Драгоценности - Кингсли (Кингслей) Джоанна. Страница 25
На пороге их дома валялся пьяный. Пет перешагнула через него, а Стив оттащил пьяного и попытался привести его в чувство.
В этот же вечер Стефано, стоя в дверях кухни, наблюдал, как Пет приклеивает кусок темно-синего стекла к своей поделке.
Стефано думал о том, в награду за что послана ему дочь, при взгляде на которую сердце его поет от радости, а на глаза наворачиваются непрошеные слезы. Он с благодарностью вспомнил о матери, ибо считал, что Пет унаследовала очень многое от итальянской красавицы Ла Коломбы. А от его жены она взяла только худобу.
Страстно желая Пет счастья, Стефано твердо знал, что драгоценности не способствуют его обретению. Сокровища причиняют только боль. Они порождают ненависть, тревогу, приводят к безвременной смерти.
– Не лучше ли, чем возиться с украшениями, заняться чем-нибудь важным? – спросил он.
Пет не слышала, как вошел отец, иначе все спрятала бы в стол. Она очень хорошо знала, что думает отец о ее увлечении.
– Мне это нравится, папа. Разве это пустая трата времени?
– На что тебе это нужно? Неужели ты хочешь, как дедушка, ковыряться в безжизненных камнях с молотком и резцом? Или мечтаешь стать продавщицей в ювелирном магазине?
– Почему бы и нет?
Пет с восьми лет тянуло к ювелирным витринам. Каждый день после занятий она отправлялась на Пятую авеню полюбоваться сверкающими камнями, а потом заходила к дедушке на работу. Девочка часами стояла перед брошками, изучая изгибы покрытого эмалью «крыла бабочки» или опал в платиновой оправе.
– Но ты умнее, чем нужно для этой работы, – сказал Стефано. – К тому же живешь в стране, где всегда есть возможность получить хорошее образование.
«Я не хочу, чтобы драгоценности разрушили твою жизнь, как разрушили мою», – хотел добавить он, но промолчал.
Пет поднялась, но отец положил руку ей на плечо:
– Не обращай внимания. Я сейчас уйду.
Несколько раз в неделю Стефано ездил по вечерам на улицу Мэлберри, в самое сердце нью-йоркской Маленькой Италии, где сидел за стаканом вина с такими же, как он, compatrioti и в мечтах видел себя романтическим юношей в Милане или героем-партизаном в Апеннинах.
Как только отец ушел, Пет вернулась к работе. К одиннадцати вечера шея уже ныла, но девочка продолжала свои занятия. Она не знала, долго ли просидела, склонившись над столом, пока не посмотрела на красные пластиковые часы над плитой. Три часа ночи!
Работая, Пет забывала обо всем. Не слышала громких голосов отца и дедушки, которые спорили из-за денег, из-за мамы или из-за чего-то еще, иногда даже и без причины. Они просто давали выход раздражению, потому что жизнь не оправдала их надежд. Пет не вспоминала о матери и не скучала о ней. Она забывала об их отвратительном, криминальном районе, о насмешках других детей.
Все ее мысли были заняты только соотношением поглощения и отражения света между двумя поверхностями. Ее снедало страстное желание создать что-то прекрасное и вечное.
Пет оглядела результаты работы: гребень, щетка из свиной щетины и небольшое зеркало, оправленное в розовый пластик, – все это она сделала в подарок ко дню рождения мамы.
Месяцами девочка собирала тонкую серебряную фольгу от «джуси-фрут», выпрашивая ее у одноклассников и даже покупая на свои деньги конфеты, которые сама не любила. Она отделила фольгу от бумажной подложки и приклеила серебряные пластинки к гребню, щетке и зеркалу. Потом разгладила все неровности, и поверхность оказалась посеребренной.
Маленькими бусинками и пригоршней стеклышек, обработанных с помощью дедушки на шлифовальном круге. Пет пыталась воссоздать на обратной стороне зеркала узоры окна кафедрального собора Шартре во Франции. Когда-то давно она нашла фотографию этого собора в библиотеке, и ее поразило богатство цветов и красота симметрии. Для Пет этот узор символизировал мир и надежду, именно то, чего, по ее мнению, не хватало матери. На обратной стороне щетки Пет выложила похожий рисунок из перламутровых кусочков раковин. Для гребня она придумала узор из виноградных ягод, сделав их из искусственных жемчужин, листья из кружев, а по краям пустив полоску из маленьких стеклышек.
