Боги ждут жертв - Кинжалов Ростислав Васильевич. Страница 14

Была пора дождей, могучие ливни то и дело низвергались с затянутого плотными облаками неба. Работа состояла в перетаскивании каменных глыб из каменоломни к месту строительства нового храма. Уже после второго возвращения в каменоломню в ногах началась противная дрожь: сказывались голодовка и дни, проведенные взаперти. Но отдыхать было нельзя: надсмотрщики зорко следили за каждым новичком, и их палки работали без устали.

В перетаскивании участвовало более пятидесяти рабов. Все они были худыми и изможденными; у многих на руках и ногах виднелись большие открытые язвы. Они быстро и молча таскали глыбы к строительной площадке, сваливали и возвращались в каменоломню.

В полдень был устроен перерыв, во время которого рабов накормили остатками какого-то прокисшего варева. Затем снова замелькали уже ставшие привычными приметы: подъем из каменоломни, сломанное дерево, около которого кончалась первая половина пути, глинистый кисель второй половины и наконец все растущая гора камня – место будущего строительства.

В конце дня Хун-Ахау казалось, что он движется по этой дороге безостановочно уже многие годы: так монотонна и отупляюща была работа. Когда надсмотрщики дали сигнал заканчивать, многие бросились на землю, и только толчки и угрозы заставили их встать. Угрюмо, без единого слова новые рабы под присмотром их властелина добрались до своего пристанища и сразу же улеглись спать. Еды на ночь им не полагалось.

В изнурительной работе прошло много дней. Постепенно угасали надежды на восстание и освобождение. Слова Хун-Ахау об этом уже не встречали у товарищей понимания и сочувствия. Договориться с другими рабами оказалось значительно труднее, чем это представлялось вначале. Большинство упорно отмалчивались, делая вид, что они не слышат или не понимают. Несколько человек, примкнувших к Хун-Ахау, представляли собой слишком незначительную силу, чтобы можно было всерьез думать об освобождении. А надо было наладить связь с другими группами рабов, установить, сколько в Тикале воинов, где они размещались, где находились склады оружия. Задуманное растягивалось на годы, но иного пути Хун-Ахау по-прежнему не видел.

Миновала пора дождей, наступили весенние дни, приветливо засветило солнце. Неожиданно Хун-Ахау и его товарищей по хижине перевели на другую работу: тащить огромный каменный монолит – заготовку для будущей стелы. Теперь рабов водили на дорогу, соединяющую две выступавших отрогами части города. Надсмотрщик у них остался прежний, недолюбливавший их и благосклонно относившийся только к Ах-Мису за его безропотность и силу.

Несмотря на то что новая работа оказалась не легче прежней, товарищи Хун-Ахау и сам он были очень обрадованы происшедшим. Другая местность, новые товарищи по несчастью, с которыми стала налаживаться дружба, весенний ветер, широко и властно раскачивающий ветви деревьев, будили заглохшие было надежды. Кроме того, Хун-Ахау втайне думал, что брошенные им среди рабов – строителей храма – семена бунта также не пропадут и когда-нибудь дадут свои всходы. Но неожиданное событие резко изменило все его планы и мечтания.

Как-то ранним утром, когда рабы только что начали работу, со стороны города показалась большая группа людей, окружавшая носилки с занавешенным тканями верхом. Скоро уже можно было различить, что около них шли придворные: поблескивали на солнце драгоценные камни украшений, ветерок играл перьями пышных головных уборов. Надсмотрщик забеспокоился; поглядывая уголком глаза на приближавшихся, он безостановочно покрикивал на рабов.

Рабы, несшие носилки, остановились в десяти шагах от работавших; сопровождавшие безразлично смотрели по сторонам. Несколько минут прошло в молчании, потом один из придворных, стоявший у носилок, подбежал к рабам, ткнул пальцем в грудь Хун-Ахау.

– Иди! Тебя зовет юная владычица!

Хун-Ахау и придворный приблизились к носилкам. Нежный голосок из-за ткани спросил:

– Как тебя зовут, юноша?

