Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич. Страница 81

— Переночевать можно у вас? — спросила Катя, вглядываясь в женщину, которая открыла ей дверь. Свет, лившийся в окна с противоположной стороны, слегка освещал ее.

— Подружка Маши? Проходи, Катюша, проходи. Место найдется. Вот тут осторожно: корова отелилась, теленка на ночь внесла. Вроде на сильный мороз поворачивает. И здесь, Катюша, поостерегись, на кого-нибудь не наступи. Ребятишки разлеглись… Сядь тут, на ящик. — Хозяйка схватила Катю за плечо, усадила. — Тут же и поспать можешь. Все ж таки не на полу. На печку бы тебя, да там у меня бабка обосновалась.

— Тут хорошо, — ощупывая в темноте широкий ящик, тихо сказала Катя, — А я вначале к Зине направилась, а там что-то не так…

— И не говори, милая! Опять энтот Карпухин объявился. С прошлого года все за нее сватается, проходу Зине не дает. Не мытьем так катаньем решил ее взять. Приехал пьяный, да не один, а с каким-то связчиком. Ну тот упился, едва еще смеркаться стало. Уволок его к себе Евлампий Ермилыч. Небось дрыхнет без задних ног. А Карпухин, гад полосатый, выгнал к соседям и Кирюшку и Зинину свекровку больную. «Будет, — говорит, — важный разговор с Зинаидой. При нем свидетелей мне не нужно». Знаем мы, какой разговор… Ох ты, горюшко наше бабское! — вздохнула хозяйка.

Катя молчала, взвешивала все, что говорила женщина. Связчик Карпухина известен ей. Это второй полицейский — такой губастый, мрачный, с лицом, покрытым полудой. Но что же Зина? Неужели так бессловесно и покорилась Карпухину? Или все-таки решилась наконец связать свою судьбу с новым мужем? А знает ли сна, какая молва идет о Карпухине? Наверняка знает, не может не знать. Что же тогда происходит?

— А вы не забегали к Зине? Не пытались выручить ее? — спросила Катя, все еще не решаясь снять с себя полушубок и платок.

— Как же, забегала! Зашла с чашкой капусты. Вроде для их благородия. Сама шепчу Зине: «Бежать тебе надо». А она вскинула на меня глаза в слезах, отвечает: «Ах, Ольгея, Ольгея, чему быть, того не миновать!..»

— Выходит, что согласилась?

— Выходит так, Катюша.

Катя откинулась к стене, сдерживая рвущийся из груди стон. Она сидела в такой позе долго-долго. Ольгея уже заснула, всхрапывая. Посапывали ребятишки, спавшие на полу. Пощелкивая языком, облизывал себя теленок. А Катя даже глаз не могла сомкнуть. Потом хрипло прокричал в курятнике петух. Близилось утро. Наконец и Катю потянуло в сон. Она расстелила на ящике полушубок, накрылась платком.

Спала совсем чуточку. То и дело распахивались двери, скрипели, врывался морозный воздух. Открыв глаза, Катя увидела в редеющем сумраке нескольких женщин. Они сбились около двери, разговаривали тревожным шепотом.

Катя прислушалась. Часто упоминалось имя Зины. Это заставило подняться с ящика.

— Что там? — спросила Катя, подходя к женщинам.

— Ой, не говори, Катюша. Ужасть! Зинаида Карпухина убила. Лежит на полу в разорванной рубахе, с голым пузом. Кровища кругом… Его же левольвертом она…

Катя почувствовала, как горло ее сжалось, щеки запылали, нудно заныло где-то в левом боку. «Ну, знала же я, знала, что Зина не может пойти за Карпухина… Почему же не бросилась я на помощь ей?» — пронеслось у нее в голове.

— Давно случилось? — спросила Катя, испытывая острое желание сейчас же бежать к Зине в избу.

— Да уж давненько, видать… Энтот связчик Карпухина там. Стережет, варнак, Зинаиду. А чо ее стеречь? Она сама чуть живая. Головы не подымает. Сидит, уставясь в потолок сухими глазами. Ну и, конешно, наш-то лиходей Евлампий Ермилыч тоже там. Где пропастина, там и ворон. Без него разве чо обойдется? Нарочный в Лукьяновку ускакал. Староста с урядником вот-вот приедут. — Ольгея повздыхала, потом взяла Катю под руку, отвела ее в сторонку, насколько позволяла изба, сказала на ухо: — А ты, Катюша, уходи, пока вовсе не рассвело. Не погода тебе торчать сейчас в выселке. Сватья Лизавета вечером вчера из Лукьяновки приехала, сказывает: переполох там страшенный — ищут тебя, как дорогую пропажу. Ты, как сейчас выйдешь из ворот, спускайся сразу в лог. А там дорога сама тебя выведет на тракт…

Предупреждение Ольгеи было более чем своевременным. Катя пожала ей руку, хотела что-то сказать но горло опять стиснуло волнением. Сна проскользнула мимо женщин, открыла дверь, вышла из двора на улицу.

