Собрание сочинений в 2-х томах. Том 2 - Фонвизин Денис Иванович. Страница 112

К П. И. ПАНИНУ

Рим, апреля 1785.

Состояние здоровья моего так поправилось, что я мог в страстную и святую недели не пропускать ни одной функции. Из них многие весьма замечательны, а другие походят совершенно на комедию, составленную для простого народа. Из Рима интереснейшего уведомления вашему сиятельству делать мне не о чем, как о сих церемониях, для смотрения коих повсегодно Рим наполнен чужестранными. В нынешнем году столько их сюда съехалось, что почти жить негде, и всякий доволен только найти квартиру, не заботясь, хороша ли она или дурна. Герцог курляндский живет в доме не лучше моего.

Служение папы тем великолепнее, что ему самому служит знатнейший римский чин. Он окружен кардиналами, кои одевают и раздевают его, словом, он в церкви обожаем, и, кажется, в таких случаях оказывается ему почтения больше, нежели и тому, кому он служит, ибо, освяти св. дары, становится он на своем троне, кардинал к нему приносит причастие, а он навстречу причастия ни шагу с престола своего не делает.

Вербное воскресенье есть первый день духовной церемонии. Поутру в девять часов в Сикстинской церкви папа [1] роздал вербы кардиналам, с которыми около церкви была процессия. Потом один из кардиналов служил обедню. Музыка была вокальная, потому что инструментальной при самом папе не бывает. В сей день в церкви св. Петра все образа закрывают черными завесами, что делает вид печальный, и кажется, что красота храма помрачается с наступлением дней плачевных.

В понедельник и вторник страстной недели не было ничего примечательного; но в среду после обеда была функция в Сикстинской церкви. Папа не присутствовал; один кардинал и знатное духовенство сидели на своих местах. Служба началась плачем Иеремииным. Один голос более читал, нежели пел; но сие заунывное чтение продолжалось слишком долго и подлинно на плач походило. Потом один за другим в три голоса читали страстное евангелие; образ чтения мне весьма понравился: у всех голоса прекрасные. Один читал слова Христовы, другой того, с кем он беседовал, а третий историческую часть евангелия; народные же речи пел весь хор. Сие чтение подходит близко к пению, и хотя всякое слово выговаривается, но тоном весьма жалостным и естественным. Наконец погасили в церкви все свечи; сделалось глубочайшее молчание; все стали на колена, и певчие начали петь славный Miserere, сочинение Аллегриево. Ничего в свете я не знаю, что б душу так тронуло, как сие пение. Музыка столь проста, что те, кои видят ее написанною на бумаге, удивляются, откуда может произойти неизреченная красота ее. Приписывают ее некоторому особливому мастерству таких певцов, кои издревле спелись так, что нет в свете капели, которая бы сию музыку так пропеть могла. У них есть некоторые выражения и украшения, которые превеликое действие производят; например, они умеют вдруг усилить и ослабить тон, ускорить или продлить в некоторых словах такты, одну строфу поют скорее, нежели другую, и проч. И действительно, в Вене сия самая музыка никакого действия не имела. Я сам в Петербурге ее два раза слышал и не нашел с здешнею ниже подобия. Назавтре смотрел я церемонию и trinita di pelerini. В превеликой зале поставлены возле стен возвышенные лавки, на которых посажены были больные нищие. Несколько кардиналов и знатного духовенства умывали им ноги, обрезывали ногти, перевязывали больным раны и наконец, поцеловав ноги, давали им милостыню. Между тем как сие происходило, в другой такой же зале был ужин для нищих, коим служили тринадцать кардиналов, с помощию духовенства. В третьей зале нищие женского пола ужинали, имея услугу от здешних принцесс и других знатных дам.

