Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 12

После ужина и молитвы ночным богам, которую произнес Экоамак, все устроились на ночлег. И опять Хун-Ахау убедился, что купец полностью доверяет им, потому что на третью пору ночи нести стражу лагеря был назначен Шбаламке, а все остальные (в том числе и воины) могли спать. Это окончательно рассеяло подозрения юноши, и впервые за много ночей он заснул крепким и спокойным сном.

Когда утром их разбудили, оказалось, что двух рабов, начальника лагеря и его верного спутника – денежного мешка – уже нет; они куда-то ушли, пока все спали. Но кипевший на костре горшок с едой и запах свежих кукурузных лепешек привлекали внимание пробудившихся значительно сильнее, чем размышления, куда отправился «толстый хозяин», как называл его Ах-Мис.

К концу завтрака Экоамак появился, присел около горшка и быстро расправился с остатками еды. Ах-Мис провожал завистливым взглядом очередной кусок лепешки, отправлявшийся в рот хозяина, и при каждом его глотке печально вздыхал. Закончив есть, Экоамак сказал:

– Теперь мы можем отправляться за грузом!

Товары или ценности, которые Экоамак должен был доставить в Тикаль, хранились в большом каменном одноэтажном здании, находившемся неподалеку от лагеря. После краткого разговора между хранителем и хозяином груза было дано приказание вытаскивать тюки. Все они были плотно упакованы в несколько слоев грубой ткани и весили изрядно. Любопытный Укан тщетно старался прощупать, что же в них находится. Через полчаса весь груз уже находился в лагере, и для носильщиков был устроен короткий отдых.

Когда лагерь был свернут и пришло время отправляться в путь, выяснилось, что большинству носильщиков досталось по два тюка, а силачу Ах-Мису – три; только двое пожилых несли по одному тюку. Воины шли налегке, четверо рабов принесли откуда-то носилки, а остальные тащили запасы пищи и лагерную утварь.

Хун-Ахау невольно согнулся, когда ему взвалили на спину два тюка. Да, они были очень тяжелыми! Но оказавшийся около носильщиков Экоамак одобрительно подмигнул ему и улыбнулся. Юноше сразу вспомнилось ожидающее его будущее, и он с усилием выпрямился. Он дойдет туда и донесет в целости груз, чего бы это ему ни стоило!

– В Тикаль, в Тикаль, – воскликнул громко Экоамак, – там вы станете свободными и счастливыми!

Купец устроился в носилках, и караван тронулся в путь.

Глава седьмая

УЛЫБКА ЭК-ЛОЛЬ

Караван Экоамака приближался к Тикалю.

Позади остались два месяца, наполненных изнуряющей работой, опасностями и постоянно светившимся огоньком надежды. Только теперь Хун-Ахау, Шбаламке и Ах-Кукум могли отчетливо представить, какое огромное расстояние отделяет их от родных мест. В это время года переход, да еще с большим грузом, был особенно труден, и во многих случаях положение спасала только самоотверженность носильщиков. Несмотря на хорошее питание, все они были худыми и измученными, с натертыми до крови спинами. Один раз, при переправе через небольшой, но быстрый поток, Хун-Ахау, рискуя жизнью, спас свой груз, и на следующее утро лишь мысль о предстоящей свободе могла заставить его снова взвалить на спину опостылевшие тюки. Менее сдержанный Шбаламке по вечерам неизменно ругал все и всех, начиная с Одноглазого и кончая неведомыми знатными людьми, для которых нужны товары из-за тридевяти земель. Глаза Ах-Кукума потеряли свой обычный блеск, а Укан уже давно перестал ощупывать по вечерам тюки, пытаясь угадать их содержимое.

За время путешествия молодые носильщики очень сблизились. Хун-Ахау особенно привязался к Укану и Ах-Кукуму, а Шбаламке – к Ах-Мису. По вечерам после еды они долго беседовали друг с другом, делясь мечтами о будущем. Шбаламке торжественно обещал Ах-Мису, что как только он станет тикальским воином, то немедленно выкупит его из неволи. Будущее рабов – уроженцев Города зеленого потока – было менее определенным, поэтому они предпочитали не участвовать в беседах, а спать.

