Удельный князь (СИ) - Серебров Яр. Страница 124

Братья Бокканегру стояли над сундуком полным сокровищ и глаза их, горели.

— Сорок соболей черных как уголь и сорок белых, словно снег на вершине Монблана. А вот золотая лампа, которая светит ярче сотни свечей. Прикажи закрыть окна, и вы увидите настоящее чудо! Канитель, компас и богатый чёрный доспех, в него Эджидио сразу вцепился. Большие и малые зеркала, прозрачные стёкла. Марчелло, словно заправский фокусник, доставал всё новые и новые подарки, разжигая интерес и чего уж греха таить, жадность собеседников. Между делом вещал о корабле странного барона и прочих чудесах, что видел на Руси его сын, Лоренце.

— Эджидио, думаю, это письмо следует прочесть твоему брату.

— Ты его вскрыл?!

— Ну что ты, Симоно. Как можно! Просто мой сын помогал его написать. Барон, видишь-ли плохо владеет латынью.

— Почему он написал Эджидио? Зачем ему потребовался король Альфонсо?

— Откуда мне знать? — вспылили Марчелло. — Я его в глаза не видел. Или ты подумал, что я явился к тебе чтобы передать дары? Прочти письмо внимательно и после, продолжим.

Марчелло взял Эджидио, который находился в глубокой задумчивости, под локоть:

— Покажешь гостю, где ту у вас балкон? Хочу посмотреть на Генуэзский залив. В последний раз я был здесь в шесть лет и, знаешь ли, мало что запомнил. Смотри-ка, что у меня есть для тебя.Нобиль достал из-за пазухи тубус, украшенный морскими чудища и осьминогами.

— Что это?

— О-о-о! Это мечта любого капитана. Барон назвал этот чудесный инструмент зрительная труба.

— Какая труба?

— Пойдём, Эджидио. Пойдём. Не будем мешать Симоно. Это надо видеть, словами не объяснишь…

Спустя час все трое вновь собрались в зале. Симоно был взволнован и нервно кусал губы.

— И ты ему веришь, Марчелло?

— Такие вещи не принимаю на веру. Дома Барди и Перуцци имеют триста лет истории. Что против них слово какого-то лесного барона.

— Но вы всё же проверили?

— Как я говорил, это очень необычный барон и его товары уникальны. Поэтому брат сразу поехал в Ватикан и умаслил нужных людей в окружении папы Бенедикта.

— И?

— Слова барона подтвердились! — Марчелло взорвался. — Эти идиоты всё наше золото ссудили франкам и англам! — Марчелло со злости ударил руками по столу. — Мы очень вежливо, мягко попросили Барди вернуть семь тысяч флоринов. Всего лишь жалких, семь тысяч.

— Вам отказали?! — Симоно побледнел, но лицо его осталось недвижным.

— Да, чёрт побери! Не знаю сколько твоего золота в банках Медичи и Барди, но клянусь, мы можем быть друг другу полезны. Пока ещё не поздно.

— Всё так запущено?

— Не то слово.

— Это очень дорогие вести. Почему наш род? Мы ведь враги бог знает сколько лет.

— Потому, что деньги не пахнут, Симоно, и потому, что наш общий друг предупредил. — Если много болтать, дерьмо флорентийцев вскроется и фиаско неминуемо. И я с ним полностью согласен! Расскажи я своим, всё сразу выйдет за пределы Венеции и тогда, никто не выведет деньги. А у тебя есть свои люди во Флоренции и галеры, чтобы доставить войска. Дом Морозини готов выставить тысячу пехоты и триста всадников.

— Даже если я соглашусь, наших сил не хватит, чтобы захватить Флоренцию.

— Но хватит, чтобы взять за зад толстяка Барди!

Январь пролетел незаметно. Мы трудились как папа Карло и к концу месяца пожинали первые плоды. Дотянули телеграф до базы и решили вопрос с ледовыми дорогами.

Толщина льда на озере достигла полутора метров и центральные области Онего уже полностью промёрзли. На маршруте установили сорок маяков, двести дорожных знаков, обустроили десятки разъездов и стоянок. Трассы обслуживало три артели и восемь снеговых машин. Они по графику расчищали её от снега до льда, формируя по сторонам снежные валы с вершинами разваленной формы, защищавшие пути от снежных наносов. Путь по озеру занимал не неделю, как раньше, а два-три дня. Это позволило держать оперативную связь с погостами на юге Онего и бы только привозить поводу и многочисленных гостей.

