Яма - Акунин Борис. Страница 10

– Всё совпадает! – воскликнул я. – Строгость манер, привычка командовать, несовершеннолетний преступник! Очень похоже на дело Филипчука!

В восемьдесят восьмом году в Москве мы охотились за шайкой дерзких воров, которые каким-то необъяснимым образом умели проникать в самые узкие отверстия, куда пролезла бы разве что кошка. Конечно, возникла версия, что кражи совершают мальчишки, но очень уж ловко и расчетливо, совсем не по-детски, работала банда. В конце концов Эраст Петрович установил, что руководит шайкой начальник сиротского приюта Филипчук, весьма респектабельный чиновник ведомства благотворительных учреждений императрицы Марии Федоровны. Во избежание скандала дело замяли.

– С той разницей, что Филипчук на своей должности имел возможность подбирать исполнителей, а наш Аспен три года как уволился, – заметил Фандорин. – Примечательно еще вот что. Если бы англичанин даже и выслужил пенсию, снимать номер люкс в отеле «Мирабо» ему было бы не по к-карману. Интересная складывается версия…

– Какая? – спросил я, потому что у меня никакой версии пока не складывалось.

– Филипчук отбирал в свою шайку мальчиков, которых считал «одаренными». Помнишь его разглагольствования на допросах о том, что всякое дарование ценно и что грех зарывать в землю таланты, даже если они не востребованы обществом? Мы разоблачили Филипчука, потому что след привел в приют. А теперь представь себе, что след растворяется во мраке.

– То есть?

– Представь, что человек, работающий с трудными подростками, собирает самых одаренных – в преступном смысле – и потом вместе с ними уходит в подполье. Возможно, продолжает обучать их криминальному мастерству. Самая большая проблема всякой банды – лояльность. Взрослые преступники слишком алчны и безнравственны, чтобы хранить верность главарю. Подростки же обычно бывают по-собачьи преданы тому, кто их вырастил и воспитал. Ты слышал о «мальчишеских» батальонах парагвайского диктатора Лопеса, которые прославились абсолютным бесстрашием и лютой жестокостью? Если мое предположение верно, у Бенджамена Аспена такой «Джон Джонс» не один.

– Если ваше предположение верно, Аспен-сан очень интересный человек, – сказал на это я. – Хочу с ним скорее познакомиться.

Наше знакомство с очень интересным человеком состоялось буквально минуту спустя.

Затренькал телефон.

– Явился. Поднимается к себе, – шепотом доложил Ибарра. – Я отцеплю от велосипеда наручники и буду ждать в коридоре.

– Не нужно наручники, – ответил я, немного раздосадованный тем, что не успел доужинать. – Просто ждите в коридоре.

Мы вошли в темный «люкс», встали по обе стороны от двери. Ничего заранее обговаривать не стали. Дело было самое обычное. Я ткну Бенджамена Аспена пальцем в нервную точку на правом локте, господин – на левом. Обе руки повиснут. Поэтому и наручники не нужны.

Чтобы попасть средним пальцем (он у меня железный) в маленькую точку хидзимусуби, нужен свет, я ведь не кошка, которая видит в темноте.

Человек, который войдет в номер, прежде всего протянет руку к газовому рожку. Если Аспен правша, первый удар нанесу я. Если левша, это сделает господин. Последовательность будет такая: щелчок, загорелся свет, хруст удара, вопль, хруст второго удара. Господин скажет: «Позвольте представиться. Меня зовут Фандорин. Эраст Фандорин». В такие моменты он никогда не заикается. Потом я скажу: «А меня зовут Маса. Просто Маса». Возьму англичанина за шиворот, затащу в комнату, и начнется занимательный разговор.

Так всё должно было произойти. Но не произошло.

Войдя в темную прихожую, человек в цилиндре замер, по-собачьи втянул воздух и отскочил назад в коридор.

