Секретная командировка - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 25

А недавно я вдруг услышал, как один из ребят мурлыкает себе под нос «Песню про зайцев»:

А ведь кажется, что я эту песню ни разу не пел вслух. Вот поди же ты! Хуже только, если бы я стал исполнять Владимира Семеновича!

Хорошо быть начальником и иметь свой собственный кабинет. По крайней мере, есть где переночевать, если задержишься на службе. А коли ты лишился собственного угла, то кабинет становится твоим домом.

Возможно, кто-то уже догадался, что моя тётушка выставила любимого племянника из квартиры.

– Вовка, забирай свои манатки, – сообщила тётушка Стеша, когда я поздним вечером приполз домой, – и вали на все четыре стороны.

– С чего вдруг? – удивился я, мечтавший добраться до постели и упасть.

– Не хочу, чтобы меня соседи попрекали, что у меня чекист живет. Ты хоть и племянник мой, но не сын, не внук. Так что уматывай.

Вообще-то тётка употребила другое слово, но из цензурных соображений я его не использую.

Я вздохнул, спорить не стал и пошёл в комнату собирать вещи, благо, что их у меня не много. Кроме сундучка имелись разве что шинель да кожаная куртка, полученная мной в качестве премии. И не за мои умелые действия по поимке контрреволюционеров или разоружение мятежного эшелона (это работа, за которую дают жалованье и паёк), а за мою, так сказать, «хозяйственную деятельность». Впрочем, это как посмотреть и с какой стороны повернуть. Народное хозяйство, как известно, не может функционировать без средств связи, но за ними нужен контроль со стороны соответствующих органов.

Мне не давал покоя телефонный аппарат в квартире венеролога. Понятное дело частнопрактикующему врачу аппарат нужен. Другой вопрос – а как клиенты станут звонить, если все телефоны расписаны по учреждениям? Так себе и представил, как в губвоенкомат или губчека приходит посторонний гражданин, снимает трубку и просит «барышню» соединить его с квартирой доктора. Нет, тут что-то не так. А телефон для нашего брата важнейший источник информации, тем более что сегодня не обязательно подключаться к линии (и не факт, что я отыщу здесь нужную аппаратуру), а можно просто «вербануть» телефонистку, прослушивавшую разговоры.

И вот, не поленившись, взяв с собой пару ребят, отыскав знающего человека (монтер с железной дороги, ранее трудившийся телефонистом на броненосце, мы отправились на телефонную станцию. Там мы увидели тесный зал с коммутатором, за которым трудилось четыре барышни, по одной на пятьдесят номеров. Я в этих вопросах человек темный, только изумлялся скорости, с которой девушки вставляли штырьки в ячейки. Стало быть, в нашем городе наличествует не двадцать номеров, а двести! Как же такое могло получиться? Сколько я помнил, при переворотах первым делом захватывают средства связи. И фильмы ещё не забыл, где революционные матросы заменяют забастовавших телефонисток. А здесь? Все оказалось просто. В октябре семнадцатого старший телеграфист Емелин, оказавшийся к тому же членом партии социал-революционеров, собственноручно захватил телефонную станцию и торжественно объявил о том Череповецкому революционному комитету. Те перепроверять не пошли, да и красногвардейцев в городе мало. Все были рады, а находчивого Емелина назначили начальником станции. Предприимчивый социал-революционер «поделился» с товарищами лишь номерами, принадлежащими казенным учреждениям, о которых всем и так известно, а вот что касается телефонов частных – решил умолчать. Телефоны функционировали, хозяева исправно вносили плату, только уже не в пользу города, а в карман начальника.

У меня волосы дыбом встали, когда я осознал подробности. По телефонам можно вести разговоры не только о жизни, любви и записи к врачу по поводу застарелого сифилиса, но и о многом другом. Счастье для Емелина, что после восстания в Ярославле он унес ноги, а иначе сам бы его пристрелил, а потом пусть меня судят за самоуправство! О том, что уже сделано, вспоминать не станем, но девушек-телефонисток пришлось допросить, немножечко пристрожить, взять расписки, что станут сотрудничать с ЧК и сообщать о подозрительных переговорах. Ещё с одной пришлось поговорить особо на предмет контроля за остальными, но это уже детали.

