Принц полуночи - Кинсейл Лаура. Страница 6

— Я здорова, — настойчиво повторила она. — Я просто… давно не ела. Вот и все, — и она села, держась за него.

Он заколебался, позволяя ей опираться на него, прислонившись лбом к его плечу. Ее высокая температура опровергала ее слова. Он положил руку ей на лоб, но ее голова упала, и она снова потеряла сознание, на этот раз в его руках.

С.Т. был в панике. Она лежала белая как смерть, местами кожа ее была тронута нездоровой желтизной. Он не слышал ее дыхания. Он попытался растирать ей руки, но, поняв всю тщетность этого, поднял ее безвольное тело с пола. Шатаясь под тяжестью ноши, он поднялся на ноги, снова ощущая как все плывет у него перед глазами.

Она очнулась как раз в тот момент, когда он миновал оружейную комнату, направляясь в спальню.

— Я должна встать, — пробормотала она. — Я не могу заболеть. — Она откинула голову назад, и ее белоснежное нежное горло задрожало в стоне. — Я не… могу.

Он поднимался по винтовой лестнице, крепче прижимая ее к себе, в то время как она делала слабые попытки сопротивляться. К тому времени, как он поднялся на один этаж, он уже проклинал строителей замка, проча им геенну огненную — за неровные ступени, крутые повороты и узкие проходы, спланированные так, чтобы как можно больше помешать врагу, который захочет захватить замок. Трусливые негодяи, наверное, ждали нашествия армии карликов, умеющих скручиваться и ввинчиваться. Когда наконец он плечом толкнул дверь своей спальни, распахивая ее, головокружение пересилило с трудом сохраняемое им равновесие. Он ударился спиной о дверь и вынужден был стоять, пока земля не перестала раскачиваться под ногами, а затем, глубоко вздохнув, прошел по комнате по прямой линии к постели.

Ее тело глубоко погрузилось в перину. Поднявшаяся пыль забилась в нос — ему никогда раньше и в голову не приходило проветривать простыни: по крайней мере, постель была прохладной и сухой и хранила запах лаванды, и его тела. Она подняла на него глаза, еще раз попыталась приподняться, но снова упала, когда его руки осторожно прижали вниз ее плечи.

Она облизнула пересохшие губы.

— Не кладите меня здесь, пробормотала она. — Это ваша комната?

Он отвел с ее лба влажную черную прядь.

— Я не причиню вам вреда.

— Я должна уйти, — с отчаянием сказала она. — Оставьте меня. Не прикасайтесь ко мне.

— Я вам ничего не сделаю, ma chere [23].

Она оттолкнула его руку.

— Уходите. Не приближайтесь ко мне.

— Вы больны, — воскликнул он. — Я не собираюсь прибегать к насилию, послушайте, вы, маленькая дурочка. Вы же больны.

— Нет! Неправда. Не может быть. Не может быть. — Прикрыв глаза, она беспокойно заметалась в постели. Внезапно, словно сдавшись, она всхлипнула и затихла, ее странные короткие щеточки ресниц казались неуместно черными на белом как мел лице. Она вновь открыла глаза и устремила на него горящий взгляд. — Да, — сказала она осевшим голосом. — Пожалуйста, уходите. Пожалуйста. Я думала… Я надеялась… Что это просто… несвежая еда. — Она перекатилась на другой бок, вся дрожа. — Я ошиблась.

Он видел, как мучительно сотрясается все ее тело. Руки его невольно сжались в кулаки в тщетном сострадании.

— Голова, — пробормотала она, извиваясь в кровати. — О, как болит голова.

Она приподнялась на локте. Он снова заставил ее лечь и не давал подняться, ругаясь вполголоса.

От такой лихорадки умерла его мать — внезапно и ужасно. Прошли годы, казалось, десятилетия, и все, что он мог вспомнить, так это ее тело в гробу в холодном, отделанном мрамором зале во Флоренции, такое же белое и холодное, как камень. Что с ней делали эти проклятые доктора? Конечно, не то, что было нужно, но С.Т. не мог даже вспомнить, что именно. Его не звали в комнату к больной, а сам он не так уж туда и рвался: семнадцатилетний глупец, не веривший в смерть, он и представить не мог, что его импульсивная, смеющаяся, порой раздражавшая его maman больше никогда не попросит его отнести еще одно billet doux [24] своему новому любовнику.