Впоследствии у нас с господином произошел спор, что` могло спугнуть Аспена и стать причиной последующих несчастий. Я считал, что во всем виновато пристрастие господина к одеколону с фиалковым ароматом. Эраст Петрович же утверждал, что я напрасно сунул в карман кусок недоеденной ветчины, которая якобы сильно пахла. Но это неправда – ветчину к тому времени я уже съел.

Как бы то ни было, Аспен не только уберег свои хидзимусуби от парализующих ударов, но еще и захлопнул дверь. В темноте я не сразу нащупал ручку. Мы потеряли по меньшей мере две секунды, а, когда выбежали, неожиданно проворный англичанин был уже у лестницы. Дорогу ему преградил Ибарра. Он расставил руки, будто собирался ловить курицу, и тонким голосом закричал: «Стоять! Полиция!»

Затем произошло печальное. Не останавливаясь, Аспен выдернул из бамбуковой трости шпагу и вонзил ее нашему помощнику в голову, а сам пронесся мимо и устремился вниз по ступенькам.

Мы подхватили бедного ажана под руки и сразу увидели, что ему уже не помочь. Глубоко вошедший клинок торчал из переносицы. Смерть, несомненно, была мгновенной. Новый век едва начался, а французские силы правопорядка лишились из-за нас уже второго сотрудника.

Мы бережно положили убитого на пол, и на этом потеряли еще несколько секунд. Зато потом уже не останавливались, спускались по лестнице прыжками.

Портье Пикар шокированно наблюдал, как мимо него к выходу с топотом промчался солидный господин в макинтоше и цилиндре, потом элегантный Фандорин-сан, потом сердитый азиат – я. Сердился я, во‐первых, на то, что из-за нашей оплошности погиб хороший человек, а во‐вторых, на то, что я отставал. Крикнув Пикару, что мы преследуем убийцу и что надо вызвать полицию, я ускорил бег и на улице догнал господина. Ноги у него длиннее, зато я своими перебирал вдвое быстрее.

Однако к нашему изумлению расстояние, отделявшее нас от Аспена, не сокращалось, а увеличивалось. Чопорный, корпулентный британец оказался невероятно резв. Он напомнил мне улепетывающего бегемота, которого я однажды видел в Африке. За мясной тушей гнались четыре львицы, но не смогли ее настичь.

Топоча по брусчатке, Бенджамен Аспен пересек пустую Вандомскую площадь, а потом и улицу Кастильоне.

– Дальше он никуда не денется! – крикнул мне Эраст Петрович. – Бери левее, а я правее!

В прежние времена беглец пересек бы рю Риволи и скрылся бы в парке Тюильри, где легко затерялся бы среди кустов, но сейчас это было невозможно. Улица Риволи превратилась в глубокий-преглубокий ров. Там прокладывали линию метрополитена.

То ли не зная этого, то ли от растерянности Аспен бежал прямо к забору, огораживавшему стройку. Я принял влево, господин вправо. Теперь убийце было не уйти.

Вот он оказался перед оградой, перелез и пропал.

Мы проделали тот же путь. Преграда была не слишком высокая, я перемахнул через нее и ухнул вниз, во тьму, не удержался на ногах, покатился по крутому склону. Я очень хорошо умею катиться мячом по наклонной поверхности, поэтому не расшибся и, достигнув дна ямы, сразу вскочил.

Свет уличных фонарей в котлован почти не проникал. Небо серело наверху длинной полосой, с двух сторон ограниченное черными краями разреза.

– Маса, он бежит в сторону Лувра! – донесся голос господина.

Я повернул голову влево.

По дну глубокой расщелины тянулись рельсы. В темноте скрипела щебенка.

Я кинулся в погоню, господин – за мной.

Глаза скоро привыкли к мраку, а ноги к бегу по шпалам. Нужно было делать скачки одной и той же длины, только и всего. Я представил себя циркулем, которым измеряют расстояния, и – раз-два, раз-два, раз-два – понесся или, как говорят русские, почесал с отменной скоростью.

Массивная фигура, топавшая впереди, понемногу становилась ближе. Медленно, но неуклонно я настигал бегемота, хотя он по-прежнему бежал очень хорошо, ровным широким аллюром стайера.