Есть в наших днях такая точность,
Что мальчики иных веков,
Наверно, будут плакать ночью
О времени большевиков 16.
Кстати, послевоенное стихотворение Межирова “Коммунисты, вперед!”, смущавшее антисоветски настроенных поклонников поэта – меня, например, – как мне теперь кажется, написано достаточно искренне; оно просто, на мой вкус, безотносительно к содержанию затянутое и рассудочное.
Умный долгожитель Межиров насмотрелся на своем веку всякого и сделал из увиденного личные выводы, в том числе насчет “надменных конгломератов воинственных полуидей” и “полузнаний”, которые на “ты” с историей. Этот опыт пошел впрок его искусству. Он умел мастерски, как Юрий Трифонов, превратить цензурные ограничения в выразительный художественный прием и вскользь, будто с оглядкой и сдавленным шепотом, коснуться трагедии привилегированного сословия в пору Большого террора:
Замнаркома нету дома,
Нету дома, как всегда.
Слишком поздно для субботы,
Не вернулся он с работы,
Не вернется никогда…
Или при помощи газетного штампа намекнуть на голод в деревне в начале 30‐х годов:
И судить ее не судим,
Что, с землей порвавши связь,
К присоветованным людям
Из деревни подалась…
А то, наоборот, с галичевским пафосом рвануть на груди рубаху – его “Снова осень, осень, осень…” напрашивается на сравнение с “Карагандой, или Песней-балладой про генеральскую дочь”:
Снова осень, осень, осень,
Первый лист ушибся оземь,
Жухлый, жилистый, сухой.
И мне очень, очень, очень
Надо встретиться с тобой.
По всем правилам балета
Ты станцуй мне танец лета,
Танец света и тепла,
И поведай, как в бараке
Привыкала ты к баланде,
Шалашовкою была.
Прежде чем с тобой сдружились,
Сплакались и спелись мы,
Пылью лагерной кружились
На этапах Колымы.
Я до баб не слишком падок,
Обхожусь без них вполне, —
Но сегодня Соня Радек,
Таша Смилга снятся мне.
После лагерей смертельных
На метельных Колымах
В крупноблочных и панельных
Разместили вас домах.
Пышут кухни паром стирки,
И старухи-пьюхи злы.
Коммунальные квартирки,
Совмещенные узлы.
Прославляю вашу секту, —
Каждый день, под вечер, впрок,
Соня Радек бьет соседку,
Смилга едет на урок.
По совету Микояна
Занимается с детьми,
Улыбаясь как‐то странно,
Из чужого фортепьяно
Извлекает до-ре-ми.
Все они приходят к Гале
И со мной вступают в спор:
Весело в полуподвале,
Растлевали, убивали,
А мы живы до сих пор.
У одной зашито брюхо,
У другой конъюнктивит,
Только нет упадка духа,
Вид беспечно деловит.
Слава комиссарам красным,
Чей тернистый путь был прям…
Слава дочкам их прекрасным,
Их бессмертным дочерям.
Провожать пойдешь и сникнешь.
И ночной машине вслед:
– Шеф, смотри, – таксисту крикнешь, —
Чтоб в порядке был клиент.
Не угробь мне фраерочка
На немыслимом газу…
И таксист ответит: – Дочка,
Будь спокойной, довезу…
Выразить все это словом
Непосильно тяжело,
Но ни в Ветхом и ни в Новом
Нет об этом ничего.
Припояшьте чресла туго
И смотрите, какова
Верная моя подруга
Галя Ша-пош-ни-ко-ва.
Налицо внутренний разлад. С одной стороны – ничем не запятнанный, что редкость в тоталитарном обществе, официальный успех и заслуженная читательская любовь. Карьера на зависть: мэтр, преподаватель Литинститута, мастер поэтического перевода, в числе прочего – великой грузинской поэзии, что предполагало блаженные “командировки” в этот земной рай! Сравнительно привилегированный быт: переделкинский дачник и обитатель писательского квартала у метро “Аэропорт”, подверженный импозантному “старорежимному” пороку – пристрастию к азартным играм. В довершение советского жизненного успеха – “выездной”, то есть автор, гастролирующий по зарубежным странам, облеченный особым доверием литературного начальства. Живи себе и радуйся или печалься в отпущенных советскому писателю пределах – на благо отечественного искусства!
Но честный с самим собой художник не может не замечать червоточины в этом преуспеянии, не расслышать привкуса дегтя. Потому что, будь ты хоть трижды Аркадием Райкиным, Сергеем Образцовым или Майей Плисецкой, ты – крепостной, пусть и отпущенный на оброк!
Вот как Александр Межиров высказывается о себе в своем “выездном” качестве:
Ради галочки летая
В разных “боингах” и “Ту”,
Ради галочки болтая
Всяческую ерунду
1972
Это были скверные полеты.
Облака. Туман.
Редко-редко – звук правдивой ноты.
В остальном – обман.
Выездной осколок фальшфасада,
Что тебя вело
По кругам имперского распада,
Сквозь добро и зло…
Если войско на плацу весеннем
Строится в каре,
Ничего, товарищ, не изменим
При плохой игре.
При плохой игре хорошей миной
Царства не спасешь,
И любая правда станет мнимой,
Превратится в ложь.
Прах войны холодной отряхая,
Лондоном дыша,
Понимал – игра была плохая,
Мина – хороша.
И еще случайное, другое,
Молния и гром.
Под одним зонтом над Темзой трое,
Под одним дождем.
2001