Спать и верить. Блокадный роман - Тургенев Андрей. Страница 43

— Я вам напомню, — Понькин еще раз плюнул в урну, на сей раз с места, попал точно. Выхватил бумажку. — Тихий океан, календарь, корабль, церковь, запад, восток. А! Церковь!

— Да, — сказал директор.

— Религиозной пропагандой побаловаться затеяли? — грозно тряс листком Понькин.

Слюни от него отлетали и частично достигали Генриетты Давыдовны. Она отступила.

— Это слова на тему загадки… Там упоминалась церковь…

— А зачем она там упоминалась?

Тут Генриетта Давыдовна замешкалась. Церковь во-обще-то была в загадке историческим фактом…

— Вообще бы, — кашлянул директор. — Загадки… того.

— Абсолютно согласен! — подхватил Понькин. — Школа — советское учреждение, а вы с загадочками! Прекратить! Чтобы больше ни-ни… загадочек ваших дурацких!

— Как вы разговариваете? — Генриетта Давыдовна так махнула рукой, словно в ней был веер.

— Ах, вам не нравится? Так учтите: не прекратите свои вредительские кунштюки, с вами будут беседовать в другом месте!

— Вот, — подтвердил директор.

Особо больно было то еще, что Генриетта Давыдовна сама себя про загадку корила. Там упоминалась еда, а это нехорошо, могло детей травмировать. Генриетта Давыдовна и так всю ночь мучалась.

125

«Мой фюрер! Сегодня в газете „Ленинградская Правда“ опубликовано обращение городских женщин. Цитирую без обиняков — „Скорее река Нева потечет вспять, нежели город Ленинград будет фашистским“.

Войска вермахта в двух шагах от Ленинграда, а потому уверенность женщин очевидно не лишена смехотворности. Но, мой фюрер, смехотворна и их уверенность в том, что Нева не может потечь вспять! Нева все может! Перед нашим с вами взором так и рисуется эта космологическая картина! Петербург создан для фантастических зрелищ, и, следовательно…»

Трудно писать пьяным. Клавиши путаются, мысли заедают, а высказаться хочется витийственно.

«Мой фюрер! Представляется насущным пересмотреть концепцию относительно дальнейшей судьбы северной столицы необъятного государства российского. Как было убедительно показано в предыдущих донесениях, этот город не предназначен для обычного человечьего существования. Однако великий Рейх может в дальнейшем использовать его как город-музей, как декорацию для величественных мистерий в исполнении лучших творческих сил Германии, для магических парадов… В конце концов, как парк аттракционов. Самолетами и кораблями сыны и дочери Рейха будут посещать это необыкновенное место, для исполнения религиозных ли культов, для развлечения ли — в зависимости от вашей воли… В этой связи следует немедленно прекратить артобстрелы и авианалеты, что поможет сохранить жизни летчиков, боеприпасы для других участков фронта, а необычный населенный пункт — для великой Германии. Военные усилия сосредоточить на уничтожении населения, совершенно чуждого идее призрака-аттракциона…».

Море, ясное дело, по колено, включил в учреждении свет, машинку выволок на стол, еще и директорским «Главспирттрестом» не побрезговал. Это ошибка, может заметить убыль в бутылке, догадается, заколотит окно. Разбавить, что ли, водой? Патруль бы не заявился на стук. Патруль, впрочем, можно перестрелять. Много их, патрулей!

«Мой фюрер! Один налет, однако, рекомендуется осуществить в ближайшие же дни. В Радиевом институте по улице Рентгена, в обычном шкафу, в отсутствии хранилищ, хранятся значительные запасы радия. Если разбомбить здание института, произойдет естественное распыление, и в радиусе не менее двухсот метров на несколько дней создастся смертельная для человека зона. К моменту создания в будущем немецком Петербурге парка мистического отдыха радий развеется, а ныне попадание бомбы в институт представляется насущным.

Представляется также эффективной мерой по избавлению города-музея от населения сброс с самолетов фальшивых продовольственных карточек, образец которой прилагаю в бутылку…».

Содержательное вышло письмо, молодец. Вот только плану «Д» сам же, идиот, сверх меры спервоначалу напомогал.

