Золотой характер - Ардов Виктор Ефимович. Страница 71

Сопиков стал растерянно сгонять ладонями воду со своих штанов. Ноги его чуть повыше щиколоток были в воде. Вода, обтекая ноги, булькала о чем-то своем и несла к кедру щепки, кору и желтую пену. И вода принесла к кедру большую пятнистую щуку. Она лежала на воде боком, с зияющей у жабр круглой раной.

— Эге, друг, рыбки, значит, захотел? — догадался шофер. — До чего жадный человек — за щукой погнался!

— Дуряк, — смягчая грубое выражение, снисходительно сказал пасечник. — Разве щука — рыба? Сазан или хариус — это да!

— Таймень — тоже да! — строптиво высказался инвалид, готовый, видимо, защищать свою точку зрения.

— И таймень — да, — согласился пасечник, отрезая все пути к спору. И все согласились, что таймень тоже да, а щука годится только на юколу, на корм для собак.

— Что ты у себя в Воронежской области рыбы не видел, что ли? — спросил шофер.

— Видел… — ответил Сопиков, — в сельпо селедку привозят, хамсу…

— Сам ты хамса, — с миролюбивым презрением огрызнулся шофер.

Когда поднялись на дорогу, шофер вдруг яростно выругался. Пока возились с утопающим, нехитрый костерик истлел и обрушился. Шофер помял в руках прогоревшую камеру и с ожесточением швырнул ее на гравий.

— Кислорода тебе не хватает? — закричал он на Сопикова. — И зачем из-за тебя мама мучилась, несчастный ты человек! Людям запчасти нужны, люди в институт опаздывают, люди лечиться опаздывают!

Мокрый Сопиков молчал.

— Ты что-нибудь думаешь своей башкой? — не отставал шофер, готовый при любом ответе снова разразиться неистовой бранью.

Но Сопиков продолжал отчужденно молчать. Кончился этот односторонний разговор тем, что оба, ожесточенные, разошлись.

Огромное багровое солнце уходило за сопки, хранящие шестьдесят два элемента таблицы Менделеева. По небу пошли красные полосы. Потом они слились в сплошной пожар, затопивший весь запад. Малиновые волны шумели на речных перекатах. Торжественно и тихо, в багряном зареве, день переходил в ночь без вечера.

Огнепоклонники молились бы такому закату.

А люди сидели в машине хмурые, молчаливые, и ежился от сырости Сопиков — странный реликт древней, давно ушедшей эпохи.

В. Холод

ЗЛАЯ ШУТКА

Уже с самого утра многое предвещало, что день будет сумасшедшим, что закройщикам ателье мод № 3 предстоит настоящая запарка. Парадная дверь ателье еще не открывалась, а в приемную уже просочилось столько людей, что и повернуться негде было. Глядя на это столпотворение, заведующий — Феодосии Карпович Дрозд, элегантный, чисто выбритый мужчина, привыкший всем делать одолжения, — не мог не подумать с тоской и тревогой: «Как будут реагировать на это заказчики, которые попадут сюда после открытия?». Вместе с этим он счел за лучшее заблаговременно укрыться в своем небольшом кабинетике, куда обыкновенным смертным преграждала путь традиционная табличка: «Посторонним вход воспрещен!»

Пока заказчики, нетерпеливо поглядывая на часы, ожидали открытия ателье, закройщики перебрасывались репликами.

— Жена сказала: если меня сегодня не разорвут на части, проживу еще сто лет. Но я не верю, что доживу даже до серебряной свадьбы, — жаловался Семен Гаврилович Могилевский, невысокий пожилой мужчина, с неторопливыми, расчетливыми движениями. Он был самым модным дамским закройщиком, знал себе цену, и поэтому брезгливая улыбка никогда не сходила с его одутловатого лица.

— Вот именно, — согласился с ним закройщик Зябкин, тоже немолодой человек, но в отличие от Могилевского высокий и худой, одетый весьма неряшливо. Неряшливость-то и отпугивала заказчиков, хотя шил он не хуже своего приятеля.

— Клялся же — ни одного заказа на предпраздничный день. И все-таки не мог устоять против соблазна, — продолжал Семен Гаврилович. — Все вот это, — недвусмысленно потер он палец о палец.

— Известное дело, — согласился Зябкин и негромко хихикнул, сверкнув золотым зубом. — А вот у некоторых, — кивнул он в сторону закройщика Платочкина, — и в страду не страда.

