Тайный мир шопоголика - Кинселла Софи. Страница 10

Мама тоже очень довольна – нашла пару подсвечников для своей коллекции. Она коллекционирует подсвечники, подставки для тостов, керамические кувшины, фигурки животных из стекла, образцы вышивки и наперстки. (Хотя наперстки, думаю, нельзя считать полноценной коллекцией, потому что мама купила сразу весь набор, включая шкатулку для их хранения, выписав этот комплект по каталогу «Товары почтой». Но она в этом никогда и никому не признается. Вообще-то и мне не стоило говорить.)

Очень довольные собой, мы решаем выпить по чашке чая и по пути натыкаемся на один из тех скучных прилавков, к которым никто не подходит, разве что взглянет мельком на товар по доброте душевной. Бедняга продавец выглядит жалко, и я решаю остановиться посмотреть на его изделия. Понятно, почему народ обходит прилавок стороной – он продает деревянные миски странной формы и такие же деревянные ножи. Ну скажите, кому нужны деревянные ножи?

– Мило! – весело говорю я и беру в руки деревянную миску.

– Яблоня, ручной работы, – бормочет он. – На одну миску ушла неделя.

Мог бы эту неделю использовать с большим толком. Бесформенная, уродливая посудина какого-то неприятного бурого оттенка. Но когда я кладу миску обратно, лицо продавца выражает такую вселенскую скорбь, что я из жалости смотрю на ценник. Если стоит фунтов пять, так и быть, куплю это безобразие. Какие там пять! Восемьдесят фунтов! Украдкой показываю ценник маме, и у нее расширяются глаза.

– Эта модель демонстрировалась в прошлом выпуске «Эль Декор», – грустно сообщает владелец лавки и достает вырезку из журнала.

При этих словах я замираю. «Эль Декор»? Это что, шутка?

Нет, не шутка. Вот она, страница из журнала, полноцветная печать. На фото – пустая комната, только замшевый пуфик, низкий столик в центре и деревянная кривобокая посудина на столе. Смотрю и не верю своим глазам.

– Это та самая миска? – спрашиваю я, стараясь не выдать волнения в голосе. – Точно, она?

И когда он кивает в ответ, мои пальцы крепко обхватывают сокровище. Не может быть! Я держу в руках предмет, украсивший страницу журнала «Эль Декор»! Круто, да? Вдруг я ощущаю себя очень стильной женщиной с хорошим вкусом. Жаль, что на мне сейчас не белые льняные брюки и волосы не забраны в хвост, как у Ясмин Ле Бон [7].

Вот что значит чутье. Разве я не сама выбрала эту миску, ой, простите, этот предмет декора? Разве качество этой вещи не бросилось мне в глаза? Уже представляю, как мы переделаем нашу гостиную в духе этой миски – все в бледных тонах, этакий минимализм. Восемьдесят фунтов. Да это не деньги, когда речь идет об образце бессмертного стиля!

– Беру, – уверенно заявляю я, доставая из сумки чековую книжку.

Напоминаю себе, что дешевизна – это иллюзия экономии. Гораздо правильнее потратить немного больше и купить вещь, которая будет служить вечно. А эта миска, несомненно, настоящая находка. Сьюзи будет в восторге.

Когда мы возвращаемся, мама сразу проходит в дом, а я задерживаюсь на улице – перекладываю покупки из ее машины в свою.

– Бекки! Вот так сюрприз!

О нет. Это Мартин Вебстер, наш сосед, – выглядывает через забор, с граблями в руке и широченной приветливой улыбкой на лице. Не могу объяснить, почему это происходит, но в присутствии Мартина я все время чувствую себя виноватой.

Ну ладно, могу объяснить. Потому что он всю жизнь надеялся, что я вырасту и выйду замуж за его сына, Тома. А я не вышла. История наших отношений с Томом такова: однажды он пригласил меня на свидание, нам обоим тогда было лет по шестнадцать, а я отказалась, потому что встречалась с Адамом Муром, на том все и закончилось, и слава богу. Откровенно говоря, я бы лучше вышла замуж за самого Мартина, чем за его сыночка.

(Вы не подумайте, что я страсть как хочу замуж за Мартина. Или что я вообще предпочитаю иметь дело с мужчинами старше меня. Это просто к слову. К тому же Мартин уже давно и счастливо женат.)

