Режиссер Советского Союза - Тенгриханов Александр. Страница 35

И сразу стало легче. Одеты люди по-разному. Кто-то весьма удобно, особенно девушки. Даже зимой некоторые красотки дюже хороши, несмотря на шубы и пальто. Красивую фигуру ничем не скроешь. Ныряю в метро вслед за стремящимся домой народом, расстегиваю свой реглан и убираю шарф в портфель. Надо будет еще шапку снять. Никогда не мог понять людей, которые спокойно сидят в транспорте и помещениях в зимней одежде.

Захожу в универсам рядом с домом и беру несколько булочек с изюмом. Употреблю их утром с кофе. Хлеб обычно покупает теща, как и большую часть продуктов. Ассортимент в магазине все-таки слабоват, но я уже привык. Захотелось еще сыра и вина. Пробиваю на кассе чек и иду за своими покупками.

– Ты сегодня пораньше? – близняшки устраивают небольшой карнавал вокруг вернувшегося отца.

Я же снимаю пальто, сдавая авоську улыбающейся теще. У самого на душе сразу потеплело. Может, не все так плохо?

– А что ты принес? – тут же две любопытные мордашки лезут рассматривать покупки.

Все-таки хорошо, что ушел пораньше и решил немного забыть о проблемах. А то чего-то я совсем заработался.

– Булочки пополам? – восклицают в унисон близняшки.

– Так четыре же не делится на три, – шучу над зависшими девчонками.

– Зато хорошо делится на четыре, – слышу голос Зои, вышедшей из спальни. – Я тоже съем одну с утра. И давай прекращай издеваться над детьми, сейчас будем ужинать. И что это у нас за праздник такой? Вино зачем купил?

Нет, сегодня она мне настроение не испортит. Не хочет вина, я выпью сам. Молча иду переодеваться, а желудок уже урчит от ароматных запахов с кухни. Нет, положительно, была бы Анна Михайловна моложе, то женился бы на ней. Шучу, конечно. Но как она замечательно готовит!

– Значит, говоришь, что успеешь к заседанию комиссии, которую еще надо пройти?

Сегодня Фурцева максимально строга и весьма суха в общении. Вообще, вызов на ковер к моей покровительнице был неожиданным. Марина позвонила на студию и сказала, что меня ждут в министерстве. Никакой особой вины я за собой не чувствую, но небольшой мандраж присутствует.

Пришлось с ходу давать полный отчет по производству фильма. В сроки мы вроде укладываемся, но с большим трудом. Я здесь еще столкнулся с неприятным фактом – народ особо не напрягается. Если на съемке я задавал мощный темп, и работали мы фактически на износ, то далее начались проблемы. Монтаж и прочие технические вопросы требуют наличия необходимого персонала. А если они три раза в час курят и потом чаи гоняют, то о каких сроках может идти речь. Пришлось весьма сурово поговорить с частью товарищей. Зато теперь они ведут более здоровый образ жизни. Но надолго ли хватит их энтузиазма?

Министр все так же давила меня своим строгим видом и интересовалась процессом буквально покадрово. И вдруг совершенно странный вопрос:

– Ты почему демонстративно игнорируешь общественную жизнь коллектива?

От подобной сентенции я чуть язык не проглотил. Вот реально, о какой дополнительной нагрузке может идти речь, если я и так с киностудии не вылезаю? Еще бы точно знать, что под этим подразумевается.

– На демонстрацию сходил. Взносы плачу, как положено, – отвечаю настороженно.

– Ты дурачка мне здесь не изображай! Собрание проигнорировал, два заседания с политинформацией тоже. Да и на демонстрации ты, говорят, выпивал. Другого места найти не мог?

– Так я же еще комсомолец и думал, что мне на партийные мероприятия можно не ходить. А про политинформацию даже не слышал. Не факт, что пошел бы – очень занят. Но действительно не знал. Про выпивку врут, я вообще малопьющий. – А сам думаю: какая сука меня сдала?

Некоторое время Фурцева хмуро смотрела на меня. Затем встала и начала медленно ходить по кабинету.

– Алексей, меня начинают мучить сомнения, не сделала ли я большую ошибку. Но ты не переживай, ее можно быстро исправить, – обманчиво ласковым тоном произнесла министр. – Ты понимаешь, что Бритиков пока складывает жалобы в папочку? Ну и мне дает ознакомиться. Рабочие конфликты – дело житейское. Только уж больно их много за три месяца. Но есть вещи, которые нельзя игнорировать. Ты, кстати, в партию вступать собираешься?

