Фокусник - Сувира Жан-Марк. Страница 2

Четверо молодых заключенных поднимают крик: они решили свести замечание к шутке:

— Командир, вы просто не понимаете: оказавшись здесь, причем не по своей воле, мы все-таки не должны отставать от братанов в своем развитии, иначе они еще подумают, что мы не волочем в мейнстриме. Вот мы и поддерживаем, так сказать, свой культурный уровень.

— Ладно, ребята, но только делайте это без излишнего сотрясания воздуха.

Остальные заключенные только смеются, а маленький человек, кажется, и вовсе не слышит радио. Сегодня его очередь мыть посуду. Он уже наметил свою будущую жертву: это верзила двухметрового роста, сто десять килограммов мышц. Заметив маленького человека, здоровяк не спускает с него глаз. Но у того еще более отсутствующий вид, чем обычно, а своим ростом метр семьдесят и весом шестьдесят килограммов он вообще никогда никого не впечатлял. Насторожившаяся было жертва расслабляется, видя, с каким трудом маленький человек тащит тяжелые металлические подносы: ведь сам он с легкостью держит двадцать штук одной рукой. Маленький человек наблюдает за перемещениями остальных заключенных по кухне: он знает, что окажется лицом к лицу со своей жертвой лишь на две-три секунды. Он едва удерживает десять подносов двумя руками. Жарко, голова болит так, будто вот-вот лопнет; он опускает глаза, так как знает: в них сквозит откровенная ненависть, — и всякий, кто заметит это, без труда угадает все, что произойдет дальше. Он знает, что делать. Парни отчищают пол скребками, выливают воду на пол и сгребают ее к центральному стоку. Жертве придется остановиться и подождать две-три секунды, прежде чем пройти. В этот момент они и поравняются друг с другом.

Приблизившись, рослый парень рассматривает его, стоящего с десятью подносами в руках, — и все же что-то тут не так, но до жертвы это доходит секундой позже, чем следовало бы. Кипучая ярость удваивает силы маленького человека: он держит подносы одной только левой рукой, а в правой, словно по волшебству, возникает какой-то острый предмет. Стремительным движением снизу вверх он вонзает его в сердце своего противника, и тот падает, не успев ничего поделать: ни отвести удар, ни закричать. Верзила делает два шага, валится на пол под грохот рассыпающихся подносов и практически испускает дух, касаясь головой кафельных плит. Все, уставившись на лежащего навзничь бедолагу и ничего не понимая, начинают смеяться, полагая, что парень поскользнулся. Однако тот лежит без движения, вокруг него медленно растекается лужа крови. Повисает тревожное молчание. Сам на то не рассчитывая, маленький человек выиграл от перепалки между заключенными и охранником по поводу громкости музыки. Он идет дальше как ни в чем не бывало. Кто-то выключает радио, молчание становится тягостным. Все понимают, что произошло убийство и совершивший его находится среди них. Маленький человек поворачивается спиной к остальным, ставит подносы в раковину и опускает руки в воду.

Сердце его бешено колотится, пульс достигает, наверное, трехсот ударов в минуту, ему трудно дышать, но если его сейчас схватят — он не будет особо переживать. Все кончено, он сделал то, что нужно было сделать. Ему удается успокоиться, его лихорадочное состояние никто не заметил, он сумел остаться серым, невидимым, безмолвным. В голове у него бушуют и роятся всевозможные мысли. Смятение на кухне достигло своего апогея. Никто не видел, что именно произошло, и надзиратель хорошо понимает, что его ждут неприятности со стороны начальства, а рождественская премия определенно накрылась. Приходят охранники, чтобы засвидетельствовать произошедшее. Смертельно раненный потерял слишком много крови и не может говорить. Восьмерых заключенных, находившихся на кухне, отправляют в карцер. Полицейское расследование поручено комиссариату Мулен-Изера. Полицейские выясняют обстоятельства покушения, проводят допросы, очные ставки. Никто ничего не видел, и это правда. Покойный, отбывавший срок за двойное убийство, вообще-то не вызывает ни у кого сочувствия. У фликов [1]из комиссариата слишком много всяких нераскрытых дел, чтобы терять время в тюрьме; кроме того, они уверены, что ничего больше выяснить им не удастся.

