Дочери мертвой империи - О'. Страница 17

Пока мы жили в доме Ипатьева, мы с братом почти каждый день сетовали на наши стесненные обстоятельства. Даже гордились тем, как героически терпели одну ванную комнату на двоих, и совмещенные с гостиной спальни, и раскладушки вместо кроватей. Мама говорила, что Господь вознаградит нас за эти испытания. Но по сравнению с этим жилищем разве то были настоящие испытания?

На мгновение мне малодушно захотелось убежать из дома Кольцовых. Я не могла оставаться там, пускай даже на день. Неужели они спали все вместе, даже Константин? А где они мылись? В доме явно не было электричества или проточной воды, не было даже стекол в окнах! А в воздухе лениво кружились комары и слепни.

Но выбора не было. Идти мне было некуда, а Евгения жила здесь.

В доме почти не было украшений: ни резьбы, ни ковров, только парочка икон и один пейзаж, нарисованный художником-любителем. Кольцовым, если верить подписи, значит, автором был кто-то из мужчин. Скорее всего, покойный отец Евгении: Константин совсем не походил на художника.

– Только, Анна, – мрачно продолжила Алена, и облегчение, которое я испытывала минуту назад, улетучилось, – белые уезжают через три дня. Потом командир сможет въехать в поселок. Если он найдет тебя в нашем доме, мы все окажемся в беде. Тебе нужно уехать раньше, чем это произойдет.

Сердце упало. Три дня. Я быстро прикинула, что это значит: люди генерала Леонова успеют приехать, если поедут на север на автомобиле. Но они должны выехать уже сейчас. До нас им добираться день, а то и два, учитывая расстояние от Екатеринбурга. Им придется найти крохотную, никому не известную деревушку. А состояние местных дорог не поспособствует скорости этого предприятия.

– Тогда мне нужно немедленно отправить телеграмму, – сказала я. – Если успею до завтра, мои друзья в Челябинске кого-нибудь за мной отправят. Здесь есть поблизости телеграф?

Алена покачала головой. Евгения насмешливо скривила губы, будто мой вопрос показался ей глупым, и я уставилась в пол, ощущая себя полной дурой. Но тут мне в голову пришла другая идея.

– У солдат наверняка есть переносной, – с надеждой произнесла я. – Правда, нужно найти офицера, который мне поможет. Я не могу полагаться на этого… зверя, который тут всем заправляет.

– Сидоров – твой союзник, – злобно процедил Константин. – Ты и твоя семья выбрали сторону этих людей, только чтобы у вас не забрали землю и деньги. Которые, кстати говоря, должны отойти Совету.

Летом в Петрограде мы любили смотреть, как слуги заносят на нижние этажи дворца огромные ледяные пластины. Они были твердые, как камень, несгибаемые и холодные. Каждый раз, когда хотела успокоиться, я вспоминала о них. Если кто-то во дворце отпускал едкий комментарий обо мне, папе или Ольге, я знала, что язвить в ответ не выход: это лишь выставит нас в худшем свете. Так что я представляла, что становлюсь подобной тем несокрушимым льдинам. Вот и сейчас я поступила так же, стараясь концентрироваться на своем воспоминании, а не на лице Константина, полном ненависти. Неважно, что он думает. Решала здесь его мать, и уговаривать мне нужно именно ее.

– Я сказала хватит! – осадила сына Алена. – К тому же у нас пока нет Совета, только проклятая общинная управа, и мы им ни копейки не дадим. Разговор окончен. Евгения, собери с огорода овощи. Я отнесу их к церкви. Костя…

Ее сын уже уходил. Он встал, попытался схватить костыль, но случайно уронил его на пол. Евгения спешно наклонилась его подобрать.

– Я сам, – недовольно буркнул Константин.

Он взялся за стул и неловко наклонился, упираясь плечом в крепкий стол. Потянулся за костылем, но не достал и попытался еще раз. Когда он наконец разогнулся, все его лицо раскраснелось от потуг. Он сунул деревянный костыль под мышку и молча вышел из дома.

Не говоря ни слова, Евгения последовала за ним.

– Тебе нужно переодеться, – сказала Алена, отвлекая меня от опустевшего дверного проема. – Можешь надеть запасную рубашку Евгении.