Проторили путь и до Повенецкой губы. Полторы сотни кило... И хотя путь не чистили, вехи и знаки установили и там. Построили семь причалов, строили лежневки и вовсю ими пользовались для вывоза леса. Шесть кило до медного рудника и девять, до причала на реке Суна.

Леса в округе хватало и, несмотря на наличие болот и снега, укладывали её споро. Проходчики торили просеку, расчищали снег, корчевали пни и растапливали кострами землю, а путейщики укладывали слани — продольные лежки из хлыстов, на которые проволокой или вываренными в смоле еловыми корнями крепили поперечные брёвна.

На укладке лежнёвок трудилось три сотни мужиков и кле какая механизация имелась. Поперечные бревна обрезали торцовочные пилы, работающие от циклопедов, а брус для колесопровода с выемкой резали в острожке и на место работ везли вагонетками. Вручную же лишь шкурили, стесывали горбыли и высверливали воротками отверстия под шипы для «рельс». Для валки применяли малые трелевки и и корчевальные машины. Всё это в совокупности позволило проходить до километра в день. Опыт, безграничные лесные и людские ресурсы и вуаля у нас всё «на мази».

Потихоньку м троили и стену острожка по отработанной в Легощи технологии. Зря что ли через всю страну тащили станки и пилорамы. Рубили малые ангары а-ля Post Beam: цех деревообработки, цех плавки меди, столовая, школа, сушило для дерева глины и породы, цех углежжения, цех обжига кирпича, цех обогащения, скотник, конюшню, птичник, амбары для зерна. Ударно-канатным бурением били скважины. Начали отсыпать дамбы на Викше, отрывать канавы под водоволы и котлованы под ледники.

Рядами, словно грибы после дождя, росли избы поселенцев. Избами их не величали, терем княжий! Не иначе. Восемь на девять, мансардный этаж с балконом — сто сорок четыре квадрата площадей! На вырост, с заделом на большую семью .

Леса то с избытком, вот и не экономили. Терема ставили на обоженных столбах. Нижний пол сплошной, бревенчатый, а верхний, дощатый, с засыпкой сухим торфом. Проёмы закрывали глино-еловыми и соломенными блоками, перекрытия стелили не полностью. местами. А на крышу шёл следующий пирог — тонкие бревна, пропитанные жидким стеклом, засыпка же торфяная, сверху доска пятнашка. Последней не хватало, катастрофически. Все пилорамы работали на лежневки и ангары, а материал что с собой притащили, разошёлся быстро. Поэтому её по старинке закрывали, еловыми ветками на глиняной болтушке. Как одноразовый вариант дотянуть до лета, приемлимо. А толщины стен хватало, чтобы в доме держалось тепло в самый мороз.

Лишь с печкамм дела были печально. Глину нашли и кирпич начали жечь, но он , без остатка уходил во вновь возводимые цеха. Туда же из тесных сфер и снеговых домов перебираясь белозёрская посоха. В такие дома ставили буржуйки и батраки радовались словно дети.

Трудились они на совесть, самоотверженно, потому что качестве морковки маячил дом с отделкой. Именно такие собрали для меня гостей — черепица, перекрытия, водяной бак, ванная и душевая с парной, унитазы с канализационными трубами и септиком во дворе. К каждому дому прилагалось четырнадцать соток, беседка и подвал с баней.

Наличествовали двери с замками и окна, печь лежанка, камин, приточно-вытяжная системы из жести и часть, бронзы.

Полный комплект мебели — двуспальные и двухярусные детскиекровати, шкафв, кресла, столы и стулья, на полу ковры шкур из верблюжей шерсти. Особенно поражали люд витые лестницы и окна — распашные двухкамерные и глухие декоративные, цветные стеклоблоки и световые колодцы. Далеко не всё достанется батракам — больше для рекламы сделано, но шанс имелся, было бы желание.

Декор уникальный — кадки с елями, резные наличники для окон и дверей, позолоченные петушки-флюнеры, коньки и курицы. Резные, а местами и витые подпорные столбы. Картины и чеканка, детская комната и малые столики. Освещение — стеклянные внизгорящие биогазовые лампы с калильной сеткой полностью исключающие возгорание — баллоны бронзовые, скрытые.