Воины, сопровождавшие караван, обходились с носильщиками мягко и ни разу никого не ударили, а иногда даже вступали с ними в разговоры. Правда, первое время Хун-Ахау и его товарищам было трудно понять их речь, потому что многие слова звучали совершенно иначе, чем на родине трех юношей. Но постепенно все становилось понятнее, а Шбаламке в беседах с Хун-Ахау и Ах-Кукумом даже начал щеголять тикальскими словечками. Укан говорил на наречии Ололтуна так же свободно, как и на восьми других, а Ах-Мис довольствовался своим языком, одинаково далеким и от тикальского, и от ололтунского, но так как говорил он обычно очень кратко, то его понимали все.

Экоамак неизменно двигался позади отряда на носилках, которые несли тикальские рабы. Теперь он почти не разговаривал с носильщиками; очевидно, к концу путешествия усталость начала сказываться и на нем.

Уже много часов они шли по пригородам Тикаля; маленькие хижины земледельцев, опустевшие к этому времени полевые участки, женщины, размалывавшие кукурузу, – все это заставляло сильнее биться сердца Ах-Кукума и Хун-Ахау. Если бы не ощущение громадного расстояния, оставшегося за плечами, им казалось бы, что они снова в родных краях. Но это чувство длилось недолго.

Встречавшиеся на дорогах люди обращали мало внимания на отряд – такие картины были для них обычными. Только неугомонный народ – мальчишки – иногда вертелись около носилок Экоамака, хором отвечая на его вопросы и шутки.

Вдали, над зеленью деревьев, появился гребень чудовищного здания – казалось, впереди была гора со зданием на вершине. Но в действительности это был главный храм – «Великий храм Тикаля», как объяснил Хун-Ахау один из воинов. Изображенное на его гребне огромное лицо божества равнодушно смотрело на пришельцев, словно спрашивая: «Что вам здесь надо?» Шбаламке поежился: холодная струя страха потекла по спине. Ах-Кукум старался не смотреть вперед. Зато воины, увидев храм, разразились ликующими криками – это означало для них конец путешествия и долгожданное прибытие домой.

По приказанию Экоамака отряд остановился на небольшой площади; тюки были сложены на землю, а один воин, после шепотом сказанных купцом нескольких слов, куда-то быстро убежал. Носильщики могли отдыхать, но, взволнованные видом могучего храма и предвкушением обещанной свободы, они столпились и негромко переговаривались. Ах-Мис очень горевал о предстоящей разлуке, а Шбаламке снова уверял, что не забудет его и при первой же возможности выкупит.

Экоамак спустился с носилок, подошел не спеша к носильщикам, приветливо улыбнулся.

– Как вам нравится наш Тикаль, юноши? Не забудьте, что вы еще на окраине и не видели главной части города…

– Владыка, когда же ты отпустишь нас? – спросил, волнуясь, Ах-Кукум. – Мы уже в Тикале, и ты обещал…

– Я помню свои слова, – прервал его Экоамак. – Сейчас мы сдадим доставленные товары, и тогда я позабочусь о вас. Неужели у тебя недостанет терпения еще на час?

Послышался глухой топот. Все обернулись на звуки. На площадь вступал большой отряд: впереди шли рабы, сзади – воины. Экоамак быстро, пожалуй, слишком быстро отступил назад, ближе к носилкам. Подошедшие рабы принялись с привычной сноровкой грузить друг на друга тюки и уносить их; за каждым рабом следовал воин. Через несколько минут весь сложенный на площади груз растаял. Оставшиеся около полутора десятков воинов оцепили недоумевающих носильщиков и начали их теснить, понукая идти. Только теперь юноши поняли, что случилось. Взбешенный Укан крикнул Экоамаку:

– Подлая ящерица! Зачем же ты обманул нас?

Презрительно усмехаясь, Экоамак, уже взобравшийся на носилки, ответил:

– Раб несет только одну ношу, а человек, стремящийся к свободе, понесет все три! Поработайте же во славу нашего владыки, рабы, за вас уплачено сполна!