Бобо - Горалик Линор. Страница 12

— Вот суки. Как же их к ногтю прибрать-то, а?

— Это ваша, Сашенька, работа, не моя, — отрезал Зорин.

— Мы работаем, — вздохнул Сашенька. — Но и они, пидарасы, работают.

— Все у вас «они», — сказал Зорин зло. — Да кто, блядь, «они»?

— Ну это мы их расспросим, ребяточек, — сказал Сашенька.

— Вот тут-то вы и ошибаетесь, — ответил Зорин устало. — Ошибаетесь или притворяетесь, я не знаю. И говорить с вами про это не буду.

— Ну поговорите со мной, — жалобно сказал Сашенька. — Я же сейчас не на работе.

— Конечно, на работе, — усмехнулся Зорин.

— Ну на работе, — согласился Сашенька. — Но не каждую же секунду. И вообще, вы у нас человек свой. Вы ж надежный, как слон. Ну поговорите!

Зорин молчал и колебался, и видно было, что слова собираются у него во рту комом, как орехи за щеками у жадных бонобо, и вот-вот он уже будет не способен их проглотить, и, когда этот момент настал, Зорин выплюнул:

— Да нет же никакого «они»! Бабкам вы рассказывайте из телевизора про западные гранты и американских заказчиков, только мне, я вас умоляю, не пиздите! Сашенька, ну вы же сами в это не верите, а?

Сашенька молчал и внимательно смотрел на Зорина с маленькой улыбкой, в которой не мог я прочитать ни «да», ни «нет», а Зорин ковырял большим пальцем ноготь указательного, и опять собирались у него во рту слова, которые он не хотел говорить, но что-то такое было в Сашеньке, отчего не сказать, что у тебя наболело, оказывалось ужасно непросто, и Зорин продолжил — сперва тихо, будто не хотел, чтобы его слышал отошедший подальше и снова занявшийся своей перчаткой Кузьма, а потом вдруг громко, как будто именно к Кузьме и обращаясь:

— А лучше бы были! Лучше бы были и гранты эти ваши вымышленные, и американский заговор, и хер знает какие спонсоры, честное слово. Но нет же, блядь, это они сами. Са-ми! И еще совестью нации себя считают, интеллигенция ебаная. Как же надо ненавидеть свою страну, чтобы желать ей поражения в… ее делах. Ее солдатам чтобы смерти желать — это какими надо быть зверями? Интеллигенция! Интеллигент, между прочим, это гуманист в первую очередь. В семнадцатом году — да, смерти большевикам желали, с оружием на них шли, но за что шли? Почему желали? За Ро-ди-ну шли! За Рос-си-ю шли! А эти… Это говно нации просто сбегает на хуй из страны, а у кого бабла нет сбежать — те вон что делают, ненавидят ее и поражения ей желают, и смерти желают, и вон что делают. Говно, говно, говно — и это лучшие люди страны!..

— Так говно или лучшие люди страны? — вдруг быстро спросил Сашенька.

Зорин осекся и остался стоять с открытым ртом, затем сделал нелепый жест руками, как собака, чешущая уши, и сказал расстроенно:

— Да вы же поняли меня.

— И очень хорошо, — кивнул Сашенька. — Они вас считают говном нации, а вы их не считаете говном нации.

Зорин побелел.

— Да при чем тут я! — сказал он очень спокойно. — Мне на них поебать. А на что мне не поебать, так это на то, что вы — вы, вы — с ними в игры играете, церемонитесь, а они как сепсис, они страну отравляют своим пиздежом гнилым. Они здоровых людей заражают. Вы возьмите простого человека и спросите его, что он думает о стране, — вы увидите, что у него все правильно в голове, но, если глубже копнуть — там есть, есть эта гнильца, есть, есть, есть. Она от кого пошла? Она от меня пошла? От вас пошла? Она от ТАСС пошла? От Первого канала? От «Известий»? Нет, она пошла от этих подонков. Вы возьмите простого человека — он их «Медузу» ебаную не читает, «Дождь» их сраный в жизни не смотрел, а они как-то добрались до него, я вам клянусь, и гниль их в нем где-то есть. Да вот пойдемте, ну!

