Летящая на пламя - Кинсейл Лаура. Страница 81

— Я чистил его, — бесцветным голосом сообщил он и, повернув пистолет дулом к себе, уставился в него как загипнотизированный. Голос Шеридана звучал очень странно, а густая щетина мешала Олимпии разглядеть выражение его лица.

— Почему ты прячешься здесь? — резко спросила она. Шеридан пожал плечами.

— Неужели это… — она запнулась, — из-за Френсиса и меня?

— Кто такой, черт возьми, этот Френсис? — Шеридан бросил искоса взгляд на Олимпию, поглаживая пальцами ствол пистолета. — Ты имеешь в виду этого недоноска Фицхью?

Шеридан вскинул оружие и прицелился в бутылку с бренди. У Олимпии упало сердце, когда его палец внезапно нажал на курок.

Раздался негромкий щелчок, пистолет был не заряжен.

— Вот так, — безучастно сказал Шеридан, — и мозги твоего дорогого Френсиса растекутся по стене.

Внезапно по его лицу пробежала тень. Шеридан облизал сухие губы и уставился в перегородку каюты, тяжело дыша.

— О Боже, — прошептал он и застонал. — О Боже!

— Что с тобой, Шеридан?

Он вздрогнул от неожиданности, дико взглянув на Олимпию, как будто она испугала его. Ему потребовалось время, прежде чем он мог снова сосредоточиться.

— Пусть этот напыщенный петух держится от меня подальше, — зло сказал он. — Иначе я убью его.

Олимпия с удивлением взглянула на него и задумчиво скрестила руки на груди. Если это была его очередная попытка сбить ее с толку и вывести из равновесия, то, надо признаться, она удалась. Его обросшее лицо выглядело бледным и изможденным. Вокруг рта залегли жесткие складки. Олимпии так хотелось дотронуться до его щеки, провести рукой по колючей щетине и обнять Шеридана, согреть и успокоить его. Но теперь между ними стояла Джулия. И Олимпии не следовало об этом забывать. Джулия и вероломство Шеридана.

— Зачем ты заперся здесь? — снова начала допытываться она.

— Так нужно, — отозвался он.

— Нет, Шеридан, это вовсе не нужно… Если ты это делаешь из-за меня, если хочешь, чтобы я пришла к тебе, то я…

— Нет! — неожиданно воскликнул Шеридан. — Нет, я не хотел, чтобы ты приходила. Убирайся отсюда, оставь меня одного. — Он вскочил и схватил ее за плечи. — Ты не понимаешь, как это опасно! Я не хотел… — Он осекся и внезапно так крепко обнял Олимпию, что у нее захватило дух. — Что мне делать? Что мне делать? — безостановочно бормотал он как заклинание. — Я не хотел, чтобы ты видела меня. Ведь корабль все равно не развернется, ты это понимаешь? Я хотел жить, я просто хотел жить. О Боже, прости меня, прости, прости!

Шеридан, дрожа всем телом, все крепче сжимал Олимпию в своих железных объятиях, не выпуская из рук пистолет. Его холодное дуло упиралось девушке в ухо. Шеридан вряд ли сознавал в эту минуту, что Олимпия находилась рядом с ним, он был в полузабытьи и не переставая бормотал бессвязные фразы. Она не знала, что делать. Все сомнения в его неискренности рассеялись как дым. Теперь Олимпия ясно видела, что Шеридан болен, он не в себе. Это не было игрой. Но девушка не знала, почему с ним приключилась такая беда и как ему помочь. О, если бы на ее месте была Джулия, она наверняка сумела бы справиться с его болезнью. Она бы знала, что делать. Олимпия была в полной растерянности, испуганная и беспомощная.

— Шеридан. — Она постаралась говорить твердо. — Ты мне делаешь больно.

Он застонал и прекратил свои причитания.

— Мне больно, Шеридан, — повторила она громче, отталкивая его.

Он выпустил ее из объятий так неожиданно, что Олимпия чуть не упала навзничь.

— Уходи, — глухо сказал он.

Девушка, хватая ртом воздух, замерла, прислонившись спиной к двери.

— Я не уйду, пока ты мне не скажешь, что случилось. Он, все еще не глядя на нее, сел на кровать и выпил глоток бренди из бутылки.

— Ничего не случилось.

— Шеридан, — сказала Олимпия, в отчаянии кусая губы, — я хочу помочь тебе. — Она была уже не в силах сдерживать себя, из глубины ее души рвались роковые слова. И вот, несмотря на Джулию, несмотря ни на что, она промолвила: — Я люблю тебя.

