На шесть футов ниже (ЛП) - Барбетти Уитни. Страница 81

Вместо этого я припарковалась и пошла прогуляться по саду возле нашего дома, который я сейчас считала могилой дерьма. Так оно и было — наше дерьмо, перемешанное вместе. Шесть уехал на нашу годовщину, оставив меня одну среди нашего дерьма, вдали от места, где я чувствовала себя в безопасности.

После прогулки по саду я села в закусочной и не смогла заставить себя есть яичницу с беконом в одиночестве, поэтому я съела чизбургер в знак бунта и наблюдала за парой напротив меня с каким-то тошнотворным очарованием.

Пара была молодая, лет двадцати, и сидела бок о бок на одном месте в кабинке. Кто вообще так делает?

Я не думаю, что они понимали, что за их пределами существует целый мир, потому что они были настолько сосредоточены друг на друге, что даже не обратили внимания на официантку, когда она принесла их чек.

Я заворожено смотрела, как молодой человек взял картофель фри и скормил ей его, мило улыбаясь, в то время как она с удивлением смотрела в ответ.

Какого хрена?

Я снова и снова наблюдала, как он берет одну картошку фри за другой, поднося их к ее губам, как будто она не могла покормить себя сама.

Наконец, мне это надоело, и я выскользнула из своей кабинки в их, сев напротив них.

— Привет, — сказала я, сверкнув своей самой яркой улыбкой. Женщина, вздрогнув, повернулась, чтобы посмотреть на меня, и подтолкнула своего партнера. Я кивнула и ему, наклонившись через стол. — Вы, двое, очень милые, — солгала я, фальшивое ободрение сочилось из оскаленных зубов.

Девушка покраснела и подняла руку, крошечный бриллиант сверкнул на свету.

— Спасибо, у нас медовый месяц.

Если я и раньше не была в плохом настроении, то с новостью об их свадьбе оно точно испортилось. Я не могла остановить слова, вылетающие изо рта, поэтому я просто открыла губы и позволила им пролиться.

— О, так это объясняет, почему он кормит тебя, — сказала я покровительственно. — Тренируешься ради того дерьма, которым он собирается накормить тебя через год или два, да? Когда он скажет тебе, что задерживается на работе, но на самом деле он будет задерживаться, трахая свою секретаршу или уезжая из штата, чтобы навестить кого-то еще. На вашу годовщину. — Я посмотрела между ними и перестала улыбаться. — Удачи тебе, кексик, — сказала я женщине, прежде чем выскользнуть из кабинки. Я бросила немного денег на столик и вышла, чувствуя, как взгляды со всех сторон прожигают мою кожаную куртку.

Оказавшись на свежем воздухе, я не могла отрицать чувство, которое испытала тогда: облегчение. И я добилась его, причинив боль кому-то другому, а не себе. Я знала, что это нехорошо — это было еще хуже — и все же я обнаружила, что почти пристрастилась к этому чувству, к осознанию того, что могу причинить боль кому-то другому всего лишь своими словами.

Но по мере того, как я уходила, я чувствовала все большую пустоту. Шесть не было. Я была одна. Я не могла вернуться в тот дом и остаться там. Я злилась, что он перевез меня туда, а потом быстро и неоднократно оставлял меня. Даже если его отъезды были реже, он все равно уезжал, оставляя вокруг меня отголоски себя в нашем доме. Я не строила этот дом вместе с ним, чтобы потом поддерживать его в одиночестве.

Я не должна ревновать к Андре. Я знала это. Она была ребенком, верно? Она была девочкой без матери. Шесть был ее спасителем, ее самым старым и надежным другом. И на самом деле я ревновала не к ней. А к тому, что Шесть выбрал ее. Что он оставил меня и мой багаж в Калифорнии. Что мое присутствие в его жизни было недостаточно ценным, чтобы сказать ей об этом. Господи, прошло семь лет, семь долбаных лет, а он так и не смог рассказать Андре? Что это говорит обо мне?

Несколько часов спустя, когда голоса в моей голове уже нельзя было заглушить, когда мои мысли превратились в калейдоскоп красок и путаницы, я достала свой телефон и отправила Шесть сообщение.

Я: У каждого начала есть конец.