Кузьма Михайлович Платочкин, или просто Кузя, как называли его свои, был самым молодым мастером. Он еще не научился священнодействовать метром, мелом и ножницами, а главное, с первого взгляда угадывать вкусы заказчиц, и ему доверяли лишь второстепенную работу. Его клиенток можно было по пальцам перечесть, и все-таки он бегал и суетился больше всех. При этом руки у него были непременно перепачканы мелом, волосы растрепаны, а модный галстук сбит на бок.

Кузя понял насмешку, покраснел и растерянно пробормотал:

— А что, и мне сегодня придется помотаться. Вот пальто закончил и два костюма доделываю.

Закройщики расхохотались.

— Дает парень! Ну и остряк-самоучка. Ай да Кузя!

Потом Зябкин подмигнул товарищам и спросил серьезно:

— Пальто, говоришь! Это дело. Значит, перепадет детишкам на молочишко. Тогда с тебя магарыч, дружище.

— Можно и магарыч, — храбро ответил Кузя, хотя денег у него пока не было.

— А если она не придет? — недоверчиво спросил Могилевский.

— Придет, — уверенно заявил Платочкин. — Быстрее, чем ваши фифы-фафы.

— Ну что ж, ловим тебя, Кузьма Михайлович, на слове, — торжественно провозгласил Семен Гаврилович. — Сегодня после работы идем ужинать. Коньячок за тобой.

— Согласен, — уже с меньшей уверенностью ответил Кузя.

Платочкин с нетерпением ожидал свою заказчицу. Он то и дело заглядывал в приемную, в который раз проверял, хорошо ли пришиты пуговицы, и наконец дождался. Заметив клиентку, он, однако, не поспешил ей навстречу, а, наоборот, быстро скрылся в кулуарах мастерской. Когда же приемщица позвала его, он, подражая своим старшим коллегам, помедлил немного и лишь после этого вышел в приемную. Взяв из рук заказчицы квитанцию, он пожевал губами и спросил так, словно заказов у него было не меньше, чем пальто в театральной гардеробной в день премьеры:

— Пальто?

— Ну да, пальто, — ответила женщина, удивленно вскинув брови.

— Коричневое?

— Ну да, коричневое.

— Дамское?

— Нет, мужское, — ехидно заметила заказчица. — Читаете же по написанному!

Платочкин вспомнил как-то услышанное от Могилевского: «Посетитель, он обхождение любит. На этом строится вся наша экономическая политика. Раздражать посетителя — это все равно, что грабить самого себя». Он сделал вид, что не заметил колкости, и дружески улыбнулся.

— Да я шучу. С наступающим праздником вас, товарищ Рябова.

— Другое дело, — сразу смягчилась настроенная по-праздничному женщина. — И вас тоже. Значит, готово?

— А как же! Сию минуточку, — показал Кузя жестом на кабину и побежал, забыв про солидность, за пальто.

Портной протянул обновку Рябовой, но та остановила его, мило улыбаясь:

— Теперь и я вижу, что у вас запарка. Это не мое. Вы перепутали.

Если бы в этот момент разверзлась земля и Кузя полетел на ее противоположный конец, катастрофа не произвела бы на него такого ужасного впечатления.

— То есть? — с трудом выдавил он из себя.

— Перепутали, говорю. Материал похожий, цвет тоже, а пальто не мое. У меня демисезонное, а это зимнее. Видите — воротник зимний. Какая-то драная кошка. Безвкусица, между прочим.

Не говоря больше ни слова, Платочкин забрал вещь и ушел. В мастерской несколько минут он тупо вертел в руках заказ, щупал воротник. «Или я спятил, или она… Она!» — наконец решил он и возвратился в примерочную.

— Изволите шутить, мадам. Я проверил по квитанции, пожалуйста.

Озадаченная неожиданным поворотом дела заказчица пощупала материал, посмотрела подкладку, пуговицы. По ее лицу разлилась нездоровая бледность, она повалилась на стул и заголосила на всю кабину:

— Погубил, бракодел несчастный! Мамочка родная! И руки не поотсыхали. В чем теперь…

— Зачем вы так… Бывает. Может, пошутил кто, — пролепетал Платочкин.

Его слова лишь подлили масла в огонь.

— Что, пошутили? Вы слышите — пошутили! Я научу тебя, как шутить.