2 января 2002 года

В судебной канцелярии всего двое служащих, они оформляют документы на освобождение заключенного, чей срок истекает в новом году. Рассказав друг другу о том, как провели новогоднюю ночь («Ну и весело же было!»), и особо подробно остановившись на таких моментах, как ужин, развлечения, танцы, похмелье, чиновники занялись подготовкой материалов, необходимых для текущей работы. Тот, что постарше, случайно обращает внимание на имя освобождаемого и присвистывает. Этот протяжный свист оканчивается восклицанием:

— Черт, он выходит!

Тот, что помоложе — он первый год служит в тюремной администрации, — вопросительно смотрит на коллегу, отдавшему службе двадцать лет, при этом пятнадцать из них проведшему в Мулен-Изере.

Умудренный опытом служащий, важный от сознания того, что владеет некой информацией, не торопится разъяснять причину своего восклицания; он достает сигарету, раскуривает ее от пламени зажигалки и принимается за рассказ:

— Такие, как этот тип, не часто будут попадаться тебе за время службы. Его закрыли в январе 1990 года, когда парижский суд приговорил его к пятнадцати годам заключения за изнасилование одной старой женщины. Пострадавшая — ей было уже восемьдесят с лишним — не оправилась от случившегося. От шока она полностью потеряла дар речи. Этот тип даже не пытался скрыться, он оставался рядом со своей напуганной до смерти жертвой всю ночь. Пришедшая утром домработница обнаружила его в квартире и бегом бросилась в комиссариат.

— Парень не скрылся с места преступления? Вдобавок ко всему он еще и осел!

— Подожди, это далеко не вся история, мальчик мой. Явились флики, мужик по-прежнему не двигался с места. Он ничего не сказал ни им, ни своему адвокату, ни следователю, молчал и на суде. Ничего. Я об этом читал в «желтой прессе», вовсю мусолившей его дело. Бабулька умерла спустя два года, так ни разу и не раскрыв рта. Когда его привезли сюда, любопытное это было зрелище. Он не разговаривал.

Молодой служащий решил уточнить:

— Ну так почему же он помалкивал, этот парень?

— Почему? Ну ты даешь! Кто же знает? Он месяцами не говорил, годами. Кроме того, очень скоро здесь у него начались неприятности. Поначалу он сидел в одной камере с тремя другими заключенными. Но вот через полтора года его обнаружили в камере в состоянии комы. Как выяснилось позже, на протяжении всего этого времени трое сокамерников трахали его. Вообще так обычно и происходит с насильниками, со «стеклорезами», как их называют в местах заключения. Он попытался повеситься на собственной простыне, но чего-то не дотянул. Врач, составивший кое-какое представление о причинах, приведших его к попытке самоубийства, тщательно его осмотрел и пришел к некоему заключению. А этот тип так и не заговорил.

— Он не заложил своих обидчиков? Ну он и чудной, этот гусь. Ему ведь было нечего терять, — удивился молодой служащий.

— Он ни разу не пожаловался. Но только вот нюанс в том, что три его сокамерника несколько безвременно друг за другом отошли в мир иной. Первый истек кровью два года спустя: пока он мылся в душе, ему перерезали сонную артерию. Рядом с ним находились пятнадцать заключенных, в том числе и тот, о ком мы говорим, и никто ничего не видел. Можешь мне поверить: если бы кто-нибудь заметил, как он это делает, его бы заложили. Но поначалу его подозревали не более, чем остальных. Второго удушили шнурком в библиотеке. Это случилось через три года после первого убийства. В тот раз тоже вокруг было пятнадцать или двадцать заключенных, да еще и надзиратели, и никто ничего не видел. И наш парень тоже оказался рядом.

— И они ничего не заподозрили, ни директор, ни охранники?

— Я был единственным, кто говорил об этом с директором и с фликами, ведшими расследование. Они мне ответили, что я слишком много сморю кино. Третьего замочили в прошлом месяце. Скажу тебе: этот здоровый детина все время был начеку, старался никогда не встречаться с тем парнем один на один и очень надеялся на свою физическую силу. Он знал, что того типа освободят в январе, и ему не терпелось лично удостовериться в этом. Не повезло, однако: закончил свой жизненный путь на кухне. Я беседовал об этом с новым директором, но тот посоветовал мне не лезть не в свое дело: дескать, не я веду расследование.