Пятнадцать псов - Андре Алексис. Страница 29

Однажды утром они выяснили, что им приснилось одно и то же поле, те же облака, тот же дом вдалеке – деревянный, с трубой из красного кирпича. Им приснились одни и те же белки и кролики. Они пили из одного прозрачного ручья. Отличие было только одно: во сне Нира вместо своего лица видела в отражении воды морду Мэжнуна, – а Мэжнун видел Ниру вместо себя. Это настолько тронуло Ниру, что с тех пор она никому – даже Мигелю – не позволяла называть Мэжнуна «ее» собакой.

– Он такой же мой, как я – его, – настаивала она.

Ее друзья – и муж – сочли это проявлением раздражающей эксцентричности. Мэжнун знал, что она имела в виду, – что она ему не хозяйка – и был ей благодарен. Но в душе он чувствовал, что действительно принадлежит Нире, в том смысле, что они стали частью друг друга.

Но они не могли знать, что незамысловатый, приснившийся им обоим сон был предвестником катастрофы. Они сблизились настолько, что Атропос, одна из мойр, обрезавшая нить судьбы смертного, не могла разделить их нити. Мэжнуну пришло время умирать – он был уже довольно стар для собаки, – но Атропос не могла перерезать его нить, не рискуя оборвать и жизнь Ниры.

Работа трех сестер – Клото, Лахесис и Атропос – обычно проста. Первая прядет нить жизни. Вторая ее разматывает, определяя судьбу. Третья обрывает нить, когда время смертного выходит. Бывает так, что жизненные нити переплетаются – чаще всего это происходит у супругов, поэтому они нередко умирают вместе или один за другим. И действительно, нити Ниры и Мигеля были переплетены почти столь же тесно, как и нити Ниры и Мэжнуна. Хотя супругам было суждено прожить дольше пуделя, нити судеб всех трех были так скручены, так похожи по длине и толщине, что Атропос не знала наверняка, чью жизнь оборвет, воспользуйся она своими ножницами.

Она злобно выговаривала Зевсу, что кто-то из богов, должно быть, вмешался в судьбы смертных, потому как уж больно подозрительно, что ей не удается просто взять и перерезать нить того, чье время пришло. Зевс не любил мойр и обыкновенно избегал разговоров с ними и сейчас по-прежнему оставался невозмутим.

– Жизнь должна закончиться, – сказал он. – Обрезать нити – твой долг. Вот и исполняй его.

Взбешенная, Атропос перерезала две из трех сплетенных нитей и накинула годы жизни третьей, чтобы соблюсти баланс. Клото и Лахесис захихикали при виде такой дерзости, но Атропос была слишком возмущена, чтобы разделить их настрой.

– И это повелитель богов, громовержец! – воскликнула она, обращаясь к Лахесис. – Скорее уж нахальный блудник. Ну пусть только попробует мне потом что-нибудь сказать!

Целую неделю Нира с Мигелем препирались из-за посуды. Посуду всегда мыл Мигель, но ему казалось, что труды его не ценились по достоинству.

По мнению Мэжнуна, это была очень странная ссора. Вообще-то Мигель никогда и не позволял Нире притрагиваться к посуде. Он настаивал на том, что он не какой-нибудь там шовинист, который ничего не делает по дому, хотя, по правде говоря, мытье посуды было его единственной домашней обязанностью. Нира утверждала, что ее никто не благодарит ни за уборку, ни за глажку, ни за готовку, но ей почему-то не приходит в голову этим тыкать. Как это периодически случалось, Мигель не преминул отпустить несколько презрительных ремарок о ее работе – Нира занималась корректурой, – которую он как будто и за работу не считал. Профессия позволяла ей работать из дома, чему Мигель, редактор на онтарийском телевидении, встававший ни свет ни заря, немного завидовал. Они спорили из-за посуды, потом из-за домашних обязанностей вообще, снова о посуде, вновь об обязанностях, о работе – и так по кругу. Мэжнуна поражала продолжительность этих выяснений отношений. Более того, хотя тему с распределением дел по дому они поднимали с периодичностью раз в полгода, оба всегда так расстраивались, как будто это было неожиданностью для них обоих.

