Когда Черт в твоем Омуте — Дешевка (СИ) - "Grafonorojdennuy". Страница 57

Полная тишина. Секунду, две, десять… Какой-то звук. Странный, влажный, едва уловимый. Аллег не мог точно понять, что это, но…

— Держи-держи, — прикрикнул Томми, и в его голосе прорезалось что-то… звонкое, яростное, хищное.

«Азарт, — осознал Аллег, тяжело сглотнув. — Он возбужден, как…»

— Держи! Держи!..

— Тяжело! — прогудел в ответ незнакомец с грубым голосом. — Эта паску… А!

Минута сложилась в две, к низкому болезненному вскрику присоединился ещё один — грудной и сиплый, полный изумления, почти шока. Непонятный звук стал громче, и Аллег понял, что это — бульканье, звук пенящейся воды.

— Боже, — выдохнул он, не успев понять, что точно чувствует.

Потому что за бульканьем, за двумя криками последовал нечленораздельный шум — скрип мебели, звон посуды, грохот раскрывшихся шкафчиков… И сипение. Низкое хрипящее сипение.

— Ого! — выпалил Томми. — Ого!

А потом его слова заглушил плотный неразделимый на составляющие шум — завязалась драка. Аллег силился услышать, кто с кем сцепился и на чьей стороне перевес, но тщетно: незнакомец с грудным акцентом голосил что есть мочи, но в молоко, его компаньон совсем притих, а Томми и…

Пронзительный вопль. Крик «fottuto bastardo!». И снова шум. Тихий шум — никаких голосов. Скрип мебели, грохот разлетающихся мелких предметов, редкие громкие вздохи. Иногда рваная ругань. А потом этот звук. Один-единственный. Гулкий, глухой, ясный — кто-то упал на пол. Минни зашипела под кроватью. Аллег вновь попытался встать, но лишь вновь едва не потерял сознание. Перед глазами плыло, в горле горело.

— Неплохо, — произнес знакомый высокий голос. — Совсем неплохо, мразь.

На несколько мгновений это дало ему надежду. На несколько. Но потом шум перешел в гостиную. Он стал приглушенным, плохо слышимым. Грохот летящей на пол мебели, только скрип, шипение — все, как через вату.

Шум. Долго. Бесконечно. Вечность. Аллег слушал, не слыша, замерев в этом миге, как во сне. Он не верил, что это происходит, это просто какой-то бред, даже хуже сцены в кино, хуже наркотического отравления. Должно быть, ему это чудится. Должно быть, он просто спятил окончательно и…

Звук. Тот самый. Только резче, быстрее, четче. Движение — неуловимое. Вскрик. Полный боли. Полный муки. Знакомый вскрик. Движение — легкое, уверенное. Безжалостное. Тишина. Полная тишина. Кровь застыла в жилах.

— Т-томми?.. — после очень долгой паузы позвал Аллег. Сердце билось в ушах. Крик ободрал глотку и легкие: — Томми!

Тишина. Пульс бился в висках. Тишина. В горле сухо и жарко. Тишина… и шаги. Мягкие, неторопливые, осторожные шаги. Пот стекал по спине. Шаги. Приближались. Били в голову, как раскаленные гвозди. Замерли. У входа. Тяжелое дыхание — слышно. Ручка повернулась — медленно. Дверь открывалась. Открывалась, открывалась, открывалась, пока не…

Вошел Он.

Именно так, должно быть, видел Его Томми в первый раз. Именно таким Он виделся ему — настоящим, без прикрас, без масок. Вот таким.

Белое тело светилось в ледяном свете, искрилось, горело мертвенно-бледной белизной. Плечи расправлены, руки расслаблены, грудь вздымалась от глубокого дыхания. Крепкие ноги держали уверенно и стойко. Лицо налилось жизнью, посветлело и обострилось, как у вышедшего на удачную охоту зверя: подбородок отвердел, на щеках выступил румянец, приоткрытые губы потемнели, крылья ноздрей дрожали, жадно втягивая воздух. Серые глаза горели. Алчным звериным огнем — тем самым, о котором он столько слышал. Ресницы трепетали, брови ровно лежали на границе переносицы.

У виска запеклась кровь. Кровь забрызгала кончики пальцев, осталась у края губы, капала из носа. Мокрые потемневшие локоны прилипли к его шее и плечам. С них капала розовая вода.

Как и с кухонного ножа, наспех обтертого какой-то тряпкой.

Аллег не мог вздохнуть. Не мог думать. Не мог… ничего. В голове пустота, зияющая дыра. Он не мог оторвать взгляда. Не мог. Ничего. Сердце заныло.

