Принцесса на горошине (СИ) - Риз Екатерина. Страница 76

- А как он относился к дочери?

- О, Марьяну Саша любил безумно. С самого дня ее рождения. Он стал сумасшедшим папой. Думаю, что об этом и говорить не стоит. Все знают, как он относился к единственной дочери. Можно его за это хвалить, можно им восхищаться, Саша столько вложил в девочку, и сил, и денег. Правда, и лишил её в своё время многого. Но об этом не принято говорить вслух.

- Вы имеете в виду, что он лишил её вас? Матери?

Мама кивнула.

- Да. И матери, и нормальной семьи. Это всё равно накладывает свой отпечаток. Марьяна никогда не будет мыслить, как ребенок, который вырос в полной семье. Как бы отец её всю жизнь не баловал.

- Вот нахалка, - ахнула снова Шура. Я по-прежнему молчала. Только сердце в груди колотилось от обиды, очень больно.

- Давайте поговорим о том, как вы умерли.

- Банально и просто, - усмехнулась мама. – Я уже сказала, что в какой-то момент стала неугодна со своими вопросами. Наверное, нужно было молчать, довольствоваться ролью матери при наследнице Дегтярева, тогда бы обо мне вспомнили, скорее всего, не скоро. И я осталась бы «жива», - проговорила она с особой, насмешливой интонацией. – Но я была слишком молода, чтобы обдумывать свои слова, свои действия. Считала, что у нас семья, что муж с женой должны всем друг с другом делиться, быть близки. Но стала лишь раздражать. И эта поездка в Европу, она была какой-то спонтанной. Помню, как я ей радовалась. – Мама улыбнулась воспоминаниям. – Саша говорил, что это наш второй медовый месяц. Я надеялась, что наши с ним отношения наладятся. Где ещё налаживать отношения, как не в Париже, правда? Романтика, любовь. А вышло всё так, что из Парижа я прилетела одна. Ни мужа, ни дочери у меня больше не было. Да и меня самой больше не было.

- Вы расскажете, что там случилось?

Мама поморщилась.

- Некрасивая история. Всё выставили так, будто я изменила Саше. Непонятный молодой телохранитель, я его раньше даже не видела никогда. Как потом выяснила, его приняли на работу незадолго до нашего отлета в Европу, да ещё взяли с собой. В поездки Саша всегда брал проверенных людей, а тут… - Она развела руками. – Няню для Марьяны не взяли, а его взяли, понимаете? И потом обвинили меня, что я, с ребенком на руках, в Париже изменяла мужу. Это просто смешно.

- Александр Григорьевич поверил?

- Да ему не нужно было верить! – вдруг возмутилась мама, показывая, что ей до сих пор больно и обидно от той ситуации. – Или вы думаете, кому-то кроме него я мешала? Он хотел получить Марьяну, чтобы у него была единоличная опека, а я… Мне купили билет на самолет до Москвы, в эконом-класс, и когда я спустилась с траппа самолета, это было через день после Сашиного возвращения в Москву с Марьяной, я уже была «мертва».

- Как такое могло случиться?

Мама вздохнула, глаза прикрыла на мгновение.

- В девяностые для такого нужны были деньги и связи. У Саши они были, у меня нет. Какие у меня связи? Жены его партнеров по бизнесу, которые звались моими подружками? Так они были на таких же правах, как и я, в домах своих мужей. Кто за меня должен был заступиться? Мои родители, живущие всю жизнь в нищей деревне под Ржевом? – Мама подняла руку и коснулась кончиками пальцев щеки. Она вытирала слезу, но я была уверена, что несуществующую. – Мне даже не дали проститься с ребенком. Развод оформили за три дня, документы на руки выдали и посоветовали из Москвы уехать. – Она выдержала трагическую паузу и тихо, но твердо добавили: - Угрожали. Так и сказали: «Не хочешь и в самом деле на кладбище оказаться, уезжай и не возвращайся».

Я зажмурилась, крепко, до боли. Моя мать… Моя собственная мать в данный момент, сидя в студии, на всю страну выставляла моего отца отъявленным бандитом. А я не могла ничего сделать, не могла ничего исправить.

- Вы не пытались больше увидеть дочь? Бороться за неё?

