи и способности соображать, он неподвижно стоял и смотрел на осколки, на растекающуюся лужу молока.

Как бы очнувшись, он повернулся и бросился в комнату. Обезъяна стояла на полке и, казалось, сверлила его взглядом. Фотографию Бойда с его автографом она опрокинула на кровать Билла. И тряслась, и обнажала зубы, и била в тарелки. Хол против воли медленно приближался, не в силах уйти. Тарелки резко размыкались и смыкались, размыкались и снова смыкались. Подойдя совсем близко, он услышал, как где-то у нее в брюхе работает механизм.

И внезапно Хол с воплем отчаяния и гадливости смел обезъяну с полки, как рыжего пруссака. Она шмякнулась на подушку Билла, потом на пол и, лежа на спине в луче весенного солнца, звякала тарелками, д и н ь — д и н ь — д и н ь, показывая и пряча зубы.

Теперь уже с криком ненависти Хол ударом Бастера Брауна жахнул ее изо всех сил. На бреющем заводная игрушка пересекла комнату и, хряснувшись о стену, застыла. С пульсирующими висками, сжав кулаки, он смотрел на нее, а она вызывающе скалилась в ответ, и ее стеклянный глаз горел воспаленной солнечной точкой. П и н а й м е н я с к о л ь к о у г о д н о, казалось, говорила она, в е д ь я л и ш ь п р у ж и н к и д а в и н т и к и с п а р о й р ж а в ы х ш е с т е р е н о к, п и н а й м е н я с к о л ь к о у г о д н о, я н е н а с т о я щ а я, п р о с т о и г р у ш е ч н а я з а в о д н а я о б е з ъ я н к а и т о л ь к о, а к т о у н а с в ы ш е л и з и г р ы? Н а в е р т о л е т н о м з а в о д е в з р ы в! Ч т о э т о в о з н о с и т с я в н е б о, с л о в н о б о л ь— ш о й о к р о в а в л е н н ы й ш а р д л я и г р ы в в к е г л и с г л а з а м и в м е с т о о т в е р с т и й д л я п а л ь ц е в? М о ж е т, э т о г о л о в а т в о— е й м а м ы, Х о л? В — ж — ж — ж! В о т т а к п р о — г у л о ч к а! А ч т о т а м н а у г л у Б р у к — с т р и т? П о с м о т р и — к а, д р у ж о к! М а ш и н а с л и ш к о м б ы с т р о м ч а л а с ь! В и д а т ь, в о— д и т е л ь п е р е б р а л! И в м и р е с т а л о Б и л л о м м е н ь ш е! Т ы с л ы ш а л х р у с т, к о г д а к о л е с а п е р е е х а л и е г о г о л о в у и м о з— г и б р ы з н у л и и з у ш е й? Д а? Н е т? К а — ж е т с я? М е н я н е с п р а ш и в а й, я н е з н а ю, о т к у д а м н е з н а т ь, я т о л ь к о и з н а ю, ч т о б и т ь в т а р е л о ч к и, д и н ь — д и н ь — д и н ь, и к т о с к о н ч а л с я н а м е с— т е, Х о л? Т в о я м а м а? И л и б р а т? А м о— ж е т т ы, Х о л? М о ж е т, т ы?

Он метнулся к ней, чтоб раздавить, уничтожить, чтоб топтать ее, пока все пружины и гайки вместе с блестящими глазами не раскатятся в разные стороны. Но только приблизился, как тарелки еще раз мягко — динь — сомкнулись, словно где-то там, внутри, пружина добралась до последнего невидимого зубца… Сердце его словно прошила острая льдинка, охладив в нем ярость и снова наполнив болезненным страхом. Казалось, обезъяна все знает — такой ликующей выглядела ее улыбка!

Большим и указательным пальцами он поднял ее за лапу и скривил от отвращения губы, будто к трупу прикоснулся. Ее вытертый искусственный мех кусался и жег. На ощупь Хол открыл дверь в чулан и щелкнул выключателем. Пока он протискивался меж составленных друг на друга коробок, стопок книг по навигации, старых фотоальбомов с их вечным запахом реактивов, мимо всех этих сувениров и обносков, его не покидало: «Если сейчас она задергается и начнет бить в тарелки — я закричу, а если закричу, то скалиться она больше не будет, а захохочет, захохочет прямо в лицо, и тогда я сойду с ума, и меня найдут здесь, несущего околесицу и хихикающего идиота, я спячу, Господи, милостивый Иисусе, не дай сойти с ума.»