Последнее расследование Амни - Кинг Стивен. Страница 9

— Нет, откровенно говоря, я не обращал на это внимания, — сказал я. Однако теперь, когда он упомянул время, я вспомнил, что все-таки замечал это. И потому подумал о газете «Лос-Анджелес тайме». Я читал ее каждый день, но вот какой это был день? По самой газете не определишь, потому что в заголовке никогда не было даты, только девиз: «Лучшая газета Америки в лучшем американском городе».

— Ты говоришь так потому, что в этом мире время вообще-то не проходит. Это является… — Он замолчал, а потом улыбнулся. Было страшно смотреть на него, на его улыбку, полную тоски и странной жалости. — Это является одной из его привлекательных сторон, — закончил он наконец.

Пусть я был испуган, но меня никогда не охватывал страх, когда требовалось проявить мужество, и сейчас был как раз один из таких моментов. — Объясните мне, что здесь происходит, черт побери.

— Хорошо.., ты уже начинаешь понимать, Клайд, правда?

— Пожалуй. Я не знаю имени моего отца, или имени матери, или имя первой девушки, с которой я был в постели, потому что вы не знаете их. Правильно?

Он кивнул, улыбаясь подобно учителю, ученик которого нарушил все правила логики, совершил неожиданный скачок и против всех ожиданий получил правильный ответ. Но его глаза все еще были полны этого ужасного сочувствия.

— И когда вы написали «Сан-Диего» на экране своего устройства, в тот же момент эта мысль пришла и мне в, голову… Он ободряюще кивнул мне.

— Вам принадлежит не только Фулуайлдер-билдинг, правда? — Я судорожно сглотнул, пытаясь избавиться от комка в горле. — Вам принадлежит все.

Но Ландри только покачал головой.

— Нет, не все. Всего лишь Лос-Анджелес и его окрестности. Я имею в виду Лос-Анджелес в квазивременном понимании.

— Чепуха, — сказал я, но шепотом.

— Видишь картину на стене слева от двери, Клайд?

Я посмотрел на нее, хотя в этом не было надобности: на ней был изображен Вашингтон, переправляющийся через реку Делавэр. Висела она здесь в.., течение большего числа лет, чем я это помню.

Ландри снова положил свою пластиковую стенографическую машинку из фильма Бака Роджера на колени и склонился над ней.

— Не надо! — крикнул я и попытался дотянуться до него. Безуспешно. Мои руки, казалось, лишились сил, и я не мог заставить их двигаться. Меня охватила какая-то апатия, бессилие, словно я потерял три пинты крови и с каждой минутой терял все больше.

Он снова нажал на клавиши, затем повернул машинку ко мне, чтобы я мог прочесть слова в окошке. Они гласили:

На стене слева от двери, ведущей в комнату, где сидит М Кэнди, висит портрет нашего почтенного вождя.., но всегда чуть криво. Таким образом я сохраню его в перспективе.

Я снова посмотрел на картину. Джордж Вашингтон исчез, а на его месте появилась фотография Франклина Рузвельта. Он улыбался, держа во рту мундштук, торчавший под строго определенным углом. Его сторонники считали это элегантным, а противники — высокомерным. Фотография висела чуть криво.

— Чтобы сделать это, мне не нужно особое устройство, — пояснил Ландри. Его голос звучал чуть смущенно, словно я обвинил его в чем-то. — Я могу добиться этого путем простой концентрации воли — ты ведь видел, как исчезли телефонные номера с твоего бювара, — но с устройством все-таки легче. Наверное, потому, что я привык записывать свои мысли. А потом редактировать их. Между прочим, редактировать и затем заново переписывать фразы — самая увлекательная часть работы, потому что именно здесь ты вносишь окончательные изменения. Обычно небольшие, но нередко критически важные, и вся картина обретает тот вид, в котором книга попадет к читателям.

Я посмотрел на Ландри, и, когда заговорил, мой голос звучал словно мертвый.

— Вы придумали меня, правда?

Он кивнул, на его лице появилось странно пристыженное выражение, как будто он сделал нечто постыдное.

— Когда? — спросил я и надсадно рассмеялся. — Или это и есть самый важный вопрос?

— Я не знаю, является он важным или нет, — заметил он, — и, по-моему, любой писатель скажет тебе то же самое.

Это случилось не сразу — в этом я убежден. Это был постепенно развивающийся процесс. Сначала ты появился у меня в «Алом городе», но я написал его еще в 1977 году, и с тех пор ты заметно изменился.