– Его имя Упрямец, владычица, он раб! – вмешался подбежавший надсмотрщик.

– Меня зовут Хун-Ахау! – вздернув голову, нетвердым голосом произнес юноша. Он не понимал, что с ним происходит.

Из-за ткани послышался легкий смех.

– Так ты тоже из рода владык?

Хун-Ахау молчал, пристально глядя на шевелившиеся от ветерка ткани.

– Опусти глаза, дерзкий! Надсмотрщик, пришли завтра вечером этого раба ко мне во дворец! Только пусть его хорошенько перед этим вымоют!

– Так будет, владычица. – Надсмотрщик переломился в поклоне.

Носилки тронулись, полог на мгновение раздвинулся, и Хун-Ахау увидел головку царевны. Она смотрела на него и улыбалась.

Надсмотрщик сжимал рукоятку бича, борясь с желанием ударить Хун-Ахау, но, вздохнув, отвел глаза.

– Иди работать, упрямец! – произнес он угрюмо.

Глава восьмая

БЕСЕДА ВЛАДЫК

Под вечер этого же дня в одном из дворцов Тикаля, принадлежавшем владыке Ах-Меш-Куку, самому, пожалуй, знатному по происхождению лицу в государстве после правителя, собралось несколько человек.

Они входили один за другим в просторный зал, где уже сгущались вечерние тени, долго и церемонно приветствовали хозяина и собравшихся и с достоинством рассаживались на придвигаемые рабами сиденья. Шел незначительный разговор о погоде и удовольствиях охоты, о вкусе весенних гусениц и здоровье домочадцев. Двое внимательно рассматривали фрески на сводах, очевидно не желая тратить лишних слов.

После того как двенадцатый гость, последний из приглашенных, занял свое место, хозяин, высокий красивый мужчина в расцвете сил, кивком головы удалил из зала прислуживающих и, небрежно поигрывая нефритовым ожерельем на груди, начал:

– Я рад, что в моем доме собрались все лучшие люди нашего славного города, глаза и рта мира. Велик Тикаль, и могущество его да пребудет навеки! Но чем тяжелее груз, тем сильнее должны быть держащие его руки. Много лет бремя Тикаля держат могучие руки нашего трижды почтенного владыки и повелителя. Нет и не было правителя, подобного ему! Но, – говорящий понизил голос, – годы идут своей бесконечной чередой, и под их незаметным прикосновением слабеет дыхание даже самого сильного воина. Когда-нибудь устанет и наш повелитель, тяжко его бремя…

– Уже и теперь он не слышит, как пищат по вечерам летучие мыши, это признак старости! – произнес один из самых молодых участников беседы.

– По временам демон схватывает его дыхание, и он задыхается, я знаю это точно от одного из дворцовых служителей, – прервал говорившего высокий высохший старик; желтый румянец пополз у него по щекам, а глаза ярко засверкали. – Он уже не всегда может провести ночь бдения…

Ах-Меш-Кук сделал левой рукой успокоительный жест и продолжал:

– Кто же, кроме нас, лучших, знатнейших людей Тикаля, должен подумать о будущем? Конечно, молодой царевич обладает всеми достоинствами, но смогут ли его юношеские руки уверенно держать бремя такой высокой власти? Будет ли он прислушиваться к голосу Высшего совета? Царевич Кантуль храбр…

– Что ты, Ах-Меш-Кук, все хвалишь сына ничтожной дочери ничтожного батаба из Иашха, любой из нас в двадцать раз достойнее его, – громким голосом прервал хозяина дома полный невысокий человек, сидевший напротив него. – Говори прямо, что ты думаешь!

Его сосед слева, до сих пор молчавший, повернул к нему голову и, невинно поблескивая маленькими глазками, возразил:

– Если ты упомянул о матери царевича, то почему же не сказать и про отца – владыку Тикаля? Одно уравновешивает другое. – Но, видя, что сосед побагровел, он поспешно добавил: – Впрочем, с чистотой и знатностью твоего рода, мудрый Ах-Печ, вряд ли кто сможет сравниться, кроме нашего почтенного хозяина.