Т. 4. Сибирь. Роман - Марков Георгий Мокеевич. Страница 97

Епифан не без основания считал, что, пока дело узнается, «яма» будет взломана, рыба заморожена и сложена в штабеля. А потом останется самое простое: гони обозы в Томск, собирай барыш, набивай карманы деньгой… В три-четыре раза «ямная» рыба окажется дешевле, чем при обыкновенной скупке. Это при условии, что Ермолай и скопцы получат сполна условленное вознаграждение. От этих не открутишься. Что касается остяков, то с ними будет особый счет: часть пойдет водкой, кое-каким товаром, а уж тут только головы не теряй. Можно сильно остячишек обвести. Не впервой ведь! Фома-то Лукич Волокитин от зависти локти будет грызть. Так думалось Епифану Криворукову в эту бессонную ночь…

А в то время, как он предавался своим сладостным размышлениям, мужики тоже не спали. Ночью они разметили «яму» на участки и подготовились к жеребьевке. Ставить «яму» под охрану не потребовалось. Опасаясь набега скопцов и Епифана, некоторые мужики остались тут коротать часы до «взлома». Староста назначил «взлом» на утро следующего дня…

Епифан проводил Полю на рассвете. У ворот, перед тем как расстаться, он вновь повторил свои наказы:

— Перво-наперво, Палагея, не мешкай. Торопись изо всех сил. Сделаем дело, барыш положим в карман — и тогда спи, гуляй, сколько тебе захочется. И потом, пусть Анфиса не скряжничает. Вези все деньги, какие есть в доме. Мне ведь расплату на месте надо производить. За так мне рыбу никто не даст. Скажи Анфисе, мол, наказал сам строго-настрого прислать все до последней копейки.

— Передам, — обещала Поля. — Да и в письме у вас обо всем сказано.

— На словах обскажи еще. А то, чего доброго, письмо-то и прочитать не сумеет, — не унимался Епифан. — Ну, счастливого пути тебе, Палагея.

Пожелали Поле счастливой дороги и братья-скопцы, крутившиеся возле Епифана и несколько озадаченные внезапным отъездом его снохи.

— А кого ж, Епифан Корнеич, на приемку рыбы поставишь? Сноха-то у тебя, видать, мастак по счету, — допытывались скопцы.

— Сам приму. Разве мне привыкать? — отвечал Епифан.

С полдня на заимку потянулись остяки. Они шли из разных углов тайги на лыжах, с ружьями за плечами, с нартами, на которых в брезентовых мешках лежали стяжки самоловов.

К вечеру собралось больше двадцати человек. Это были самые лучшие обские мастера подледного лова. Они умели «брать» рыбу и неводами, и самоловами, и переметами, и мордами так, как никто не умел.

Епифан знал, с кем имеет дело, каждому оказывал уважение. Одному дарил пачку листового табака, другому — набор блесен, третьему — ситцевую рубаху, четвертому — бродни. Старшинке остяцкого стойбища Юфимке Истегечеву Епифан подарил малопульку.

Вечером за ужином Епифан поднес каждому из остяков по стопке водки, настоянной на табаке. Остяки были не прочь получить еще хотя бы по одной порции, но Епифан твердо заявил:

— Вот взломаем «яму», добудем рыбешки и тогда такой пир закатим, что земля закачается. А на сегодня все, баста! В полночь подыму на работу! Хорошо ли уложили самоловы? Наточены ли уды?

— Хорошо, Епифашка, хорошо, — отвечал за всех Юфимка Истегечев.

Встали ни свет ни заря. Скопцы приготовили завтрак на совесть: лосевое мясо, рыба, моченая брусника, свежий хлеб. Епифан снова поднес по стопке водки. Остяки выпивали, облизывали губы, аппетитно крякали, выжидающе посматривали на хозяина: не раздобрится ли еще? На дворе морозно, ветер дует, работа предстоит тяжелая… Но нет, неумолим хозяин. Помазал по губам, разжег в кишках огонь, а дров подбрасывать не хочет… Епифан знает: если дать чуть больше меры, на работу канатом их не подымешь. Все полетит прахом!

Ехали вразнопряжку на четырех санях. Пятый конь запряжен в короб, а в коробе — самоловы, пешни, топоры, шесты, веревки: вся оснастка для предстоящего взлома «ямы».