1977 год, подумал я. Действительно, год Бака Роджера. Я не хотел верить, что все происходит на самом деле, предпочитал считать происходящее сном. Как ни странно, этому препятствовал запах его одеколона — знакомый запах, который тем не менее я не нюхал никогда в жизни. Да и как я мог его нюхать? Ведь «Арамис» такой же незнакомый для меня, как и «Тошиба».

Тем временем он продолжал:

— Ты стал более сложным и интересным. Сначала твой образ был плоским, даже одномерным. — Он откашлялся и на мгновение улыбнулся, глядя на свои руки.

— Как мне не повезло.

Он поморщился, почувствовав в моем голосе гнев, но заставил себя, несмотря на это, поднять голову.

— Последняя книга, где героем был ты, — «Как похоже па падшего ангела». Я начал ее в 1990 году, но, чтобы закончить, мне потребовалось почти три года. Я проработал до 1993-го. За это время у меня возникло немало проблем. Зато жизнь была весьма интересной. — Эти слова прозвучали у него с неприятной горечью. — Писатели не создают свои лучшие произведения, когда им живется интересно, Клайд. Поверь мне на слово.

Я взглянул на его мешковатую одежду, висящую па нем, как на бродяге, и решил, что в этом он прав. — Может быть, из-за этого вы все так перепутали теперь, — сказал я. — Это сообщение относительно лотереи и сорока тысяч долларов было пустой болтовней — к югу от грешницы выигрыши выплачиваются только в песо.

— Я знал это, — заметил он мягко. — Не могу сказать, что время от времени не допускаю ошибок. Возможно, я и являюсь чем-то вроде Создателя в этом мире или для этого мира, но в своем собственном мире я самый обычный человек. Но, когда я все-таки допускаю ошибки, ты и другие действующие лица никогда об этом не догадываются, Клайд, потому что эти ошибки и промахи в последовательности изложения составляют часть вашей жизни. Да, Пиория лгал тебе. Я знал это и хотел, чтобы и ты об этом догадался.

— Почему?

Он пожал плечами, снова со смущенной улыбкой, словно немного пристыженный.

— Это было нужно, чтобы ты хоть немного подготовился к моему появлению. Именно поэтому все и было сделано, начиная с Деммиков. Мне не хотелось слишком уж пугать тебя.

Любой опытный частный детектив всегда замечает, говорит правду человек, сидящий в кресле посетителя, или лжет. А вот догадаться, когда клиент говорит правду, но при этом намеренно что-то скрывает, тут требуется особый талант, и я сомневаюсь, что даже гениальные частные детективы способны постоянно это обнаруживать. Возможно, я догадывался об этом, потому что Ландри мыслил параллельно со мной, но я понял, что кое-что он скрывал от меня. Вопрос заключался лишь в одном: спросить его об этом или нет.

Остановил меня, однако, внезапный ужасный проблескинтуиции, появившийся ниоткуда, подобно призраку, что сочится из стены дома, населенного привидениями. Она имела отношение к Деммикам. Прошлым вечером они вели себя так спокойно и тихо по той причине, что мертвецы не увлекаются семейными ссорами, — это одно из нерушимых правил подобно тому, которое гласит, что игральные кости всегда падают вниз; вы всегда можете рассчитывать на это при любых обстоятельствах. Почти с самого первого момента, когда я познакомился с Джорджем Деммиком, я почувствовал, что под его учтивостью и воспитанностью, так и бросающихся в глаза, скрывается неистовая ярость, а за прелестным лицом и веселым поведением Глории Деммик где-то в тени прячется стерва с острыми когтями и зубами, постоянно готовая пустить их в дело. Своими манерами они слишком уж напоминали персонажей Коула Портера note 1, если вы понимаете, что я имею в виду. Теперь я был почему-то уверен, что Джордж наконец не выдержал и убил свою жену.., а за компанию и постоянно гавкающего валлийского корги. Глория, усилиями Джорджа, сидит сейчас, наверное, в углу ванной комнаты между душем и унитазом, с почерневшим лицом, выпученными глазами, напоминающими старые потертые мраморные шарики, с языком, высовывающимся меж синих губ. На ее коленях голова собаки, проволока от занавески туго обмотана вокруг собачьей шеи, визгливый пес замолчал навсегда. А Джордж? Он валяется мертвый на кровати, на тумбочке рядом бутылочка веропала, принадлежавшая Глории и теперь пустая. Больше не будет вечеринок, танцев под джазовую музыку в «Ал-Арифе», увлекательных рассказов об убийствах в высшем обществе в Палм-Дезерт или Беверли-Глен. Сейчас их тела остывали, притягивая к себе мух, бледнея под слоем модного загара, приобретенного в плавательных бассейнах.