Немного любви (СИ) - Якимова Илона. Страница 27

Подруга его была сожжена и подхоронена в могилу к родственникам на аккуратном зелененьком кладбище довольно далеко отсюда. Поэтому сообразил не сразу и с трудом:

— Эла? А что с ней?

— А почему с ней должно быть что-нибудь, Гонзо? И... тебе помощь или тебе поговорить о ней?

— Да и сам не знаю. Возможно, это два вопроса об одном и том же. Давай по порядку. Что с ней?

— Позвонила, попросила пояснить пару случаев, которым была свидетельницей. Потом пропала. Когда я дернул ее — ну, у нее бывали заходы в прошлом, и я, честно говоря, подумал, что она и звонила уже под таблетками — ответила, что вернулась домой, помощь не нужна, все сравнительно в порядке.

— Давно ты ее знаешь?

— Лет шесть, что ли, семь. Я тогда сидел в Брно. Мне ее посоветовали, когда надо было поработать со свидетелем, которого никто не мог разговорить.

— И что?

— Разговорила. Она тогда снова взялась за работу, до того был тяжелый депрессивный эпизод на пару лет, вроде.

— Откуда ты знаешь?

— Рассказала. Она не хвасталась, но и не скрывала. Я должен был знать, к кому отправляю людей, которым и так достаточно отвалила жизнь... я бы и так узнал. Она профессионал.

Да, Новак узнал бы и так. Когда с него падала маска добродушного толстячка, из-под нее отчетливо показывалось рыло белобрысого амстаффа. Хтоническая тварь абсолютно.

— А что она видела странного в Праге месяц назад, Пепа?

Новак молча хлебнул светлого, горького. Но от Грушецкого не вильнешь:

— Не то же самое ли, что и я?

Новак поднял глаза от кружки:

— Сперва скажи, Гонзо, а к чему этот разговорчик? Опять не о чем книжечку сваять?

— А вот к чему. Мое свадебное путешествие в Прагу на сей раз завершилось похоронами...

— Соболезную.

— И я желаю знать, кого мне надо закопать в землю живым после моей мертвой.

— То есть? За ту дату в вашем отеле убийства не было. Насколько я помню, не было оснований для расследования, это естественная смерть.

— Пепа, я видел некоторое количество людей, умерших и естественной, и насильственной смертью. Я, знаешь ли, и криминальным журналистом побыл тоже. Это не оно. Я вообще не понимаю, что это.

Новак проникновенно смотрел через стол, что не мешало ему елозить куском кнедля в подливке, вымакивая соус:

— Про стадию отрицания знаешь, старик? Вот у тебя именно она.

— Иди ты...

— Ее не то что каждый второй проходит, а каждый первый по два раза, поверь мне. Вначале когда видит тело, потом после похорон. У тебя, смотрю, второй вариант. «Я не понимаю, что это». Это смерть. Она может выглядеть так и не красит никого. Я правда тебе очень сочувствую, дружище, но...

— Но ты ни разу мне не сочувствуешь, Пепа, хотя и скривил лицо. И, поверь, меня это нисколько не обижает. Мне не нужно сочувствие, мне не нужно перечисление стадий горевания при утрате, я их знаю и сам. Мне нужна информация или направление, где ее искать.

— Тут, как ты говоришь, Гонзо, два вопроса об одном и том же. Зачем тебе эта информация и чем ты готов за нее заплатить?

— Сколько?

— Так не о деньгах же речь.

— О чем же?

— О тебе самом. Есть такая информация, получив которую, думаешь: заплатил бы любые деньги, чтоб отмотать обратно и не знать ничего.

— Это не про меня.

— Это, Гонзо, про всех, не льсти себе. Если ты готов встретиться не с тем, что ищешь, тогда можно нырять на погружение.

— Пепа, ты, такое впечатление, забыл, кто я...

— Я не только помню, кто ты, — я знаю, кто ты, — Новак хрюкнул в опустевшую пивную кружку и окликнул официанта. — Я не сомневаюсь, что ты дороешься до дна любой истории, но, видишь ли, эта история о тебе... а то, что ближе к тельцу, всегда довольно болезненно. Начнем с начала. С чего ты взял, что смерть твоей женщины неестественна? Что сказали врачи?

— Врачи сказали, что им следует. Полиция не нашла ничего подозрительного. Я и сам не знаю, если ли тут достоверно что-то подозрительное, но...

— Что «но»?