126

Загадки про географию придумал сочинять Александр Павлович, и они сочиняли их вместе, в соавторстве, предполагая со временем сложить в книгу. Придумали героя — пытливого юнгу Никиту Солнышкина с советского торгового корабля. Он много путешествует по морям-странам, сталкиваясь с разнообразными диковинами и парадоксами. За диковины больше отвечала Генриетта Давыдовна, а Александр Павлович — за литературную часть.

Вчера Генриетта Давыдовна загадывала про двойной день. Солнышкин на своем «Балтийце» плыл (шел, говорят моряки) по Тихому океану и учил французский язык. Положил себе по шесть слов в день, а если норму не выполнял, то героически отказывался от послеобеденного десерта. И вот Никита пробалясничал день, слов не выучил, о чем честно и говорит коку. А добрый кок его утешает: так и быть, не станем сегодня срывать листок с календаря, пусть день продлится еще 24 часа, успеешь выучить. Так и стало.

Разгадка в том, что корабль пересек такую «линию смены дат», которую установили в конце прошлого века.

До этого, плывя вокруг света, корабль либо приобретал один день (если шел с запада на восток) или терял день (если наоборот). Это из-за вращения земли: она крутится либо вперед, вместе с кораблем, либо ему навстречу.

Еще только начав загадывать, Генриетта Давыдовна сообразила про «десерт», но переделать на ходу не спроворилась. Какой еще приз юному юнге? — не пинту же рому! Промелькнуло переменить на наказание: дескать, бьют, если не выучил, но ведь речь-то о советском судне! Ее бы Понькин просто развеял по ветру бы тогда, Давыдовну Генриетту.

Дети загадку решать не стали, спросили лишь, что на десерт у юнг, Генриетта Давыдовна покраснела, что, наверное, конфета, как и в школе сегодня дадут. Дети не прореагировали, а надо ведь, кто-то записал список слов и выдал Понькину! Импоссибль!

Она забыла сесть в трамвай, брела пешком, потом сообразила, но в трамвай не пошла, в давку. На Фонтанке обогнала средних лет женщину с трупом: свисал с детских санок, ноги-руки по снегу волочатся.

А одной рукой шевелит будто, пальцы будто сжимает и разжимает. Генриетта Давыдовна головой помотала: точно. Живой труп-то! Вскрикнула, подскочила:

— Женщина! Ваш покойник рукой шевелит!

— Ну да, шевелит еще, — женщина ответила, на Генриетту не глянув. — Пока довезу — перестанет…

А церковь в загадке вот с чего получилась: матросы Магеллана, потерявшие день, все религиозные праздники справляли днем позже, за что были дома приставлены к длительному церковному покаянию.

127

— Настя, что с тобою? — обеспокоился Юрий Федорович.

Выдержка у его верной помощницы невероятная была, и в самые тяжелые случаи, когда кишки выворачивало из желудка, а слезы из глаз, рука ее — не дрожала. А вот теперь разрыдалась, да как! В голос, и слезы прыскали струями до стены, можно было бы счесть в другой ситуации за юмористический фокус.

— Что же такое? — Юрий Федорович растерянно водил вокруг Насти руками, не касался.

— Эта… Потапова.

Потапову привезли со страшной раной, с отрезанным по живому куском ягодицы. Решили, злодейское нападение. Вызывали милицию.

— Она… сама, оказывается.

— Как сама, Настя?

— Сама от себя отрезала, ножом. Чтобы детей накормить.

— Ох…

Юрий Федорович откинулся к стене, приобнял осторожно Настю. Это новости о человечестве. И ведь, пожалуй, хорошие. Грудь иголкой прокалывать для маленьких, хоть кровью чтоб вместо молока, это случалось. Но чтоб так вот… Настя прильнула наотмашь и продолжала, крупно вздрагивая, жаться, сильно, будто втереться в него хотела.

128

Летчик Савостьянов, атакуя пробравшегося в город бомбардировщика «Хенкеля», сделал, чтоб не допустить бомб на город, таран пропеллером по хвосту. Фашист упал в Таврическом, наш — где-то в Басковом. Таврический вообще-то был под замком, но под соусом посмотреть на обгоревшего стервятника сад открыли для населения на сколько-то дней. Ким, разумеется, припустил смотреть. Вражий самолет валялся в снегу со скосовороченным качаном, похожий на ворону, сбитую машиной или рогаткой, нелепую и пустую. Жалкий! — а именно из таких ведь валятся гигантские смертоносные бомбы.