***

На обратном пути к дому я остановилась у винного магазина. Голоса привели меня туда, нашептывая, что если я хочу покоя, то мне достаточно зайти в магазин.

Я успела открыть бутылку и опрокинуть ее, наполнив рот золотистой жидкостью, прежде чем меня услышала совесть.

— Пошли вы, — воинственно заорала я на улице, алкоголь разлился по моим рукам, когда я высоко подняла их. Свободной рукой я салютовала небу одним пальцем. — Пошли вы, голоса. Вы, блядь, победили. — Я поднесла бутылку к губам и влила в рот, едва не захлебнувшись обжигающей жидкостью.

Не знаю, как я добралась до дома, но к тому времени как я пришла, бутылка была почти пуста, а мои ноги были сделаны из слабой резины.

Спиртное подействовало на меня быстрее, чем когда-либо. Раньше я могла выпить целую бутылку — без затруднения. Но теперь одна бутылка — и я была практически в коме.

Я упала в прихожей, опрокинув стол, который преследовал меня… тот, который построил Шесть.

Сквозь головокружение я уставилась на стол, ярость и обида переполняли меня до краев. Он сделал этот стол. Он построил жизнь. И насколько реальной была та жизнь, которую мы прожили вместе, если он не мог включить меня в самые важные моменты.

Я смотрела на рождественскую елку и хотела выбросить ее в гребаное окно. Она насмехалась надо мной своим красным и зеленым сиянием. Он подарил мне эту елку, как делал это каждый год, когда мы жили в этом доме, но теперь он оставил меня одну.

***

— Ублюдок, — прошипела я, но слово прозвучало так, будто оно круглой формы, и мой рот забыл, как его произносить.

Нащупав вдоль стен перила лестницы, я услышала отдаленный лай Гриффин, но не могла вспомнить, в какой части дома она находится. Я обхватила пальцами перила и потянула себя, чтобы встать.

Алкоголь делал все более громким, но размытым. Как в кино, когда экран не в фокусе. Ты чувствуешь цвета и свет, но, даже прищурившись, не можешь их разобрать.

Мой телефон пискнул где-то в доме, и я закричала:

— Пошел ты! — так громко, как только могла. Или, по крайней мере, так это прозвучало в моем горле. — Пошел ты! — снова закричала я, уже ни к кому не обращаясь. Шесть оставил меня. Он доказал, что может. Он мог бросать меня снова и снова, и жизнь с ним этому не помешала. В жизни, которую он мне обещал, не было ни постоянства, ни безопасности.

Я захлебнулась слезами. Они быстро нахлынули, а голоса стали громче. Я прижала ладони к ушам и крепко зажмурила глаза, сжав тело в клубок.

И тогда я решила послать все к черту. Я уже проебала свою трезвость. Я проебала свою нормальность. Я старалась, так старалась, я старалась. Но я не была нормальной. И Шесть это знал. Когда он посмотрел на меня, на рану на моей руке, он увидел, что меня нельзя исправить. Так почему я вообще беспокоилась?

Я, наверное, дюжину раз упала по дороге на кухню, но все же добралась. В моем поле зрения было полно пятен, а руки словно весили по сто фунтов каждая, но я заставила себя встать и потянулась к разделочному блоку.

Он был пуст. Все ножи отсутствовали.

— Что! — закричала я, открывая ящик. Рев в моей голове был громким, когда я обыскивала ящики в поисках чего-нибудь острого. Я полностью выдернула первый из островка и бросила его на пол, чувствуя, как от усилия у меня заныло плечо.

— Ублюдок! — воскликнула я, не найдя ни одного ножа среди лопаточек и ложек.

Он спрятал их от тебя.

Потому что ты опасна.

Потому что ты больна.

Потому что он тебе не доверяет.

На мгновение я схватилась за голову, сжимая ее. Затем я выдвинула второй ящик и подняла его, высыпав его содержимое на пол. Там было больше лопаточек, мерных стаканчиков, половников. Но ни одного ножа.

Взбешенная, я била по стенам, возвращаясь в прихожую. Ни одна из них не треснула и не рассыпалась, как в моей квартире. Это было чертовски неудовлетворительно. Я споткнулась и снова упала на этот чертов стол. Я схватила за его бока, ощущая изгиб его тела, ненавидя его совершенство и символизм, и тот факт, что он был здесь, на моем пути.