Занималось зимнее ясное утро. Сумрак уже совсем рассеялся. Из-за леса поднималась пурпурная полоса позднего солнцевсхода.

В Михайловке на постоялом дворе произошла история, которая могла бы очень плохо закончиться для Кати.

Одолеть весь путь от выселка до города Катя не смогла. Давала знать о себе бессонная ночь, беспокойство за судьбу Зины, постоянная настороженность в дороге. Несколько раз Катя бросалась в сторону, заслышав позади или впереди себя повизгивание полозьев и перестук копыт. Крестьянских подвод она не боялась, но тракт есть тракт. Метались здесь туда-сюда и подводы с казенными людьми. От этих ждать добра не приходилось.

Добравшись до Михайловки, Катя почувствовала, что идти дальше у нее нет сил, тем более что в городе могли возникнуть осложнения с ночевкой. Решила переночевать здесь, но только не на том постоялом дворе, где они в первый путь пили чай, а на другом, расположившемся наискосок.

Встретила ее хозяйка, крепкая, рослая старуха с простуженным, надорванным голосом — «великан баба», так про себя окрестила ее Катя. Каждую минуту прикладывая к носу щепоть с табаком и оглушительно чихая, хозяйка придирчиво оглядела Катю, бесцеремонно осведомилась:

— Ты откуда такая красотка взялась?

Катя бойко выложила свою версию:

— Беженка. Иду издалека в город хлопотать о пенсии для престарелой матери. Отец офицер, погиб на войне.

— А платить за ночлег у тебя есть чем? Ты вперед давай! — сиплым басом сказала «великан баба».

Катя выразительно позвенела монетками, собранными в горсти, подала их хозяйке.

— Садись к самовару, наливай кипяток, — обмякла «великан баба» и ушла на вторую половину дома.

Катя села к длинному столу, вытащила из кармана полушубка весь свой припас: маленький кусок черного хлеба и два вяленых ельца, сунутых ей в последний момент Окентием Свободным. Ужин был скудноватый, тем более что она сегодня и не завтракала и не обедала. Но круто просоленные ельцы вызвали охотку к питью. Катя выпила две кружки кипятка и с ощущением сытости пристроилась в уголке на дощатых нарах, занимавших как раз половину просторной прихожей.

Она лежала, прикрыв голову платком. В доме — ни стука, ни бряка. Постояльцы обычно надвигались позже — к ночи. Мысли ее были с Зиной. Как она там? Может быть, увезли ее уже в Лукьяновку и посадили в ту же самую скотскую избу урядника, в которой сидела она, Катя. А может, под усиленным конвоем везут в город, в тюрьму… Вспомнила она и Кирюшку: бедный мальчик — остался один. Ну, этот сиротой не будет, пока жив Степан Лукьянов.

Наступил вечер, стемнело. «Великан баба» зажгла жировик. Вдруг во дворе послышались голоса, дверь открылась, и в дом ввалилось человек десять солдат. Катя оглядела солдат, не снимая платка с лица. В тощих коротких шинелишках, в латаных валенках, в высоких из поддельной мерлушки папахах с кокардами, они, видно, сильно промерзли, кинулись сразу к железной печке греться, вытягивая к теплу руки.

«Что же мне делать?» — с беспокойством подумала Катя. На встречу с солдатами она уж никак не рассчитывала. Коли есть солдаты, то, вероятнее всего, есть и офицеры. А это намного хуже. Не благоразумнее ли встать сейчас и, пока новые постояльцы по-настоящему не осмотрелись, покинуть избу? Можно ведь переночевать и в другом месте. В Михайловке, как во всех трактовых деревнях, постояльцев принимают чуть ли не в каждом доме.

Но что-то все-таки ее останавливало. Она лежала, не двигаясь, и ничем не выдавала своего присутствия. А солдаты заговорили, зачадили цигарками, и Кате показалось, что ничего нет страшного, если она тут, и переночует. Вслушиваясь в разговор солдат между собой, Катя кое-что узнала о них: едут они из города, с ними их благородие прапорщик, который завернул на ночевку к местному лавочнику, и слава богу: хоть ночь можно провести без его догляда. Куда ехали солдаты, с какими целями, узнать не удалось. Катя все ждала: а вдруг кто-нибудь проговорится? Но нет, этого не случилось.