– Здравствуйте! – нарочито радостно кричу я. – Как поживаете?

– О, у нас все замечательно, – отвечает Мартин. – Ты слышала, что Том купил себе дом?

– Да, в Рейгейте. Потрясающая новость!

– У него там две спальни, душевая, гостиная и открытая кухня, – перечисляет он. – И в кухне дубовый гарнитур.

Я прихожу в полный восторг:

– Вот это да! Роскошно!

– Том очень гордится своим домом. Дженис! – вопит Мартин. – Посмотри-ка, кто приехал!

Через секунду за забором возникает Дженис в переднике с цветочками.

– Бекки! – восклицает она. – Как ты редко теперь тут бываешь! Уж и не помню, когда в последний раз тебя видела.

Черт, теперь я еще чувствую себя виноватой, потому что редко навещаю родителей.

– Ну, – улыбаюсь я, – знаете, как это бывает, – дела, работа, ни на что времени не хватает.

– Конечно, конечно. – Дженис кивает с видом глубокого уважения и понимания. – Работа.

Почему-то Дженис и Мартин решили для себя, будто я – необыкновенно умный и влиятельный финансовый деятель. Я пыталась объяснить им, что это не так, но чем больше отрицала свою гениальность, тем сильнее они убеждались, что я – финансовый супермозг. Замкнутый круг получается. И вот теперь они думают, что я – финансовый супермозг, только очень скромный.

Да, в сущности, какая разница? Строить из себя воротилу финансового рынка даже приятно.

– Понимаете, у нас в последнее время было особенно много дел. Все из-за слияния SBG и «Рутланд Банк».

Дженис благоговейно внимает, но меня перебивает Мартин:

– Кстати, Бекки, подожди секундочку. Сейчас вернусь.

Не успеваю я и глазом моргнуть, как он исчезает.

Я неловко смотрю на сияющую Дженис и зачем-то говорю, не найдя лучшей темы для беседы:

– Так, значит, у Тома на кухне дубовый гарнитур.

Честное слово, больше ничего не смогла придумать. Улыбаюсь Дженис и жду ее ответа. Но она в ответ тоже лишь радостно мне улыбается. И тут я понимаю, что допустила огромную ошибку. Ни в коем случае не стоило заикаться об этом новом доме, который купил Том. И уж тем более упоминать дубовый гарнитур. Теперь Дженис станет думать, что я тоже очень хочу заиметь дубовый гарнитур… Теперь она решит, что я внезапно заинтересовалась Томом, раз уж у него появился свой дом…

– Да, дуб и средиземноморский кафель, – гордо сообщает она. – Можно было выбрать каменную плитку или средиземноморский кафель, и Том выбрал средиземноморский кафель.

Меня так и подмывает сказать, что я бы выбрала каменную плитку, но это было бы грубо, и потому я одобряю кафель:

– Мило! – И неизвестно для чего добавляю: – Да еще две спальни!

И что я прилипла к этому чертову новому дому?!

– Он с самого начала хотел две спальни, – делится Дженис. – Ведь никогда не знаешь, как дальше все повернется, правда? – В ее улыбке сквозит неприкрытое лукавство, и я, как последняя дура, краснею. Этого только не хватало! Теперь она вообразит, что я неравнодушна к Тому. Наверняка уже представляет нас вдвоем в этом треклятом доме, за ужином в кухне с дубовым гарнитуром.

Надо что-то сказать. Надо сказать: «Дженис, мне не нравится Том. Он дылда, и у него изо рта воняет». Но у кого язык повернется? И вместо этого я говорю:

– Что ж, передайте ему от меня горячий привет.

– Обязательно, – отвечает Дженис и замолкает. – А у него есть твой лондонский телефон?

Черт!

– Думаю, да, – вру я, радостно скалясь. – И потом, он всегда может найти меня здесь, если захочет.

Вот теперь все, что я ни скажу, прозвучит так, будто я вкладываю в свои слова двойной смысл. Представляю, как наш разговор будет передан Тому. «Она все время спрашивала про твой новый дом. И просила тебя позвонить!»

Жизнь стала бы намного проще, если бы все разговоры можно было перематывать и стирать, как на кассете. Или хотя бы просить людей не принимать во внимание сказанное, как в суде: «Прошу изъять из протокола все упоминания о новых домах и дубовых гарнитурах».