Техник - ас (СИ) - Панов Евгений Николаевич. Страница 55

— А вот гражданин Кучумов утверждает, что вы втянули его в спекуляцию продовольствием и заставили продавать продукты на рынке за золото, угрожая в случае отказа убить его супругу. Он испугался и пошёл у вас на поводу, втянув в преступный промысел свою жену. В этот раз вы, с его слов, потребовали с него отдать вам всё золото, которое было выменяно на продукты, но он пригрозил, что сообщит в органы. После этого вы набросились на него, стали жестоко избивать, а когда гражданка Кучумова бросилась на помощь мужу, то вы хладнокровно убили её, ударив тупым твёрдым предметом в висок. Что вы на это скажете?

Допрашивал меня следователь несколько часов. Нет, меня никто не бил, никто не унижал. Агапкин лишь задавал вопросы, пытался поймать на нестыковках. Потом отвели в камеру. Была уже глухая ночь.

Всю следующую неделю допросы шли ежедневно. В конце недели Агапкин встретил меня радостный, словно в лотерею выиграл.

— У меня для вас, гражданин Копьёв, хорошие новости. Мы опросили ваших подчинённых и они подтвердили, что продовольствие было куплено на собранные средства. Так же у вашего старшины оказались накладные, выданные Кучумовым о приёмке груза. Правда в своих ведомостях он это никак не зафиксировал и продукты присвоил себе. Впрочем бывший интендант Кучумов во всём признался и уже расстрелян по приговору военного трибунала. По убийству гражданки Кучумовой статья вам переквалифицирована на 139-ю, убийство по неосторожности, а равно убийство, явившееся результатом превышения пределов необходимой обороны. По ней вам грозит до 3-х лет лишения свободы, либо принудительные работы на срок до одного года.

Уже в камере я задумался. Ну в то, что меня расстреляют я как-то не верил. Но и прохлаждаться в лагере или тюрьме, когда идёт война, я не собирался. Я не Солженицын, который решил, что в лагере шансов уцелеть значительно больше, чем на фронте в преддверье наступления и просто таким образом дезертировал. Хотя, с другой стороны, можно отсидеть, а потом кричать на всех углах, что являешься жертвой репрессий кровавого сталинского режима. За бугром так вообще примут с распростёртыми объятиями, если ещё и будешь лить потоки грязи на СССР. Глядишь Нобелевскую премию дадут. Мира. Что-то подумал об этом обо всём и аж затошнило. Ну уж нет. Я лучше на фронт, хотя бы и рядовым в пехоту.

На следующий день я попросил у Агапкина лист бумаги и написал, что признаю себя виновным в убийстве гражданки Кучумовой по неосторожности, раскаиваюсь и прошу отправить меня на фронт, чтобы кровью искупить свою вину.

А через день рано утром за мной в камеру пришёл конвой. Если честно, то сердечко слегка ёкнуло в груди. Меня посадили в кузов тентованной полуторки, двое конвойных расположились там же и куда-то повезли. Как оказалось на Комендантский аэродром, там пересадили в транспортный ПС-84 и всё так же под конвоем отправили в Москву.

В Москве доставили в Лефортовскую тюрьму и посадили в одиночную камеру. Сколько я там просидел сказать сложно. В камере всегда был одинаково тусклый свет и определить день сейчас или ночь было невозможно. Пайку через окошко в двери приносили всегда в разное время. Один раз меня выводили на допрос, где следователь в грубой форме потребовал, чтобы я признался, что был завербован английской разведкой и вёл подрывную деятельность по их заданию. Мне было уже откровенно наплевать и я просто и незамысловато послал его в пешее эротическое путешествие в старинный бельгийский городок, находящийся примерно в 30 километрах юго-западнее Льежа [68]. Следователь меня не понял и только хлопал своими глазами в недоумении. При чём тут Бельгия и город Льеж? Ну да если захочет, то по карте посмотрит, куда именно я его послал. Кстати, городок очень даже не плохой. Я, как истинный русский, в своё время не мог упустить возможность побывать в нём. Благо соревнования по воздушной акробатике проходили неподалёку. Лично мне там понравилось. Симпатичный городок со множеством достопримечательностей.