На передней подводе Епифан. Он поторапливал своего коня, поглядывал на небо. Ночь светлая, круглый месяц висит над лесом, веет от него холодом. «Поздно выехали. При таком свете вполне можно проруби и лунки долбить», — думает Епифан. На душе у него веселье, радость. Не малый куш гребанет! И нет-нет прорвется тревога: все ли сделали шито-крыто? Не проболтался ли где-нибудь Ермолай Лопаткин?.. Не должно вроде. Задарен, предоволен щедротами Епифана. Все время торчал на глазах, а в последние дни Епифан сам отправил его в село: ходи, мол, по улицам, показывайся людям, чтоб ни у кого и думка не шевельнулась, что ты «яму» затаил. Вот-вот должен встретить у свертка к реке. Ведь и дорогу пришлось найти стороной, чтоб не поселять подозрение. Хвалился, что проведет, как по доскам. Ну-ну, посмотрим! Как будет стараться, так и получит. Пока только аванс даден… Не прознал бы вот как-нибудь Фома Волокитин. Уж если этот коршун ворвется, то добра, Епифан, не жди… Ну, ничего, бог милостив, до него, до Лукича-то, тоже руку не протянешь. Два дня пути туда, да два назад… Даже самый услужливый и то не поскачет. А «яму» надо взять приступом, единым духом, чтоб к вечеру начать вывозку рыбы… Рыбаки из села вдруг очнутся от спячки, а осетры уже в амбаре у скопцов, в коробах на подводах. Кто смел да удал, тот и наверху…

Врывалась в раздумья Епифана короткими, волнующими видениями и Марфа Шерстобитова. Вот баба так баба! Береста на огне! Не то, что постылая Анфиса. Лежит рядом, не то баба, не то колода. И знает только одно — шипеть! Шипит и шипит, как змея подколодная. Будто не он, Епифан, а она нажила этот дом в два этажа, амбары, полные добра… Дела пойдут в гору, Марфу надо переселить поближе к себе… Купцы-то вон настоящие разве обходятся женами? Жена для порядка… А Марфа пойдет за ним хоть куда. Собачонка! Чуть посвисти — и прибежит… А чего ей? Ни мужа, ни детей, а хозяйство — петух да курица! Одним словом, хмысталка… А все ж сладкая баба, изюм-кишмиш, дыня с сахаром…

Ну, слава богу, вот и сосняк, где должен их встретить Ермолай Лопаткин. Епифан остановил коня, выпрыгнул из саней, присматривался к лесу. Никто навстречу из леса не вышел. Где же Лопаткин? Договаривались, что он будет здесь к полуночи, а близилось уже утро. Подошли братья-скопцы. Остяки, зарывшись в дохи и сено, дрожали, оглоушенные водкой с табаком.

— Где же он есть, этот Лопаткин, рассукин сын? Проспал! Да я с него башку сниму! — взъярился Епифан. Братья-скопцы мрачно молчали. Неужели они оказались более проницательными, чем он? Когда Епифан отпустил Лопаткина в село, скопцы сразу ему сказали, что поступил он не очень ловко.

— На эти дни его в амбар бы запереть, чтоб не перепродал «яму» кому-нибудь другому, — проговорил тогда Агап, а братья поддержали его дружным писком.

Ждали с полчаса — Лопаткин все не появлялся. Остяки проснулись, сгрудились возле первой подводы, тормошили Епифана: почему не едем? Что за остановка? На рассвете самоловы надо непременно запускать в «яму». Наступление дня всегда вносит в жизнь реки какие-то свои перемены. Упустить момент на лове — значит, понести потери. Однако никто — ни Епифан, ни скопцы, ни даже многоопытный Юфимка Истегечев — дорогу к реке отсюда не знал.

— Погоди, а на каком коне ездил торить дорогу Ермолай? Конь даже под снегом свой след почует. Пусть идет сам, без вожжей, — предложил Агап. Принялись вспоминать. Оказалось, что Лопаткин ездил на Игреньке, на том самом, на котором вчера укатила в Голещихину Поля. Тут уж Епифан так взъярился, что остяки попятились от его подводы, но винить было некого. Сам был во всем виноват.

— Поехали! Кони вывезут! — Епифан прыгнул в сани, замахал вожжами.

Кони пошли через лес по извилистому проему, угадывая копытами занесенную свежим снегом дорогу. Потом начался чистый луг. Сугробы преграждали путь, кони тонули по брюхо в снегу. Но, смотришь, вновь выходили на старый след. Кое-где по чистине Лопаткин расставил редкие вешки, и они помогали не сбиваться с направления.

Вот чистая луговина кончилась, и потянулись то круглые, то продолговатые пятна ивняка и смородинника. Впереди зачернела ровная полоска прибрежного топольника. С каждой минутой река приближалась. Епифан посматривал на небо. На горизонте загорелись яркие полоски. Круглый месяц пригас. Близилось утро. Опоздали, конечно, но не настолько, чтобы считать день потерянным. Сейчас он такую горячую работку задаст остякам, что из них весь дурман в одну минуту улетучится!