Она открыла сундук под чердаком и положила на скамью белую блузку. На мне она будет постыдно короткой, но все же лучше моего нынешнего наряда. Затем Алена подошла к буфету и, достав темный кувшин, налила мне добрую кружку кваса, которую я с благодарностью приняла.

– Вы невероятно добры, – сказала я. – Как и ваша дочь. Спасибо.

– Ну… – Она неловко пожала плечами. – Евгения – хорошая девочка.

А еще она скромная, как Евгения. И, кажется, ей нравилось, когда я хвалила ее дочь.

– Я не лукавлю, – настояла я. – Вы обе – хорошие люди.

– Константин – тоже хороший человек, – уточнила она, несмотря на то что я нарочно не назвала его имени. – В душе он все еще солдат. И думает так же.

– Понимаю. Евгения рассказала – простите меня, – что ваш муж не так давно умер. Должно быть, Константин Иванович чувствует ответственность за безопасность своей семьи.

– Именно так, – она кивнула. – Хотя я и делала что могла. Многое произошло с тех пор, как Иван умер.

– Сожалею о вашей потере. Это ваш муж нарисовал? – Я указала на пейзаж. Несмотря на свою простоту, он был написан умелой рукой. – Очень красиво.

– Ах, – вздохнула она. Ее глаза наполнились болью. Ошибка. Я затронула больную тему. – Нет. Это мой старший сын. Лев. Он умер через несколько месяцев после Ивана, в тысяча девятьсот шестнадцатом, в царской войне с Германией.

Я стиснула зубы. Это была не папина война. Всю вину свалили на него, хотя агрессорами выступали Германия и ее союзники. Конечно, высказать это Алене я не могла.

– Мне очень жаль, – повторила я.

Я даже представить не могла, что Евгения тоже знает, каково это – потерять брата. Льва она никогда не упоминала. Теперь понятно, почему она готова была рискнуть в обмен на бриллиант, при этом не будучи корыстным человеком по натуре. Она просто хотела защитить то, что осталось от ее семьи: свою мать, сильную женщину, благодаря которой они держались вместе, и Константина, страдающего от последствий ранения, если судить по ампутированной ноге и покрасневшей коже. Пускай он вел себя холодно, но он оставался ее братом. На ее месте я бы пожертвовала всем на свете, чтобы спасти своего.

– То был тяжелый год, особенно для детей. Потом стали говорить о коммунизме, появились большевики. Костя несколько месяцев работал в Екатеринбурге и привез с собой эти идеи, которые услышал в разговорах на фабрике. Он стал радикальным в этом вопросе. Евгения, как обычно, последовала его примеру. А я делала, что могла, чтобы у нас были крыша над головой и еда на столе.

Ее слова привлекли мое внимание.

– Так вы не поддерживаете большевиков?

Она пожала плечами:

– Я их понимаю. Мои дети гораздо более образованные, чем я. Иван их учил, давал им книги. Они видели, что жизнь может быть справедливее. Это меня в них восхищает. Но мне хотелось бы, чтобы большевики были не такими агрессивными. Как кадеты.

Кадетами называли членов популярной среди крестьян партии с чуть более здравыми взглядами, чем большинство левых. Они не были коммунистами, хотя и одобряли перераспределение земель. После того как папа отрекся от трона, именно кадеты стали одной из правящих партий. Однако лидеры у них были никудышные, и у большевиков такие же, но гораздо более жестокие: в прошлом октябре отобрали власть у кадетов и их союзников.

С тех пор, к сожалению, большевики оставались во главе. Они не только сдались Германии, но и провели реформы, из-за которых фабрики стали производить гораздо меньше, и стали контролировать цены, отчего крестьяне не могли продавать столько продуктов, сколько им было нужно. Газеты, которые мы получали в доме Ипатьева, последние месяцы писали о растущем в городах голоде.

– А ты? – спросила Алена. – Ты монархистка?

Я не могла рассказать ей правду. В любом случае мои текущие желания имели мало общего с политикой.

– Я хочу лишь добраться до бабушки в Крыму, – сказала я. Даже Евгения не знает об этом плане. – Она живет там с моей тетей. Наши друзья в Челябинске помогут мне туда доехать. Кроме них, у меня не осталось семьи.