Тут Зорин быстро направился к нашей подводе, где под тремя спальниками дремал Аслан, которому наше путешествие давалось тяжелее всех, и я предвидел по этому поводу значительные неприятности. Толгат, пытаясь согреться, сидел на краю подводы и очень осторожно наливал себе кофе из огромного термоса, уступленного нам на хуторе Водокачка суровой женщиной Марией за то, что я катал ее сына Сеню вдоль реки Афыпсна на зависть женщине Алене и ее сыну Пете. Все время, пока мы шли к дому женщины Алены, юный Сеня лежал у меня на загривке, держался за мою шею мертвой хваткой и орал не переставая, так что, будь моя воля, я бы это катание живо прекратил, но у женщины Марии был единственный термос на весь хутор, и таково было ее условие, а Кузьма сказал, что без термоса дальше не пойдет, и пришлось Толгату с Мозельским подсаживать вынутого из постели Сеню мне на спину, явно вопреки его желанию. Зорин подбежал к Толгату и сказал запальчиво:

— Толгат Батырович, вот вы, извините, простой человек, вы скажите, вас новости интересуют? Вы интересуетесь, что в стране происходит?

Толгат осторожно поставил термос и кружку на край подводы, так, чтобы их случайно не пнул во сне ворочающийся Аслан, и смущенно заулыбался.

— Интересуют же, наверное, — сказал Зорин. — Я же вижу, вы неравнодушный человек. Вы телевизор смотрите?

— Сейчас нет, — сказал Толгат, — у нас тут нет телевизора.

Зорин растерялся. Сашенька издал удивительный звук, как будто пытался удержать во рту лягушку. Но Зорин, кажется, решил не отступать.

— Я имею в виду, вы же, пока мы не выдвинулись, как-то за новостями следили, наверное?

— Как-то, — кивнул Толгат.

— А как? — жадно спросил Зорин.

— Я беседовал о них с охранником, — улыбаясь, сказал Толгат. — Он телевизор смотрел и всем со мной делился.

— Видите, — сказала Зорин, оборачиваясь к Сашеньке, — видите? Простые люди, они между собой обсуждают, это главное, это главный канал, вот для чего надо работать, вот это важнее даже самого телевизора. Толгат Батырович, а можно я спрошу? Вот эти разговоры — это важно для вас было?

— Очень важно, — ответил Толгат мягко.

— А почему? Почему важно? — требовательно спросил Зорин.

— Мне интересно было, что этот человек думает, — сказал Толгат, по своей привычке ласково кивая. — Про телевизор, про все. Он был очень интересный человек.

— Тоже простой человек, — сказал Зорин, оборачиваясь к Сашеньке. — И что он думал, Толгат Батырович?

— Он думал, по телевизору менты пиздят, — сказал Толгат, улыбаясь и продолжая ласково кивать. — Так и говорил: «Как они что пиздят — так ты, Толгат, все наоборот понимай!» очень интересно. Но он был совсем непростой человек. Он по заказу убивал людей в девяностых в городе Самаре и при этом входил в секту хлыстовцев. Очень интересно.

Повисла тишина.

— Толгат Батырович, а кто вы по профессии? — улыбаясь, спросил Сашенька.

Подошел Кузьма и, хлопая в ладоши, бодро сообщил, что пришли наши сопровождающие. Аслан тут же проснулся и полез из-под спальников наружу, озираясь и покряхтывая.

— Минуточку, — сказал Сашенька. — Тут, как выражается Толгат Батырович, очень интересно. Ну так, Толгат Батырович?

— Я математик, — сказал Толгат, смущенно глядя на свои ботинки. — Профессор Оренбургского университета, у нас в Орске филиал.

— Вы идете или как? — спросил Кузьма. — Я задубел, сейчас без вас уйду, — и отошел прочь.

Зорин с ненавистью смотрел на Сашеньку, а Сашенька, не улыбаясь, смотрел на Толгата, спешно принявшегося зачем-то получше укладывать вещи на подводе.

— Вы же знали, — сказал Зорин.

— Как не знать — положено, — сказал Сашенька печально. — Айпенов Толгат Батырович, профессор математики, жена, трое детей, в две тысячи восьмом году уехал из своего несчастного Орска в Турцию на заработки, знакомые устроили его в зоопарк мусорщиком, а он очень хорош оказался со зверьми и вот выслужился, уже восемь лет как при нашем Бобо. Все деньги отправляет семье, жену любит, детей обожает…

— Скотина вы, Сашенька, — сказал Зорин устало.

— А по мне, так у нас получился очень важный разговор, Виктор Аркадьевич, — серьезно сказал Сашенька. — И вообще, вы же поэт, вас должна интересовать жизнь в ее неожиданных поворотах.

— Неожиданных поворотах… — с отвращением сказал Зорин, и вдруг голос его окреп: — А я вам скажу, что это совершенно ожиданный поворот! Преступник отравляет мозг хорошего, доброго, чистого человека — чему тут удивляться?!