Дом - Беккер Эмма. Страница 31

— Прости меня, — бормочет Марк с десяток раз, — прости меня, я настоящий…

Он так и не закончил свою фразу, что я в бешенстве сделала про себя, благородно силясь не показывать эмоций: настоящий что? Настоящее стыдобище? Настоящий тупица? Настоящий мазила?

Мы расстались хорошими друзьями. Марк хотел увидеть меня вне борделя, выпить по стаканчику, и я дала ему свой номер телефона. Кажется, я дала ему настоящее имя и название книги, так как труслива и во что бы то ни стало хотела быть больше, чем просто проституткой. Несмотря на все мои благие намерения, я все же чувствовала себя выше всего этого. Я не ждала, что он позвонит мне, и он, кстати, долго на это не решался. И пусть я позабыла его как очередного клиента (быстро все-таки привыкаешь мешать их всех в одну кучу), я не забыла, как мир растворился около нас, когда я поцеловала его.

— Пожалуйста, будь осторожна, — сказал он, уходя дальше по коридору, на миг задержав в своей руке мой палец.

— Не беспокойся. Это хорошее место, — соврала я, сохраняя толику надежды на это. И добавила вполголоса: — Думаешь, придешь еще?

— Конечно, приду. Это так невероятно.

Но Марк не показывал носу в Манеж на протяжении десяти последующих дней, что я отработала здесь. И я не могу винить его в этом. Несмотря на мою благочестивую ложь, призванную успокоить скорее меня, чем его, даже такой новичок, как Марк, должен был пронюхать, что только у меня улыбка была достаточно искренней, чтобы затмить огромную тень грусти — реальность этого места.

После его ухода я стала пребывать в милости у начальства. Будто получила медаль лучшей работницы вечера, даже недели, так как обслужила сразу двух клиентов одного за другим. Когда я зашла в маленький зал, чтобы кинуть в корзину с грязным бельем выделенные мне два полотенца, то услышала, как Сандор живо переговаривается с Мило, говоря ему по-английски, что француженка, она вот, хорошо работает. Факт в том, что, если мужчины и не понимают ничегошеньки в этом ремесле, они понимают в нем достаточно, чтобы опознать курицу-несушку с золотыми яйцами. Так что, если мне и пришлось пару раз стерпеть плохое настроение девушек и домоправительниц, ни разу никто из этих мужиков не поднял на меня голоса, наоборот, меня холили взглядами, в которых читалось удивление от этой дамочки: среди ее недостатков не было ни непослушания, ни дерзости, ни лени.

Мило аккуратно избегал любого проявления симпатии. Что до Максимилиана, прозванного Фантомом, он сосредоточивал свою энергию на работе подручного. Ему под силу было решить любую проблему и раздобыть что угодно в любой час. Те из проституток, что работали тут дольше остальных, с течением времени получили привилегию называть его ласковыми прозвищами и даже вытягивать из него пару фраз, а порой и улыбку, которая, правда, всегда казалась слегка измученной.

Сандор же был птицей другого полета. Его в высшей степени отличное настроение могло перейти в черный гнев, гораздо более пугающий, чем постоянная вялость Мило. Привлекательная вежливость, любовь к комплиментам и шуткам делали из него крайне полезного посредника между шефом и гаремом, как в том, что касалось взысканий, так и в том, что касалось похвал. Именно из-за этой вежливости я сторонилась его как чумы. И это при том, что Сандор отметил меня. Он неплохо говорил по-французски, не слишком плавно, но допускаемые им довольно часто смысловые ошибки не были лишены некоторого шарма, и я стала для него случаем попрактиковаться. Как только он смог покинуть родину, Сандор стал путешествовать и пожил практически везде, в том числе и в Париже, на бульваре Суше. Эти года он вспоминал с ностальгией, употребляя множество почтительных эпитетов. О работе он со мной не заговаривал: пока я ждала клиентов, Сандор подходил выкурить сигаретку подле меня, предварительно попытавшись поцеловать мою руку, а после рассказывал мне об Эдит Пиаф и Жаке Бреле. Два года назад его бросила жена, и он утешался в объятиях постоянно сменяющих друг друга болгарок и украинок, что было довольно приятным решением для мужчины, подбирающегося к пятому десятку, самому родом из региона, где женщины так красивы и так холодны, когда говоришь с ними на их родном языке. Каждый вечер он предлагал подбросить меня до дома, но я всегда вежливо отказывалась, хотя сердце билось чаще при мысли, что он догадается о моем страхе, рациональном или нет, попасть в фатальную ловушку.