— Нюх, Пепа. Тут припахивает чем-то, я не могу уловить. Натали была абсолютно здорова. Ей не с чего было получить сердечный приступ на ровном месте. Я не могу уже ничего сделать для нее самой. Но я могу докопаться до истины. Я должен до нее докопаться!

— Это все лирика, Гонзо, а на деле...

— А на деле у меня только одна зацепка. Вот эта вещь... Я взял это из номера в «Гаштале».

— Зачем?

— Машинально. Ступил. Да, я знаю, что так было нельзя.

— И теперь как улику это не используешь. Разве что против тебя.

— Против меня? Мне-то зачем была ее смерть?! Я с ней жить хотел, а не умереть!

— О, у людей может быть миллион разных причин на смерть, даже у любящих.

— В номер заходил другой человек, Пепа. Другая женщина, скорее всего. Я ушел рано утром, и вот этого не видел. И накануне его там не было тоже.

— Пани Смит не могла выйти и купить — в тот день, без тебя?

— Теоретически могла. Но... очень странный вид, — он запнулся, — тела. И эта вещь. И «естественные причины». У меня не вяжется, Пепа. И я не могу найти концов.

— Поздновато ты взялся искать концы — после кремации и похорон. Почему сразу не пришел?

— Я думал, это ее вещь. Мне показалось сперва, что я ее видел. Пока не спросил мать Наталки — не был уверен. Ну, и перевернуло меня знатно на похоронах, хотя ты, может быть, не поверишь...

— Почему? Поверю.

— А когда опустило слегка...

— Ты сделал то, от чего попускает обычно? Взял билет на самолет?

— Ну да. И вот я хочу знать, почему ты, Пепа, тогда подставил мне Элу, которая «насмотрелась странного» за два дня в Праге. Так насмотрелась, что мигом уехала из города, даже отказавшись от твоей помощи. Что могло ее настолько шокировать — так-то она человек довольно устойчивый, если дело не касается...

— Ее эмоций. Да, все так.

— Так что она видела, Пепа? То же самое? Давай, скажи это.

— Да.

Тут они замолчали оба.

Новак молчал и жевал свои кнедли. Ян пытался усвоить услышанное. Официант принес заказ — то же самое, но вот без этого — и кружку, но есть не хотелось. И это было странно, обычно никакие приключения не действовали на аппетит Гонзы Грушецкого. А потом рефлекс безусловной защиты, защиты по умолчанию, который обычно включался в адрес близких, сработал сам собой, и он едко поинтересовался у Новака:

— И какого... этого... ты разрешил ей уехать одной?! Когда где-то тут бродит...

— А как я ей мог запретить? — Новак поднял на него светлые глазки доброго амстаффа. — На основании чего? И что тут именно бродит?

— Что-то, что убивает людей. Она видела таких же мертвых, да?

— Не таких же. Но у нее на глазах погибло две молодых девушки, я бы сказал — в непосредственной близости от нее. Оба раза смерть признали естественной.

— А ты? Ты какой ее признал?

— Не я вел дела. Но я могу их посмотреть, у меня есть полномочия, есть доступ... не было повода ворошить. А по твоим словам выходит, смертей было больше. Если, конечно, это вещи одного порядка. Когда она позвонила, я подумал — ну опять, короче, ей поплохело, посчитал, что это она так... говорит только. Не видела, но вообразила себе, воображение-то у нее что надо. Но пару дней спустя посмотрел сводку по Чески-Крумлову, сводку за тот день у нас по центру. Да, все так. Она оказалась свидетельницей двух смертей. Но позвал я ее не поэтому, а потому, что у нее и впрямь опыт имеется под твою писательскую задачу, мне в голову не могло прийти...

— Ей сейчас что-нибудь угрожает?

— А ты куда уже бежать-то намылился? Пришел ты вроде ко мне по поводу покойной пани Смит.

— Если эта сучья хтонь, которая убила Наталку, убьет их обеих...

— Сразу не убьет. Да мы и не знаем пока, что это такое, и есть ли тут что-то (Гонзо, прости), кроме твоего нежелания смириться с утратой и найти хоть каких-то виновных. Кожные покровы как светлый, почти белый янтарь? Что-то я знал про похожий симптом, но сразу не вспомню. Я бы на твоем месте поговорил с Элой и выяснил, что и как она видела конкретно. Может быть, есть детали, которые нам помогут. Не выйдет поговорить с ней — поговорил бы с ее родными. Что ты знаешь... о ее семье?