Город Мертвых Талантов (СИ) - Ворон Белла. Страница 6

— И оно не утонет?

— А понтон на что?

Саша обернулась, взглянула на одинокий автобус, на темный лес. Где-то за ним ждет ее Светлана.

“Не дождешься!”

Она собралась с духом и прыгнула на платформу. Пироскаф закачался и Саша едва удержалась на ногах.

— Вот и молодец! — похвалил бородач, ловко подхватив ее под локоть. Саша, неловко балансируя, вцепилась в шаткие деревянные перильца.

— Да не боись, не потонем. Сколько лет на нем хожу — ни разу не подвел. Знай уголь в печку подбрасывай. Не слыхала про пироскаф?

— Нет. — честно призналась Саша.

— Его двести лет назад один француз придумал. Только у него он и часа не проработал. А у Леонардыча нашего до сих пор бегает. — Бородач вдруг погрустнел. — Да… Лет уж тридцать, как сгинул человек, а творение его работает…

Он печально вздохнул, но тут же снова просиял.

— Харитоныч. — объявил он и протянул Саше здоровенную ручищу.

— Очень приятно. А я — Евгеньевна. — хихикнула Саша.

— Красиво! — оценил Харитоныч. — Ладно, Евгеньевна, пошел я к штурвалу. Отваливать пора.

И скрылся в домике. Через минуту внутри что-то запыхтело, засвистело, пироскаф дрогнул и отчалил от пристани. Забурлила вода, закачались берега, лес поплыл назад. Пироскаф двинулся вверх по реке.

— Тебя звать-то как, Евгеньевна? — Харитоныч возник в окошке прямо у Саши за спиной.

— Александра. — вздрогнув, ответила Саша.

— А я — Ксенофонт.

— Как, как? — чуть не рассмеялась она и быстренько добавила: — Красивое имя. Странное немножко.

— Странное? — искренне удивился Ксенофонт. — Это ты странных имен не слыхала! Ничего, сейчас приедешь в Самородье, каких только не услышишь! Один Бруныч чего стоит!

— Кто?

— Филипп Брунович. — разъяснил Ксенофонт, — Библиотекарь наш. Карл Иваныч есть — учитель музыки. Амалия опять же. Традиция у нас такая.

— Традиция? — машинально повторила Саша.

— Ты что, не знаешь, куда едешь? — нахмурился паромщик, — Тебя как занесло-то сюда?

Саша замялась. Не хотелось рассказывать первому встречному бородачу как ее сюда занесло. Но словоохотливый Ксенофонт не стал дожидаться ответа.

— Место здесь особенное. Если человек не хочет, чтоб его нашли — это сюда. Это к нам.

У Саши екнуло сердце.

— Колдуны сюда сбегались. Со всего света. — продолжал Ксенофонт, понизив голос. — И все со своими именами. Так и повелось.

— А как они узнавали, куда бежать?

— Кто как. Кому птичка чирикнет, кому рыбка шепнет, кому добрый человек подскажет. Были счастливчики — добирались. А здесь хороших людей принимали, не гнали.

— Всех или только колдунов?

— Кто теперь разберет. Народ-то жгли тогда почем зря. — вздохнул Ксенофонт и округлил глаза: — Так ты что ж, и про Агафью не слыхала?

Саша была вынуждена признаться, что нет, не слыхала.

— Что ж ты, мать? Самого главного — и не знаешь. Ладно, время есть, расскажу тебе. А то приедешь, будешь там ушами хлопать. Погоди, угля только подброшу.

Саша не могла взять в толк, для чего ей история какого-то странного городка. Чем это поможет в ее поисках? Она так и хотела объявить Ксенофонту, но осеклась, едва открыв рот. Если мама спряталась в этом городке, то наверняка не случайно выбрала именно его. Она вздохнула и приготовилась слушать.

— Дело это давнишнее, — неторопливо начал Ксенофонт, снова явившись в окошке, как Петрушка в уличном балаганчике, — и никто теперь не знает, с чего все началось, и кто первый сюда прибежал, только стоит Самородье уже лет пятьсот. Так Бруныч говорит. Он точно знает. Не всякому удавалось сюда добраться. Но кто добирался — тот жил спокойно. Только если сам не начинал безобразничать.

— Это как?

— Пакостить. Скотину портить, бородавки вешать. Таких на болота выгоняли, к Черной горе. И говорят, — понизил голос Ксенофонт, — что на болотах еще одно селение появилось. Из тех, из пакостников. Правда это или нет никто не знает, потому — по болотам бродить, проверять — нет охотников. Место гнилое, гиблое. Мы его так и зовем — Поганая Яма. Слушай дальше.