- Как? Как за неё нужно было бороться? Марьяна всю жизнь прожила за высоким забором, с няньками, с охраной за спиной. К ней было не подобраться. Вы видели, какой у Дегтяревых дом? Крепость. Саша его построил после нашего развода. Вот там, в этой крепости, и прошло детство моей дочки. Я как подумаю об этом… - Последовал горестный всхлип. – Но что я могла сделать? Остается только у Марьяны прощения просить. Что я не смогла, не сумела…

- Бред какой, - вырвалось у меня. Я, наконец, присела на стоящий рядом стул, и опять же уставилась на экран телевизора, в полной беспомощности.

- Любовь Витальевна, вы встречались с дочерью? Рассказывали ей свою историю?

- Да, - кивнула мама со всей печалью мира на лице. – Представляете, девочка даже не знала, что я жива. Она тоже была уверена, что я погибла в мнимой автоаварии, и могила мо где-то далеко. Отец ей так сказал. Вы представляете, что пережил ребенок? Маленький ребенок, которого лишили матери?

- Что она сказала вам при встрече? Как отреагировала?

Мама молчала, смотрела в сторону, кусала губу. А я ждала её ответа, с замиранием сердца ждала.

И она, в конце концов, сказала:

- Она не виновата. Её так воспитали.

Я сжала кулаки, хотя, на самом деле, мне хотелось кричать. Я искренне считала, что мама не имела права этого говорить. Предавать мои чувства, или их отсутствие, огласке.

- Она не захотела с вами общаться? – ахнул кто-то в микрофон. – Марьяна не захотела?

- Дело не в том, что она не захотела. Просто… наверное, я ей чужая. Она очень любила отца, и на фоне его ухода из жизни… Я не смогла занять его место в её сердце. Мы встретились несколько раз, но затем Марьяна отгородилась от меня. На звонки не отвечает, встречаться не хочет. – Мама улыбнулась. – Поступает так же, как её отец когда-то. Она всегда для меня занята.

- Вы обижены на дочь, Любовь Витальевна?

Мама удивленно ахнула.

- Нет, что вы. Как я могу на неё обижаться? Я столько лет мечтала её увидеть. Просто увидеть… Чтобы она узнала обо мне. Обижаться я не могу. Я и сюда пришла, наверное, потому, что не могу до неё достучаться. Как вы правильно сказали: рассказать свою историю. Чтобы она знала, что я думала о ней, не забывала. Я очень хочу наладить с ней отношения. – Мама вдруг посмотрела в камеру, и проговорила: - Марьяна, если ты сейчас смотришь, подумай, дочка, мы ведь остались втроем. На всем свете втроем. Ты, я и твоя сестра. Ради чего, точнее, ради кого ты отбрасываешь нас в сторону?

- А ради кого, Любовь Витальевна? – ухватился за мамины слова ведущий.

Мама сделала вид, что сомневается, стоит ли продолжать говорить, а я мысленно приказывала ей молчать. Буравила взглядом экран телевизора, лицо матери, когда его показали крупным планом, но знала, что это – бессмысленная надежда, надеяться на её благоразумие.

- Этот человек, - проговорила мама, с напускной осторожностью, - как он появился, Марьяну будто подменили.

- О ком вы говорите?

- О Марате Давыдове. Я знаю, что, наверное, лезу не в свое дело. Марьяна рассказывала, что когда-то её и Марата связывали близкие отношения. А сейчас девочка осталась одна, беззащитная… По крайней мере, он так думает, и он снова появился. И пытается диктовать ей, как жить. Кого выбирать. Притом, что он, насколько я знаю, человек семейный.

Я закрыла глаза.

- Глупая баба, - услышала я голос Пал Палыча. – Она глупая баба, Марьяна.

- Да какая уже разница? – не сдержалась я. Я вскочила, с гневом глянула на экран телевизора, и потребовала в панике: - Выключите его, выключите!

- Марьяна, Марьяна, успокойся, - засуетилась Шура, со слезами в голосе. – Мы выключим, не будем их слушать!

Экран телевизора потух, да и сама скандальная программа уже подходила к концу. Чем она закончится, я знать не хотела. Я остановилась посреди комнаты, меня разрывало изнутри желание какого-то действия, хотелось что-то сделать, закричать, затопать ногами, но ничего, кроме неловкости, даже перед самой собой, я бы не почувствовала. Прекрасно это знала. Поэтому я стояла, пыталась контролировать сбившееся от эмоций дыхание. Пытаться соображать в таком состоянии, было бессмысленно, поэтому я не думала о том, что делать дальше. Я думала о том, как пережить волну осуждения и стыда, которая непременно накроет имя отца, да и моё, уже завтра.