Пет с нетерпением ждала утра, чтобы вручить маме подарок.
Девочка наклонилась, поцеловала мать в бледную щеку и погладила ее все еще красивые седые волосы.
– Пока, мама. Я вернусь на следующей неделе.
Для Пет субботний ритуал был всегда одним и тем же. С отцом или дедушкой – чаще с обоими – она совершала длинное путешествие в Йонкерс, а оттуда – в серый дом на берегу Гудзона, сначала на метро, потом на электричке и на автобусе. В первый раз дом показался девочке похожим на огромный гнилой зуб, выросший в челюсти гиганта. Этот образ преследовал ее и позже, когда она подросла и перестала читать сказки. В государственном психиатрическом институте в Йонкерсе людей не лечили, а разрушали, доводя до растительного состояния. Однажды попав в это заведение, несчастные жертвы уже никогда не покидали его.
Пет не разрешали заходить в палату матери. Обычно отец или дедушка оставляли девочку в холле для посетителей и шли за мамой. Иногда они надолго задерживались. Случалось, отец возвращался один.
– Мама сегодня чувствует себя неважно, мы увидим ее на следующей неделе, – говорил он, и Пет знала, что лучше не спорить.
У Беттины были хорошие и плохие дни, и Пет рано научилась определять это. В хорошие дни они выходили на улицу, гуляли по лужайкам или сидели под деревом, глядя на Гудзон.
В хорошие дни Беттина улыбалась и даже немного говорила. Пет рассказывала ей о школе, о том, что сейчас читает, о новом платье или телепрограмме. И на прощание Беттина обнимала и целовала дочку. Тогда она выглядела почти нормальной, и Пет всегда спрашивала:
– Папа, почему мама не может поехать с нами домой?
– Не торопись, дорогая. Она еще не поправилась.
– А когда-нибудь она поправится?
– Не знаю, детка. Надеюсь.
В плохие дни Беттина замыкалась, ее лицо напоминало маску, и она молча сидела на софе рядом с мужем, отцом и дочерью, не замечая, что они держат ее руки. Сама же Беттина смотрела в пространство и видела что-то недоступное другим.
Сегодня был хороший день. Джозеф приехал вместе с Пет, и Беттине понравился ее подарок. Позднее они стояли на обрыве и, как обычно, смотрели на реку. Беттина улыбалась, ее глаза светились, когда она вспоминала, как в детстве плавала на лодке в Швенингене.
– Помнишь, папа? – тихо спросила Беттина.
– Да, Тинта, – ответил дедушка так печально, что Пет едва не заплакала. – Помню.
Пет тоже вспоминала мать в обычной, не больничной жизни. Она хотела вытащить ее отсюда, поэтому не позволяла себе забыть прошлое. Когда они шли по парку у реки, держась за руки, Пет воскрешала в памяти, как мама называла по-голландски цветы. Маргаритки – margrietjes, а бархатцы – goudsbloemen, золотые цветы. Ирисы ее мама со смехом называла regenboogen – радуга!
Глядя на бледную кожу Беттины, порозовевшую под летним солнцем, Пет вспоминала их семейные путешествия на пароме, яхте для бедных людей. Они плавали часами, потому что это очень нравилось маме, и она ни за что не хотела возвращаться домой.
Но радостные впечатления редко приходили на ум, гораздо чаще – плохие: свет выключен, мама сидит в кресле и уже несколько дней молчит. Иногда она запиралась с дочкой в туалете, ожидая, «пока уйдет дурной человек». Временами мать плакала, как смертельно раненное животное.
На обратном пути из Йонкерса напротив Пет сидел мужчина с газетой. Когда он перелистывал страницы, перед ней мелькали заголовки и фотографии: драка в аэропорту во время встречи «Битлз», марш за гражданские права в Селме, солдаты, бегущие по рисовому полю во Вьетнаме. Но девочка думала только о том, как давно уже мама не живет дома. Тогда еще не существовало «Битлз» и им не говорили каждый день о Вьетнаме. Пет посмотрела на дедушку:
– Скажи мне правду, дедуля. Как по-твоему, мама когда-нибудь будет снова жить дома?