Девушка пыталась сбросить его руки.

— Отпустите меня. — Ей удалось вырваться. — Неужели вы не понимаете? Эта лихорадка смертельна.

— Смертельна? — Он схватил ее за запястья и крепко держал. — Вы уверены?

Она попыталась вырваться, но не смогла, и теперь лежала, тяжело дыша. В ответ на его вопрос она слабо кивнула.

— Как?

— Я… знаю.

Он повысил голос:

— Откуда вы знаете, черт побери?

Она снова облизнула губы.

— Головная боль. Лихорадка. Не могу… есть. В Лионе, — пальцы ее задрожали, — две недели назад. Мне нечем было заплатить. Очень… плохой госпитальный двор. Я ухаживала за больной девочкой.

Он уставился на нее.

— О Боже, — прошептал он.

— Как вы не понимаете? Не могла же я допустить, чтобы они выкинули ее за ворота! — Она снова вздрогнула, и казалось, что дрожь пробежала от ее руки по всему телу. — У меня не было денег. Я не могла заплатить им за постель для нее.

— А у нее была лихорадка? — вскричал он. — Imbecile [25].

— Да, вы правы, Imbecile. Простите меня. Я выпила лекарство. Я думала, что прошло уже много времени и теперь все в порядке. Я должна уйти. Мне нельзя было приходить. Но я не понимала, и только теперь — я была уверена, что это просто… плохая еда. Пожалуйста, оставьте меня… быстрее… и я уйду.

В деревне не было врача. В лучшем случае можно было найти повивальную бабку — и как он мог сообщить им туда? В панике он пробовал найти выход. Уже почти стемнело, а даже в середине дня уходило на то, чтобы спуститься по каньону, два часа. И где уверенность, что, узнав о лихорадке, кто-нибудь согласится пойти с ним, да еще без денег, — а о том, что денег у него нет, в деревне знали все. Кисти, холст и вино он выменивал у них зачастую на обещания, а все остальное добывал охотой и выращивал сам.

— Уходите, — невнятно повторяла она. — Не прикасайтесь ко мне. Уходите. Уходите.

Он подошел к узкому окну, толкнул раму, забранную стеклом в свинцовом переплете, и стал напряженно всматриваться в сгущающиеся сумерки. Затем, поднеся пальцы к губам, пронзительно свистнул.

Может, Немо его услышит. Он может найти Марка по запаху, оставшемуся на винной бутылке. Может, Марк подпустит к себе на сотню ярдов огромного волка с привязанной к шее запиской и не пристрелит его.

С.Т. прижался щекой к каменной стене. Краем глаза он увидел, как черная тень скользнула сквозь пролом в стене, окружавшей замок.

Сердце его сжалось от страха. Почему он никогда не рассказывал Марку о Немо? Он молчал даже тогда, когда тихую заводь деревенских сплетен нарушали волны слухов об одиноком волке, замеченном неподалеку. Какое-то природное чутье заставляло его попридержать язык. С.Т. давно привык к шелесту шепота за спиной — он жил этим многие годы. Он знал, что такое слухи. Он и сам их использовал, позволяя им вырастать из недомолвок в легенду, понимая, какую роль порой играет якобы случайно оброненное слово или многозначительная улыбка. Пусть они боятся волка, решил он тогда. Только пусть оставят его в покое, одного в своем замке, дадут рисовать ему в одиночестве — единственному, кто отваживался подниматься вверх по каньону и спокойно спать в Коль дю Нуар.

Он снова взглянул на кровать. Девушка сидела, опираясь на локоть, отвернувшись от него. Вот сейчас она спустит ноги на пол и тут же упадет — он мог с полной определенностью утверждать, что так оно и будет.

Мягко ступая, в комнату вошел Немо. Скользнув вдоль стены, он старался как можно меньше приближаться к постели. Небрежно обнюхав колени С.Т., он прижался к его ногам, с подозрением глядя на гостью.

— Да ложись же, дуреха, — сказал он, силой укладывая ее на подушку. Он оторвал кусок бумаги и торопливо набросал записку. Потом он тщательно свернул ее, чтобы не смазать уголь.