Четверг был день весьма тягостный для чужестранцев. Надлежало с утра до вечера быть на ногах. В восемь часов поутру была обедня в присутствии: папы в Chapelle Sixtine, из которой потом он вынес святые тайны в Chapelle Pauline с большою церемониею. Потом папа из среднего окна, или ложи святого Петра, показался стоящему на площади народу; сперва произнес он проклятие нам грешным, то есть всем, не признающим его веру за правую; а потом дал народу благословение. Сей церемонии дождливая погода помешала, и площадь была довольно просторна. Потом было умовение ног тринадцати пилигримам, отправленное самим папою. Он мыл сперва ногу, а потом, поцеловав ее, подавал полотенце, милостыню или дарил на сей случай сделанную картину пилигриму. По окончании сей церемонии смотрели мы обед тех же самых пилигримов, которым служил папа с великим смирением. После обеда была та же служба, что и в среду, в Сикстинской церкви, но в присутствии папы. Miserere было другого автора, весьма хорошего, но далеко от первого. Оттуда ездили мы во все лучшие церкви смотреть плащаницы, из которых одна другой была великолепное. Часу в девятом вечера мы были опять в церкви св. Петра. Сто лампад, обыкновенно день и ночь горящих пред гробом апостолов, равно как и все свечи нарочно были погашены. Сей преогромный храм, обвешенный черным, освещаем был одним повешенным в средине церкви большим и великолепно иллюминованным крестом в знак того, что во время страдальческой Христовой кончины церковь его весь свой свет не могла заимствовать ни от чего иного, как от единого креста, — идея высокая и в христианском законе истинная! Народу в церкви было премножество; во всех приличных местах сидели живописцы и рисовали архитектурные перспективы, происходящие от сего освещения.

В пятницу поутру отправляема была кардиналом обедня в присутствии папы, после которой он босыми ногами подошел ко кресту и, упав пред ним на землю, к нему приложился, ибо крест положен был на пол; кардиналы и духовенство сделали то же. После обеда была обыкновенная вечерня с первым Miserere; а оттуда папа ходил в церковь святого Петра, где, как вчера, один крест освещал всю церковь. Папа стал со всем народом на колена, а один из кардиналов вынес на высокий балкон часть истинного креста, истинный нерукотворенный образ и копье, коим ребро Христово было уязвлено войном. Все сие обожаемо было с прежним благоговением. Наконец папа отошел, и тем сей вечер кончился.

Баден, июнь 1785.

Рим оставил я в исходе апреля и был во всех тех областях и городах, о коих имел я честь предуведомлять в. с. и плане моего возвратного вояжа. В Вену приехал я и весьма расстроенном состоянии моего здоровья. Слабость первой и онемение левой руки и ноги, оставшиеся после жестокой моей в Риме болезни, вывели меня из терпения, так что я принужден был прибегнуть к славному венскому медику, г-ну Штолю, и искать помощи в его лекарстве. Он, между прочими лекарствами, предписал мне принимать теплые бани в Бадене, городке три мили от Вены, где я живу уже две недели, ласкаясь надеждою приехать в Москву хотя несколько здоровее, нежели доехал до Вены. Сие обстоятельство было тем мне чувствительнее, что на несколько отдаляет время моего возвращения.

Краткое пребывание мое в городах, время, занятое осматриванием в них достопамятных вещей, а паче всего чувство болезни, которая меня ни на час не покидала, были причиною, что я так давно не писал к в. с. Вы, м. г., зная мою душевную к вам преданность, конечно сами не припишете молчание мое другой причине.

[Из Рима ехал я чрез Лоретто, городок почти на самом берегу Венециянского залива, славный иконою богоматери, которую со всем домом из Назарета принесли ангелы и поставили на месте, на котором храм воздвигнут. Невозможно описать, какими суеверными глазами приезжающие смотрят на все святые вещи и с каким лицемерным благоговением попы их показывают.] [1]

В начале будущего месяца я кончу бани и немедленно выеду из Вены. Чем более приближаюсь к отечеству, тем нетерпеливее хочу в него возвратиться. Ласкаюсь, что сие письмо не многим предупредит самого меня и что я в скором времени буду иметь счастье изустно повторить в. с. уверения...