Если честно, то я ожидал, что меня будут бить или оказывать какое-либо физическое воздействие. Однако ничего этого не произошло. Да и допросов больше никаких не было. Складывалось впечатление, что где-то ТАМ просто не знали, что со мной делать.

Ещё несколько бесконечно тянущихся дней и состоялось заседание военного трибунала. Всё прошло так, как и было ожидаемо. Трибунал заседал не долго и вынес приговор; меня признали виновным по статье 139 УК РСФСР, убийство по неосторожности, приговорили к принудительным работам на один год, но, учитывая мои воинские заслуги, меня временно лишили воинского звания, изъяли все награды и направили в отдельную штрафную штурмовую эскадрилью Сталинградского фронта. Странно только, что в штурмовую, а не в истребительную. Но права качать я не стал. Тут, как говорится, раз доктор сказал в морг, значит в морг. Повоюем в штурмовиках. Странно только, что ни слова не было сказано, на какой срок меня туда отправляют. Насколько я знал в ту же пехоту в штрафники отправляли на срок не более трёх месяцев. Ну да на месте разберусь.

Глава 16. Штрафник.

— Становись! Смирно! Слушать сюда!— конец октября в этих местах, конечно, не то, что где-нибудь на севере, но тоже не балует особым теплом, особенно если ты стоишь в строю, а очень даже свежий ветер пытается залезть тебе под куцую шинель,— Я представитель особого отдела 8-ой воздушной армии Сталинградского фронта, капитан госбезопасности Голец.

Да, уж. Как говорится, сходил за хлебушком. Это вам не 21-ый век с его адвокатскими конторами в каждой подворотне и судебной тягомотиной, тянущейся по несколько лет. Тут пролетарский суд, суровый, но справедливый, работает быстро, а уж военный трибунал и подавно. Таких горемык как я набралось общим числом пять душ. Два лётчика и трое технарей и с нами сопровождающий от НКВД в звании лейтенанта. Ехали мы от Москвы до безымянного полустанка в волжской степи почти четверо суток. Мда, в своё время я от столицы до Волгограда на поезде доезжал в худшем случае за сутки, это если с остановками чуть ли не у каждого столба. Хорошо хоть ехали с некоторым комфортом.

Нашему сопровождающему, судя по всему, дали приказ доставить нас до определённого пункта, и крутись при этом как хочешь. Вот он и крутился. Договорился, пользуясь своими полномочиями, чтобы нас посадили в вагон, в котором на фронт везли тюки с сеном. С одной стороны хорошо, что относительно мягко, а с другой нельзя было пользоваться огнём в любом виде. То есть ни покурить, ни воду вскипятить. И если от запрета первого я, как некурящий, не страдал, то вот второе очень огорчило. Питаться всухомятку как-то не очень хотелось. А ещё я сильно переживал за своих девчонок и мысленно ругал себя за свою несдержанность. Надеюсь то, что произошло со мной, на них не отразится, да и ребята из эскадрильи не дадут им пропасть. Хуже всего было то, что я так и не успел оформить на Свету свой денежный аттестат. Правда не знаю, остался бы он действительным в связи с моей судимостью и отправкой в штрафную эскадрилью.

Похоже сено на фронте было не самым необходимым грузом, поэтому мы подолгу стояли на станциях и полустанках, пропуская идущие к фронту эшелоны с техникой и личным составом и встречные санитарные поезда. Несколько раз наш вагон перецепляли к другим составам, но на скорости передвижения это никак не отразилось. Зато появилась возможность на станциях разжиться кипятком, а пару раз и полноценным горячим обедом. Наш сопровождающий не стал строить из себя крутого начальника, а брал одного из штрафников-техников и с ним отправлялся на поиски чего бы пожевать. Сам он так же питался вместе с нами. Единственное, это он просил не выходить из вагона. Да и куда мы пойдём, если все наши сопроводительные документы находятся у него в планшете, с которым он ни на секунду не расстаётся. Нам без документов дорога лишь до ближайшего патруля, а после опознания как штрафников, до ближайшей стенки. Ну а на остановках лейтенант выводил из вагона страждущих, чтобы они могли всласть покурить, а заодно освободить от содержимого дальнего предка биотуалетов будущего, именуемого здесь неблагозвучным словом параша.