Марк ушел, в комнате убрались, и я отправилась подремать в кресле. За это время новых клиентов не было, и я нашла девушек в таком же состоянии, в каком оставила. Мишель и Никола не отрывали глаз от игры Candy Crash, Сельма зависала в баре с Роней. Украинки и болгарки разделились на две группы и расположились в комнате, смежной с большим залом.

К концу моей смены в коридор ввалились трое мужчин. Уже светало, я только предупредила Мадлен, что собралась домой. Но полчаса — это не так уж много, не так ли? Ради спортивного азарта. Чтобы сделать их всех и получить от этого кайф.

Много труда для этого не потребовалось: вместо того чтобы пойти одеваться, я схитрила и посмотрела самому высокому из троих прямо в глаза тем глубоким взглядом, благодаря которому, как мне кажется, становлюсь неотразимой. И, должно быть, так и есть, потому что именно таким образом я заполучила самого худшего клиента в моей карьере. Я помню все, и в особенности его взгляд в тот момент, когда, тыча в меня пальцем, он гаркнул:

— Хочу пойти с тобой. Сколько?

Немного оторопев, я объявляю ему свою цену, размышляя о том, что, хоть он и плохо воспитан, кажется, что, по крайней мере, хорошо знаком с борделем. Возможно, он соизволит выдать эрекцию получше, чем канадец, и продержится чуть дольше, чем Марк. Пить он не хочет: не желает терять времени — хочет секса. Сейчас же. Сразу же.

Я осознала бы свою ошибку, если бы взглянула на Роню прежде, чем на него, на этого грека. Хоть Роня и выглядела хронически злой без особой на то причины, она также, бывало, заговорщически переглядывалась с девушками, советуя им не попадаться на глаза того или иного клиента, чьи повадки знала. И этих троих она знала, равно как и Мило. Однако это были клиенты, в конце концов, и должна же одна из девушек принять их. Для начальства Манежа не было хороших или плохих клиентов, пока те платили за услугу. Никто не хочет знать, что происходит в стенах спален.

Однако Рената вряд ли случайно отправляет нас в комнату номер 3, окна которой выходят на малый зал — тот, где заседают мужчины.

У грека наверняка было имя, Но я никак не могу его вспомнить. В общем, я настраиваюсь отработать быстро и умело и вернуться стрелой домой, но у этого бездельника, ни слова не говорящего по-английски, другие планы. Сняв с себя одежду, он устраивается на кровати поудобнее, словно у себя дома. И пока я, решительно настроенная, приближаюсь к нему с презервативом в руке, он знаком руки и ворчанием на немецком сообщает, что данный предмет ему не понадобится. Ничего не поняв, я замираю, опершись на кровать бедром.

— Кокаину? — предлагает он мне.

Что мелет этот безбашенный мужик? Мы, девушки, даже не можем выпить бокал спиртного в ожидании клиента, и эта комната числится как комната для некурящих, так с какой стати здесь разрешат кокаин? Нет, ну что ты решил…

— Хочу кокса, — заявляет он голосом пьяного мафиози, и за требования в такой манере мне хочется дать ему по башке.

Я не могу сдержать то характерное для подростков выражение лица, которое, казалось бы, говорит «Ну что ты, старик!..», и сухо отвечаю, что у нас кокаина нет.

— Иди спроси у хозяина.

Пожимая плечами, я выхожу из комнаты в одних трусах, уверенная, что грека за дерзость быстро прогонят албанским пинком под зад.

— Что происходит? — Мило опускает свою сигару, внезапно заинтересовавшись.

— Значит… — Я приближаюсь к их узкому кругу, и Рената, повернувшись ко мне, ставит на стойку свой джин-тоник. — …он сказал, что хочет кокаина.