Мое любимое чудовище - Хойт Элизабет. Страница 12

«Я не причиню вреда ни вам, ни вашим домочадцам».

Мисс Стамп прочитала написанное и пристально посмотрела на него, и этот взгляд поразил его. В ее зеленых, точно лишайник, глазах отражалось пламя свечей, в их бездонных глубинах мерцал свет. Она, безусловно, красива, но не в общепринятом понимании. Красота мисс Стамп выражалась не в пухлых щечках и сочных губках, а вот в этих колдовских, манящих, лучистых светло-зеленых глазах.

Ну почему эта встреча произошла только сейчас, а не в прошлой жизни, когда он мог предложить ей не только острый ум и крепкое тело, но и титул, положение в обществе, роскошную жизнь?

Аполлон взглянул на блокнот в руке. Сам того не желая, он сжал его с такой силой, что помял страницы. От осознания своего нынешнего положения беглого преступника, когда его титул не имел никакого значения, все в нем переворачивалось.

Мисс Стамп наклонила голову, чтобы прочесть надпись в блокноте, и на мгновение оказалась так близко, что Аполлон уловил исходивший от ее волос аромат: апельсин и гвоздика. Когда она подняла глаза, что-то, видимо, ее насторожило в его взгляде, и, сделав шаг назад, она спросила:

– Но почему вы здесь?

«Индио сказал вам правду: я садовник», – вздохнув, написал Аполлон.

Лили взяла из его рук блокнот, чтобы прочесть написанное, а потом, прежде чем он успел ее остановить, начала листать страницы.

– Вы ведь не просто садовник, не так ли? – Лили опустилась на старенький диван, не обращая внимания на то, как он угрожающе зашатался под ней.

Аполлон не решился рисковать хрупким предметом мебели, поэтому обошел вокруг стола, взял стул и поднес к дивану. Мисс Стамп в это время с интересом изучала набросок пруда с мостом на заднем плане. Аполлон поставил стул напротив дивана и сел.

Лили медленно перелистнула страницу и провела пальцами по следующему рисунку, на котором был изображен декоративный водопад.

– Чудесные рисунки. Парк действительно будет так выглядеть, когда вы закончите его восстанавливать?

Аполлон дождался, пока она на него посмотрит, и кивнул.

Ее брови сошлись на переносице, когда она перелистнула страницу. На следующем рисунке был изображен раскидистый, покрытый грубой корой дуб у подножия моста.

– Не понимаю. Где мистер Харт вас нашел? Полагаю, я бы знала, если бы в Лондоне работал такой талантливый садовник, к тому же немой.

Аполлон не мог ответить на этот вопрос, не выдав себя. Немного подождав, Лили перевернула страницу. Рисунок на следующей настолько привлек ее, что она повернула блокнот, чтобы получше его разглядеть.

– Что это?

Обе страницы разворота занимали линии. Какие-то пересекались, другие вели в никуда. Кроме прямых, здесь было и несколько волнистых линий, то тут, то там место между линиями занимали круги или квадраты.

Аполлон наклонился и, вдохнув аромат апельсина и гвоздики, написал на странице рядом с рисунком: «Лабиринт».

– О! Да, теперь я вижу. – Лили склонила голову набок, изучая схему, потом указала на круг и квадрат. – А что вот это?

«Искусственные руины – места, где могут посидеть влюбленные и где можно полюбоваться разными красотами».

– А это? – Лили провела пальцем по волнистым линиям.

Аполлон втянул носом аромат мисс Стамп, радуясь, что сумел ее заинтересовать, и негодуя из-за того, что не может поведать ей о своих планах нормальным человеческим языком.

Он протянуло руку и быстро перелистнул страницы блокнота, который Лили все еще держала в руках, вырвал чистый листок, положил на колено и начал быстро писать. Карандаш так быстро скользил по бумаге, что едва не порвал ее в нескольких местах. «Волнистые линии – это части живой изгороди, которые еще можно восстановить после пожара. Растения уцелели».

Аполлон показал ей написанное, подождал, пока прочитает, а потом, прежде чем она успела что-то сказать, вырвал у нее блокнот.

«Прямые линии – это новые зеленые насаждения. Лабиринт станет центральным элементом парка. По одну сторону от него – пруд, по другую – театр, поэтому из театра можно будет через лабиринт любоваться прудом. В самом театре можно устроить смотровые площадки, с которых посетителям откроется вид на лабиринт и тех, кто там находится. Это станет…»

Карандаш все-таки прорвал бумагу, и Аполлон разочарованно сжал кулаки. Слова буквально бурлили у него внутри, не в силах вырваться наружу. И вдруг изящные пальцы накрыли его кулак – прохладные и успокаивающие.

