Яма - Акунин Борис. Страница 8

– Сообщник, – объяснил я и попросил описать пассажира во всех деталях.

Зрительная память у Плюрьена была отличная. Он сказал, что рост субъекта около метра семидесяти пяти, телосложение плотное, рот щелью – почти безгубый, глаза с прищуром, как у президента Лубэ. Даже припомнил перламутровые кнопочки на штиблетах.

Только что проку? Человек, увезший картину, уже в Париже, и, по русской поговорке, найти его теперь так же невозможно, как вернуть выдутый при свисте воздух.

– Эта рыба сорвалась с крючка и ушла в пучину океана. Когда ничего не можешь поделать, пожми плечами и иди дальше своей дорогой, – философски сказал я господину.

– Рыба-то ушла, но кусочек лески остался. «Миррорбоу-восемь-руделапай», «Мирабау-восемь-руделапэй», – забормотал Эраст Петрович, произнося на разный лад абракадабру, накаляканную на листке юного самурая. – Судя по почерку, наш Оливер Твист не знал никаких языков, кроме уличного английского, и записывал на слух. Понял он только цифру. Остальные два слова, видимо, французские. «Мирабау, мирабоу». – Господин смежил веки, вынул из кармана нефритовые четки, которые своим магическим перестуком помогают рассредоточиться, то есть освободить Рацио и мобилизовать Сатори. – «Руделяпай, руделяпэй, руделяпэ»…

Вдруг он широко открыл глаза. В них мерцало сияние сатори.

– А что, если это?..

Повернулся к жандарму.

– Есть у вас на станции адресные книги?

– А как же, – ответил папаша Плюрьен. – Две, как положено. Нашего департамента и парижская. Вам которую?

– Парижскую.

В станционной конторе господин схватил толстый том, открыл раздел «Отели и номера», повел по странице пальцем. Палец остановился.

– Эврика.

Я посмотрел на идеально отполированный ноготь. Он упирался в строчку «Hôtel “Mirabeau”. 8 rue de la Paix».

– Гостиница «Мирабо» на рю Де ля Пэ, дом восемь. Вероятно, это адрес, который человек с перламутровыми к-кнопочками продиктовал своему сообщнику при расставании, а юный игнорамус записал, как услышал. Вот куда мы с тобой отправимся, Маса.

И мы отправились.

В дороге о предстоящем расследовании мы не разговаривали. Что нужно сделать на первом этапе, было ясно без разговоров, а строить версии слишком рано – пустая трата времени. Поэтому сначала я с увлечением писал повесть о новогоднем приключении в замке, а потом читал ее господину вслух. Читал с выражением, поглядывая на лицо слушателя. Оно было встревоженное. Я думал, что на господина так действует мой стиль. Но я ошибся. Дослушав, Эраст Петрович попросил меня немедленно уничтожить «эту г-галиматью» и никогда больше не браться за перо. Я обиделся, и вторая половина дороги прошла в полном молчании.

На вокзал Монпарнас мы прибыли в восьмом часу вечера и сразу же поехали на извозчике в префектуру, на остров Ситэ. У нас с господином имелись знакомые во всех главных полициях мира, и самый знаменитый – мэтр Бертильон, изобретатель системы идентификации преступников. Он всегда засиживался на службе допоздна. Это был настоящий нэссинка, относившийся к своему ремеслу как к Пути. В знаменитом криминалисте безусловно было много от японца – он, как и мы, не умел отделять работу от жизни, а жизнь от работы. Господин говорил, что Бертильон-сенсей относится к категории «клеточных» людей, которые любят всё на свете классифицировать, раскладывать по клеточкам и на каждую приклеивать ярлычок с названием. На одной классификации серьезное преступление, конечно, не раскроешь, но она может очень помочь сыщику в работе.

Я относился к сенсею Бертильону с почтением, но без любви, и читатель сейчас поймет почему.

– А, мсье Золотая Рука и мсье Серебряная Рука, – такими словами приветствовал нас начальник антропометрического бюро парижской полиции. – Удачно ли прошло путешествие в бретонскую дыру? Могу представить, как подействовало на местную полицию мое рекомендательное письмо!