Серые глаза Шеридана взглянули на нее в упор. А затем он начал смеяться. Это был странный смех, похожий одновременно и на истерический хохот, и на глухие рыдания. Шеридан откинулся на подушку и прикрыл глаза руками.

— Ты не можешь любить меня, потому что ты не знаешь меня. Если бы ты знала, кто я такой, ты никогда бы не… — Его голос сорвался, и он глубоко вздохнул. — Ты не захотела бы даже находиться со мной в одном помещении, поверь мне на слово.

Что бы на это ответила Джулия? Она не была мягкосердечной и поэтому действовала бы твердо. Прежде всего она все бы взвесила на весах разума.

— Думаю, — медленно заговорила Олимпия, — что я знаю тебя достаточно хорошо. Я знаю, что ты можешь быть негодяем. Ты обокрал меня, предал и постоянно лгал мне. У тебя нет нравственных принципов и нет никаких идеалов в жизни. Ты всегда в первую очередь думаешь только о себе и поэтому временами поступаешь как трус. — Олимпия помолчала. — Впрочем, я сама теперь не знаю, что такое трусость. И что такое героизм. Я совсем запуталась в этих понятиях. Но я знаю одно — и этому я научилась у тебя, — я знаю, что значит быть мужественным. Быть мужественным — значит, собрав свою волю в кулак, продолжать начатое, стоять на своем, бороться до конца. Чтобы быть мужественным, надо иметь железное сердце. И оно у тебя есть.

Шеридан лежал не шелохнувшись, все так же закрыв лицо руками. Олимпия видела, как вздымается его грудь. В воцарившейся тишине слышны были только звуки движения судна.

— Ты хотела сказать, сердце из дуба, — неожиданно произнес он совершенно спокойным тоном. — Я ведь моряк, моя дорогая, а мы используем железо как балласт.

Шеридан убрал руки с лица, и Олимпия увидела, как он преобразился. Прежний болезненный истеричный незнакомец исчез, и теперь перед ней был снова Шеридан, циничный и самоуверенный, с кривой усмешкой на устах.

— Прости за то, что вынужден разочаровать тебя. Будучи действительно, как ты верно подметила, негодяем, вором и лжецом, я все же не могу согласиться с твоим последним утверждением и претендовать на какое-то особое мужество. — Шеридан сел и провел рукой по волосам, а затем покачал головой. — Ты не любишь меня. А если ты когда-то и была влюблена в меня, то только по своей глупости и наивности. Мы отлично провели время, но теперь ты взялась за ум, и это правильно. Послушайся меня и выходи замуж за этого Фицхью. Поезжай с ним в Рим, а потом начинай свою революцию. А со мной будет все в порядке. — Он пристально и сурово смотрел ей в глаза. — Живи, принцесса, ведь ты едва начала жить.

В его взгляде и тоне было что-то очень странное… Но Олимпия никак не могла попять, что же ее так поразило. Слова Шеридана звучали вполне разумно. Он по крайней мере снова производил впечатление человека, находящегося в здравом уме, хотя от его фраз у Олимпии защемило сердце.

— Ты уверен, что с тобой все в порядке? — спросила она. — Да.

Олимпия с сомнением взглянула на него.

— В таком случае, надеюсь, ты поднимешься сегодня на ужин?

Темные ресницы Шеридана медленно опустились. Он пожал плечами:

— Если ты этого хочешь.

— А сейчас, может быть, ты прогуляешься вместе со мной по палубе?

Шеридан взглянул на свой пистолет и, помолчав, сказал:

— Дай мне время привести себя в порядок.

— Надеюсь, через час ты будешь готов?

— Да, — отозвался Шеридан, не отрывая взгляда от оружия. — Через час я буду уже готов.

— Отлично.

Олимпия почувствовала огромное облегчение. Как хорошо, что ей удалось нащупать верный тон в разговоре с ним! Она открыла дверь и обернулась на пороге.

— Я буду ждать тебя в кают-компании. Он молча смотрел на нее.

— Итак, через час, — повторила Олимпия тоном строгой наставницы и вышла за дверь.

Но прежде чем закрыть ее, она услышала спокойный голос Шеридана:

— Прощай, принцесса.

Шеридан отослал Мустафу по делам, а затем тщательно и осторожно зарядил пистолет и приставил дуло к виску.