Аполлон поднял глаза.

– Красиво, – произнесла Лили. – Это будет очень красиво.

На мгновение у него перехватило дыхание. Глаза мисс Стамп, такие большие и серьезные, говорили, что она очарована его простенькими рисунками и проделанной работой. Это было удивительно, потому что мало кто интересовался тем, что он делал. Даже Аса начинал зевать от скуки, если Аполлон пытался поделиться с ним своими планами, касающимися реконструкции парка. А вот эта немного похожая на мальчишку-сорванца женщина смотрела на него, словно на волшебника.

Аполлон задался вопросом, знает ли она, насколько соблазнительна сейчас.

Словно вдруг осознав, что позволила себе слишком расслабиться в его обществе, мисс Стамп покраснела и, отстранившись, сказала:

– Удивительно. Чудесно. Буду с нетерпением ждать возможности прогуляться по вашему лабиринту, хотя уверена, что вряд ли из него выберусь. Никогда не была сильна в головоломках. Думаю, мне потребуется проводник. Возможно…

В этот момент открылась входная дверь, и мисс Стамп вскочила с дивана.

– О, Мод, где ты была?

– Спускалась к причалу за угрями: мне лодочник обещал. – Мод поставила на стол корзину со свежевыловленной рыбой. – Скучали по мне, а? – Заметив, как гость забрал из рук Лили блокнот, нянька удивленно уставилась на них и спросила: – И что это, по-вашему, значит?

– А то, что Калибан вовсе не умственно отсталый, хотя и делает все, чтобы его считали таковым, – ответила Лили.

– Значит, он может говорить?

Обе женщины воззрились на гостя, и он почувствовал, как к шее прилил жар.

– Нет, не может. – Лили откашлялась и сменила тему: – Индио купается. Мне надо проследить, чтобы он не забыл помыть уши и не залил пол водой.

И она поспешила в другую комнату, а Мод принялась выкладывать из корзины угрей.

– Принесла воды с реки, чтобы вымыть посуду: ведро там, возле двери. Если не трудно, принесите его сюда.

Сунув блокнот в карман, Аполлон отправился за ведром. Если бы он знал, что им нужна вода, то сходил бы за ней сам.

Он поставил ведро рядом с камином, чтобы вода нагрелась, прекрасно осознавая, что пожилая служанка наблюдает за каждым его движением. И не ошибся: когда обернулся, она продолжала буравить его взглядом.

– У вас есть язык, Лили сказала, что вы вовсе не глупый, каким хотите казаться. Так может, тогда объясните, почему не можете говорить?

Аполлон машинально открыл рот, словно собирался ответить. В конце концов, он привык за двадцать восемь лет, что слова всегда сами собой, без каких-либо усилий выходили изо рта. Так ведь все просто, так обыденно… Но вот уже девять месяцев у него отсутствует то, что отличает людей от животных: речь.

И, возможно, это навсегда.

Аполлон пытался заговорить и раньше: пытался на протяжении дней и недель, – но все заканчивалось лишь саднящим горлом. Вспомнился тот день, когда в горло ему вонзился ботинок, когда на него плотоядно смотрел санитар психиатрической лечебницы, угрожая отправить в ад, и Аполлон опять почувствовал, как горло сжимает судорога, лишая его всякой надежды и присущего каждому человеческому существу дара речи.

В комнату вернулась мисс Стамп, и Аполлон не понял, что именно она увидела на его лице и что заставило ее одарить служанку гневным взглядом.

– Перестань его донимать, пожалуйста. Он не может говорить. И совершенно не важно почему, по крайней мере для нас.

Наверное, со стороны могло показаться, что он слабак, но Аполлон с благодарностью принял попытку мисс Стамп его защитить. Какая-то часть его души восставала против такого проявления трусости. Ведь мужчина – даже мужчина, лишенный дара речи, – не должен прятаться за женской юбкой. Наклонив голову, чтобы избежать взглядов обеих женщин, он направился к двери. Визит сюда был ошибкой, и он знал это с самого начала. Ему не стоило поддаваться соблазну и приходить в этот дом, да и вообще не стоило предпринимать попыток общаться с другими людьми, словно он по-прежнему был нормальным.