Дело не в том, что мэтр был очень самонадеян и не в том, что Эраста Петровича он называл «золотой рукой», а меня только «серебряной». У меня со скромностью всё в порядке. Раздражало, что мсье Бертильон, уподоблявший каждого человека, согласно полезности, той или иной части тела, себя считал мозгом, а сыщиков – не более чем конечностями, исполнителями. Сидел с утра до вечера в своей лаборатории и мнил себя ниспровергателем всемирной преступности, а сам ни разу в жизни не поймал даже карманного воришки!

Но Бертильон нам сейчас был очень нужен, поэтому я улыбнулся ему самой лучшей своей улыбкой, а господин со всей учтивостью изложил нашу просьбу.

– Помогу с одним условием, – сказал сенсей. – Когда вы поймаете вашего интересного преступника, еще прежде, чем допрашивать, приведите его ко мне на бертильонаж. Я как раз разработал новый циркуль для измерения длины глазного разреза и градированные щипчики для мочки уха. Уговор?

Эраст Петрович пообещал, и Бертильон произвел странную манипуляцию: быстро написал что-то на листке, свернул его трубочкой и сунул в маленькое отверстие на письменном столе, заставленном колбами и пробирками.

– Хорошо. Я одолжу вам одного из моих ассистентов. Сам я из кабинета, как вы знаете, отлучаюсь редко – некогда. Но у меня есть «руки» и «ноги», которые выполняют работу на местности. Агент Ибаррá, которого я вызвал, – «нога». Очень резвая. Однако глубины мысли или отваги в драке от Ибарра не ждите. Это не его функция.

Господин уверил мэтра, что глубина мысли и отвага в драке от помощника не понадобятся – для этого есть мсье Сибата. Не скрою, мне было приятно.

Мы откланялись, чтобы не отвлекать занятого человека от работы, и подождали Ибарра в приемной.

Ожидание продлилось не долее минуты.

На лестнице послышались быстрые, легкие шаги, на пороге появился смуглолицый брюнет с маленькими подкрученными усиками, в фетровом полупальто и баскском берете. Руки у него были длинные, а ноги короткие, что придавало подвижной фигуре нечто обезьянье. Это впечатление еще усиливалось благодаря короткому вздернутому носу и чрезвычайно живому, юркому взгляду.

– Кто из вас мсье Фан-Дори`н? – спросил брюнет, посмотрев сначала на меня, потом на господина, потом снова на меня. – Вероятно, вы. Это ведь китайское имя? Согласно приказу шефа, поступаю в ваше распоряжение.

Действительно, резвый, но глубиной мысли не отличается, подумал я. Откуда Ибарра знает, что он прикомандирован к некоему мсье Фандорину, я догадался – у меня-то мысль работает хорошо. Отверстие на письменном столе было для пневматической почты. Свернутая трубочкой бумажка выскочила в комнате, где сидят сотрудники, готовые выполнять приказы своего начальника.

– Это мой ассистент господин Сибата, он японец, – объяснил господин, зная, что я сержусь, когда меня принимают за китайца. – Фандорин – я, это русская фамилия. Нужно же нам от вас вот что…

Следует отдать ажану (так называются французские полицейские) должное. Ибарра сразу понял задачу и попросил нас подождать на улице – он подаст экипаж к подъезду.

Я полагал, что речь идет о какой-нибудь служебной пролетке, но был приятно удивлен. Ибарра выкатился из внутреннего двора на трехколесном велосипеде с задним сидением для двух человек.

– Такие трипеды есть только в нашем бюро, – гордо сообщил он. – А скоро у нас будет настоящий автомобиль.

Мы неслись по мосту, а потом по набережной с ветерком – надо сказать, весьма холодным. В желтом свете фонарей мерцали и кружились мелкие снежинки. За годы жизни в России я полюбил зиму, но настоящую, со сверкающими на солнце сугробами и синим небом, а не сумеречную европейскую, «между волком и собакой».