– Нет. А зачем?

Екатерина Алексеевна посмотрела на меня как на слабоумного и села в свое кресло.

– Потому что вряд ли советская власть будет доверять всякого рода беспартийным нигилистам. Ты же кино собрался снимать, на фестивали ездить. Кто же тебя за границу просто так выпустит? Странно, что я должна объяснять тебе прописные истины. Все наши заслуженные режиссеры – члены партии, а многие вообще фронтовики. Никто не доверит тебе снимать важную картину при наличии сомнительной биографии.

Сижу и офигеваю от этого лицемерия. Вот зачем тащить в партию всех подряд? Сами же потом пожалеете. Тем более что деятели кино прекрасно себя чувствуют и без одной картонной книжечки, но активно изображают из себя истинных коммунистов. Именно эти дельцы от искусства предадут вашу КПСС, а что страшнее – страну. Некоторые уважаемые и любимые товарищи еще на ВОВ замахнутся. Этого я никогда не прощу Окуджаве или Васильеву, при всех их заслугах. Ладно бы были шкурами вроде Солженицына или ублюдками с «Эха Москвы», но ведь достойные люди. Вы воевали и ковали победу, но не имеете права нести разный бред на потребу публике, особенно всяким либералам с двойным гражданством и прочим иностранцам. Так незаметно и расшатывается лодка под названием государство. Давайте оставим мертвых в покое и не будем трогать то время. Я человек, далекий от политики, но историю своей страны люблю и уважаю. Но сейчас не об этом.

– Обещаю ходить на все общественно-партийные мероприятия, – говорю совершенно серьезно. – В партию вступлю, так как это нормальная потребность любого советского человека. Но думаю, это будет немного позже. Что касается поездок на разные фестивали, то они мне безразличны. Я хочу снимать кино, которое можно продать буржуям. Для этого мне нужен выход на несколько кинопродюсеров. Думаю, один раз меня отпустят в Рим на пару дней. Вы только определитесь, нужна ли стране валюта, которая так тяжело достается?

Отдышавшись, продолжаю:

– И по поводу стукачей и всяких доброхотов. Я советский гражданин и люблю свою страну, – говорю совершенно искренне про свой патриотизм. – Если у коллектива есть претензии, то их надо высказывать в лицо. Это моя принципиальная позиция, от которой я не отступлю. Писать жалобы и чего-то замышлять за спиной – просто мерзко. Что касается этих двух хмырей звукорежиссеров, то вопрос странный. Не понимаю, почему государство так лояльно относится к бездельникам и лодырям. У них каждый час по два перекура или похода в туалет. При этом идут толпой, устраивая диспуты на полчаса. Как-то я прикинул, что данные товарищи таким образом убивают половину рабочего времени, за которое государство платит им деньги. Я бы дал им пинка под зад и выгнал с волчьим билетом, чтобы они, кроме сторожей, никуда устроиться не смогли. Или ехали на вахту, добывать нефть для Родины. Но мы же гуманное и самое доброе в мире государство… А потом удивляемся, откуда берутся все эти паразиты и прочие бездельники. Знали бы эти бездельники, что завтра потеряют работу и не найдут новую, то быстро изменили свое отношение к своим обязанностям.

– Не перестаю поражаться твоей наглости и самоуверенности, – первый раз за сегодня Фурцева изобразила улыбку. – Но это даже хорошо. Именно такие наглецы чего-то добиваются в жизни. Давай пока оставим в покое трудовую дисциплину на киностудии. Объясни, почему Бондарчук, Хуциев или твой защитник Данелия не смогут добиться успеха в Европе?

– Потому что на Западе их фильмы не купят. Совершенно иной подход. Да и неинтересны там «Девчата», «Федоры» и прочие «Димы Горины». Это сугубо внутренний продукт. Я не говорю, что наши режиссеры хуже. Может, наоборот, многие работают лучше и придумывают что-то новое, что потом воруют западники. Калатозов – вообще гений. Но есть большая разница между внутренним советским, европейским фестивальным и массовым западным кино. Разве что вложить миллионы долларов в саму индустрию, купить киностудию, нанять профессиональных продюсеров. Но кто будет этим заниматься? И кому нужны конкуренты такого уровня?