Он закрыл дверь. Плотно, наверняка. Он подошел к нему. Плавно, неторопливо, словно все время этого мира принадлежало лишь ему. Аллег хотел бы отодвинуться, хотел бы слететь с кровати, хотел бы спрятаться, убежать. Но не мог. Он не мог ничего. Он подошел к нему.

— Я не хотел, чтобы все так случилось, — сипло произнес Он, и его ровные брови изогнулись. — Я не хотел, поверь мне.

Белая рука, запачканная алым, потянулась к нему. Белая, мягкая… ледяная. Рука убийцы. Аллег, перебарывая слабость и судорогу, отвернулся от нее. Слегка. На пару дюймов. Кончики пальцев подцепили пару волосков его бороды. Стальной запах ударил в нос, и его затошнило.

— Я надеялся, все будет тихо, — каким-то сдавленным, словно бы извиняющимся тоном прошептал Он, легонько поглаживая его по подбородку тыльной стороной ладони. — Наделся, что все сделаю… мирно. Безболезненно для тебя. Я не хотел, чтобы тебе было больно.

Бок кровати чуть прогнулся — Он оперся на нее коленями, но не сел. Пара розовых капель упала Аллегу на бедро и живот. Его передернуло.

— Ты бы ушел спокойно, во сне, не мучаясь, — горько продолжал Он. — Я хотел именно этого. Ты это заслужил.

Белая рука исчезла, и Аллег вновь посмотрел на него. Тонкие губы были чуть сжаты, мышцы челюсти ходили под кожей. Серые глаза пожирали его всего без остатка. Покрытая алым рука удобнее перехватила рукоятку. Феликс как-то порезал себе палец этим ножом. На нем тоже была кровь… на нем тоже…

Он хотел сказать что-то еще — Он приоткрыл рот, набрал воздуха. Но не успел.

— Мря!

Минни вспрыгнула на кровать с небрежностью настоящей хозяйки дома. Просеменила по матрасу к самому носу Аллега и потерлась о его щеку, тихо мурлыча и щуря глаза, те самые, вечно недовольные и чуть выпученные глаза. Сладко пахнущая шерсть пощекотала ноздри и приятно согрела поостывшую кожу. Он застыл, вперив в нее странный взгляд.

Криво улыбнулся.

— Она никогда меня не любила, — тихо произнес Он, протянув руку к кошечке. И добавил с легким смешком, когда она ловко увернулась: — Я ей не нравлюсь.

Не нравишься. Аллег был согласен. Минни всегда обходила Феликса стороной. Такое бывает, часто бывает — просто не нравится человек. Не нравится…

«А вот Томми ей понравился. С самого начала понравился. И она ему тоже, они…»

Аллег вздрогнул. Даже нет — содрогнулся всем телом. Томми. Томми… Кровь на ноже… Томми. Томми! Нет. Нет, нет, нет, НЕТ! НЕ-Е-ЕТ!

Боль прошила до самых кончиков пальцев, свернулась в горле, отозвалась в сердце. Развороченном, громко вопящем от муки. Стало жарко глазам, стало жарко в горле — и настоящий пожар разгорелся в груди. Не может быть. Просто не может быть. Нет, нет, нет. НЕТ! Томми не может… Томми… У Аллега задрожало под грудиной. Томми… Его Томми… Его мальчик… Его темноволосый зеленоглазый бесшабашный чертенок, отчаянно лезущий на рожон… Его светлый дорогой мальчик… Кровь… Его кровь на… Он был… Им. Этим… этим… Этим. Боль прошла так же быстро, как появилась.

Жало, впивавшееся в сердце, впрыснуло в нутро острый ледяной, как сталь, яд. Он прошелся по венам, по нервным окончаниям; отравил мозг. Осел жгучей горечью под языком. Засел в горле. Засел, колючий, громкий, злой.

Ярость. Такая черная, такая лютая, какая ещё никогда в жизни не просыпалась внутри него так буйно и полно, окутала все его естество, как кольчужный плащ. Ярость. Безоговорочная, безапелляционная, безжалостная.

Ярость. Она заглушила все — страх, боль, дурноту, горе. Все. Ярость. Все, что стучало у него в висках. Ярость. Он наполнился ею до краев, и одно лишь чувство владело им в этой агонии — чувство мести. Он должен заставить эту тварь страдать. Он должен сделать все, чтобы она сдохла в муках. Он должен сломить, обыграть, победить ее. Да! Победить!..

Аллег поднял на Неё глаза. Он старался, очень старался выглядеть, как обычно — ярость смела наваждение, хоть и оставила часть физической слабости. Аллег заглянул Ей в глаза, в эти горящие глаза зверя. Он задумался лишь на миг — и смежил веки, изображая смирение. Идея созрела сама собой.