Явились раз в Самородье путники — старик и девочка маленькая. Старика звали Ефимом Безобразовым, а девочку — Агафьей. Ефим ее внучкой называл. Но никакая она ему была не внучка. — Ксенофонт загадочно замолчал.

— А кто? — не выдержала Саша

— Горели они в одном срубе. — отвечал Ксенофонт, понизив голос, будто их могли подслушать. — Колдунов тогда в срубах сжигали.

— И девочка? — ахнула Саша.

— Девочка мать искала. Не нашла. — Ксенофонт вздохнул. — А Ефима спасла. Он сам толком не помнил, как дело было, по его словам девочка, мол, с огнем договорилась. Ефим чудом жив остался, обгорел весь, щеку спалил, шрам остался страшный. Девочка ему и рассказала про Самородье. Мол, мать ей перед смертью велела найти это место и там скрыться. Боялась, видно, что ведьминой дочке жизни от людей не будет. Вот и пришли они сюда. А Агафья, девчонка-то, не простая была. С огнем дружила.

— Как это?

— Сырые дрова, к примеру, поджечь, костер под дождем развести, пожар утихомирить. А когда подросла чуток, случилась в Самородье история.

Был один гнилой человек. И то ли напакостил кому, то ли с кем повздорил — в общем, прогнали его. А он на болота не пошел, прямиком в Москву побежал. И давай рассказывать — так мол и так, живут в лесу язычники поганые, огню молятся, добрых людей с толку сбивают. А верховодит всем девчонка Агафья, рыжая как бес. Доложили царю. Ну, царь солдат отправил, приказ им дал — деревню спалить, а Агафью в Москву пригнать пред его царевы очи. Пришли солдаты, приказ объявили и стали Самородье дровами обкладывать. А жители давай ребятишек в лес выгонять, спасти чтоб. И Агафью с ними. А Агафья в лес вошла и из глаз пропала, никто и не понял куда. Обложили солдаты деревню дровами и говорят — ну, язычники, пошли с нами, падите царю в ноги, молите, чтоб простил вам поганые дела, не то сгорите все к лешему. А Агафью, ведьменыша вашего, сюда подайте. Царь велит ее к нему доставить. Народ говорит — не пойдем, палите! Хрен вам, а не Агафья.

И тут чудо случилось. С самого неба спустился конь белый, крылатый, прямо перед солдатами. Глядь — а на нем Агафья сидит. Рубаха по ветру развевается, волосы рыжие столбом стоят. Уметайтесь, говорит, подобру-поздорову.

Солдаты, хоть и струхнули, а виду не подают, смеются. А она рукой вот так махнула, и столб пламенный поднялся из земли, огонь побежал, кольцом солдат окружил, не до смеху им сразу стало. Повалились наземь. Не губи, говорят, нас, дева. Мы люди подневольные. Приказ у нас — к царю тебя привесть. А она им — царский приказ мне не указ. Царь ваш матушку мою в срубе сжег. И я б его, нелюдя, спалила, да матушка перед смертью слово с меня взяла — живое не губить, дар мой не поганить. И вас потому не трону. Отправляйтесь обратно в Москву, да скажите, наврал тот мужичонка, нет здесь никакой деревни. И все, что видели — забудьте. А ослушаетесь — прилечу, всю Москву спалю вместе с вами и царем вашим. Мне терять нечего. С тем и побрели домой солдаты, и сделали, как было велено.

А на том месте, где Агафья огненный столб сотворила, по сей день черная дыра осталась. Приедешь — увидишь.

— Вот это да! — выдохнула Саша, — Крылатый конь… Но это же, наверное сказка?

— Может и сказка, да только вот какое дело — город-то наш береженый.

— Это как?

— А так: никакие напасти его не тревожили. Ни революции, ни коллективизации… В сорок первом полгорода ушло — все живые вернулись.

— Да уж, прямо чудеса! — согласилась Саша, — А что дальше было с Агафьей?

— Что было? — задумчиво переспросил Ксенофонт, — кто ж ее знает, дело-то давнишнее. Жила себе и жила, пока не померла.

Он посмотрел на Сашу преувеличенно честными глазами.

— И все? — усомнилась она.

— Подходим! — крикнул вместо ответа Ксенофонт, дернул за обтрепанную веревку колокола. Пироскаф стукнулся о высоченный крутой берег. Прямо от воды карабкалась наверх деревянная лестничка, очень хлипкая на вид.