Неделю монтеры ходили по квартирам, снимали телефонные аппараты, срезали провода. Квартиросъемщики, домовладельцы и иные городские обыватели были недовольны, зато Иван Васильевич Тимохин светился от счастья. Надо же, такое богатство и такая экономия времени! И наш советский губернатор приказал выдать товарищу Аксенову кожаную куртку как премию.

Такую кожанку я давно хотел заиметь. Удобнее, чем шинель, теплее, да и вещь статусная, вроде американских джинсов в восьмидесятые, малинового пиджака в девяностые или какого-нибудь навороченного гаджета в моё время. К слову – раньше я никогда не задумывался о статусных вещах, относился к ним равнодушно, а вот теперь мне нравилось ходить в кожаной куртке и в фуражке со звездой (звезду пришлось заказывать у местного умельца за свои кровные, а сколько Яков Исакович слупил за красную эмаль, даже и говорить не стану!). Вот и гадай, что это – вылазка моего реципиента или у меня самого мозги пошли наперекосяк? Так вошел в роль, что начал лепить с самого себя образ чекиста? Ещё чуть-чуть и нацеплю поверх куртки маузер в деревянной кобуре. Тяжеленный, патронов к нему у каптерщика не допросишься, зато крутой!

Тётка ждала, что я начну выяснять отношения, но я молча упаковывал свое нехитрое барахло. Наконец, она не выдержала:

– Вова, а ты хоть ел сегодня?

– Да, наверное, – кивнул я, делая из шинели скатку и пристраивая её поверх сундучка.

Я и на самом деле не помнил, ел я сегодня или нет. Вроде похлебал супчика из прошлогодней квашеной капусты, съел кусок хлеба. В этот месяц опять урезали паек. Его, кстати, я делил на две части: половину отдавал тётушке, половину – в столовку.

– Садись, у меня оладушки есть.

Выделываться я не стал. Оладушки были из картофельной шелухи, зато с конопляным маслом.

– Скоро молодая картошка пойдет, можно подкапывать, – сообщила тётушка. Глядя как я трескаю её стряпню, вздохнула: – Нашла сёдни картошку, с пару фунтов, в углу в гобце лежала. В прежние-то годы выкинула б, да и всё. А нонче помыла, ростки выковыряла да почистила. Из мякоти супчик сварю – крапивы свеженькой нарвала, сварю, а шкурку на терке протерла, да в оладушки. От жисть, мать её ети!

Мне уже не резал слух тётушкин говорок, её «цоканье», но стал замечать, что она всё чаще и чаще матерится.

Я доедал оладушки, а тётушка сидела напротив, глядела на меня и вздыхала.

– Вовк, ты на меня не серчай, а? Мне-то от что? Я же люблю тебя, дурака, хоть ты и в чека служишь. Но соседи говорят – вы все убийцы, руки у вас по локоть в крови. Мол, кровь человеческую пьете. Как крови напьетесь, так веселы, а нет, так и день худой.

Ага, где-то я это слышал. Или читал. Точно, у Алексея Толстого про князя Ромодановского, начальника тамошней спецслужбы. Интересно, просто совпадение или «красный граф» это про чекистов писал? И странно, что такие слухи уже ходят. Я думал, их будут распускать позже, не раньше сентября, а то и октября, когда объявят «красный террор».

– Я же тебя с малых ногтей растила, как облупленного знаю. Знаю, ты не такой, ты парень честный. Но и меня пойми, страшно мне. Ты на службу уйдешь, а мне того и гляди красного петуха пустят. Ну я-то старая, отжила своё, а ты-то как?

– А что я?

– Так говорю – убьют тебя, дурака, так тебе и надо, а мне потом хороняй.

– Что-то я тебя не пойму, – отложил-таки я вилку. – То ты меня из дому гонишь, то переживать начинаешь, что меня убить могут.