«Дела по дому» в любом случае были странной концепцией. Пока в стратегически важных местах было не насрано, в чем была проблема? По мнению Мэжнуна, настоящей проблемой были размеры логовищ двуногих и их брезгливость. Имея столько места в жилищах, они могли бы просто переходить по мере нужды из одной комнаты в другую, но тут в дело вступала их любовь к химическим ароматам и чистым поверхностям. Что касается посуды, то какой смысл очищать миски, кастрюли и тарелки от приставших к ним запахов и остатков еды? Все равно что выбросить самое вкусное, да еще и этим гордиться. Подумать только, по какому поводу так горячилась бедняжка Нира!

Хотя он не хотел вмешиваться в то, что, очевидно, было одним из эпизодов борьбы за доминирование, Мэжнун понял, что Мигелю с Нирой пошло бы на пользу провести время вдвоем, без него, изменить привычную рутину. Нира отнеслась к этой идее скептически. Они с Мигелем никогда не были большими любителями путешествий. Они предпочитали проводить время недалеко от дома: ходить в театр, кино, рестораны. Да и нигде они не были счастливы так, как дома. Однако Нире уже надоело препираться с Мигелем – а Мигелю, что не удивительно, надоело собачиться с Нирой. Так что когда она предложила ему посетить несколько виноделен и провести две ночи, пятницу и субботу, остановившись в одной из них, Мигель тут же согласился. Что угодно, лишь бы покончить с выяснением отношений.

Но кто позаботится о Мэжнуне?

Мэжнун, который мог открыть холодильник, если ему было что-то нужно, который ничего не имел против сухого собачьего корма, который какал на унитазе, как все нормальные люди, который мог выйти из дома в случае задымления или пожара, мог включить и выключить кран на заднем дворе, если ему была нужна вода, замотал головой. Он не хотел никого постороннего. Нире не нравилась идея оставить его одного. Но Мигель, предполагавший, что пес будет надежно заперт в доме, сказал:

– С Мэжнуном все будет в порядке.

Пудель, стоявший позади него, кивнул, так что Нире пришлось уступить, несмотря терзавшие ее опасения. Наступила пятница.

В то утро Нира с Мэжнуном отправились на прогулку. Они теперь нечасто бывали в Хай-парке, ведь Мэжнуну исполнилось уже десять, и пес с трудом переносил близость других собак и не мог защищаться как раньше. Они решили пройтись подальше от зоны, где разрешалось спускать собак с поводка, войдя через главный вход со стороны Парксайд. Людей было немного, собак тоже. Двинувшись по Сентр-роуд, они забрались в гору, болтая – без всякого повода – о временах года. Нира обмолвилась, что больше всего любит осень. Ей нравились меняющие цвет деревья, прохладная погода, предчувствие зимы. Мэжнун не предполагал, что можно иметь любимое время года.

– Тебе наверняка какое-то нравится больше остальных, – говорила Нира.

– Не могу придумать ни одной причины, почему, – возразил Мэжнун. – Я никогда не знаю точно, когда заканчивается одно время года и начинается другое, и мне нравится все, что происходит между сменами сезонов.

Они оба рассмеялись. Не потому, что Мэжнун, как это нередко случалось, невольно ее позабавил, а потому, что он ее поддразнил.

– Сезонов должно быть сто, – сказал пес.

– Ты прав, – согласилась Нира, почесав его за ухом, как он любил.

Они гуляли дольше обычного, час или больше. Выйдя из парка, они дошли до Пирсон-авеню, где Нира, обычно не любившая потакать своим прихотям, купила в «Митци» морковный маффин и, словно желая сделать Мэжнуна сообщником, отломила ему кусочек.

– Слишком сладко, – вынес вердикт пес.

– Да, но там еще морковь, да и не каждый же день мы их едим.

Вернувшись домой, Нира сложила то немногое, что ей было нужно: туалетные принадлежности, косметичку, черное платье, сменное белье. Вдвоем с Мэжнуном они послушали отрывок из «Милосердия Тита». Вскоре с работы вернулся Мигель, и не прошло и получаса, как супруги собрались уезжать. Пока Мигель относил их вещи в машину, Нира присела, чтобы взглянуть Мэжнуну в глаза, ему всегда делалось неуютно в такие моменты.

– Ты уверен, что все будет в порядке? – спросила она. – Я оставила пакет сухого корма на случай, если ты проголодаешься. В кладовке есть еще. В холодильнике на нижней полке лежит стейк. Кран на улице я смазала, так что если захочешь пить, проблем быть не должно. Ты точно уверен, что с тобой все будет хорошо?