Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь. Страница 66

Это больше чем метафора. Это — вера в единение человека и неба, которая заставляет природу буквально пульсировать человеческими эмоциями.

Пантеизм, или единение с природой, лучше всего иллюстрирует стихотворение Ду Фу «Четверостишия о разных настроениях», в котором природа очеловечена, показаны глубокое сочувствие поэта к ее несчастьям, беспредельная радость общения с ней и, наконец, полное с ней единение. Вот первые четыре строки:

Слова «скиталец», «болтливый», «щебетать» наделяют весну и попугаев человеческими качествами. Далее поэт осуждает бурю, которая накануне вечером «учинила произвол» в саду над персиковыми деревьями и грушей:

Нежные чувства к деревьям повторяются в последнем четверостишии:

Ивы, радостно танцующие на ветру, для поэта символизируют бурные переживания покинутой любимым женщины, а цветы персика, неосторожно роняющие лепестки в воду, уносящую их в неизведанную даль, являются метафорой легкомысленной женщины. Вот в пятом четверостишии:

Такое пантеистическое мировоззрение порой растворяется в беспредельной радости соприкосновения с червячком или летающим насекомым, как, например, в третьем четверостишии у Ду Фу. Однако мы можем также найти подобный пример в стихах сунского поэта Е Ли, который написал в стихотворении «Картина поздней весны»:

Субъективность такого мировоззрения, помноженная на бесконечно нежные чувства по отношению к птицам и животным, позволяет Ду Фу говорить о «сжатых кулачках» белой цапли, которая отдыхает на песчаном берегу, и «ударах плавников» рыб, выпрыгивающих из воды поблизости от лодки. И здесь мы наблюдаем самое интересное в китайской поэзии — сочувствие. Использование слова «кулачки» для когтистых пальцев белой цапли не просто метафора, поскольку поэт отождествил себя с цаплей; вполне возможно, что он физически ощущает, как рука сжимается в кулак, и надеется, что читатель разделяет с ним эту эмоциональную проницательность. Здесь — не пристальные наблюдения ученого, а лишь обостренные чувства доброго сердца поэта. Здесь также и наблюдательность влюбленного, проникновенная чуткость матери. Такое сочувствие природе, такое духовное единение с мирозданием, такое превращение неживого в живое позволяют каменным ступеням, заросшим мхом, «взбираться» к дверям и цветкам травы «входить» на оконную завесу. Такая поэтическая иллюзия, поскольку это именно иллюзия, интуитивна и неизменна, поэтому кажется, что она составляет саму суть китайской поэзии. Аналогия перестает быть аналогией и становится поэтической истиной. Человек должен быть более или менее «заражен» природой, чтобы написать следующие строки о цветах лотоса, напоминающие Гейне:

Рассмотрение двух сторон поэтического мастерства, связанных с пейзажем (цзин) и чувствами (цин), позволяет нам понять дух китайской поэзии и ценность такой поэзии для национальной культуры в целом. Общекультурная ценность китайской поэзии характеризуется двумя категориями, которые соответствуют ее делению на два типа: (1) хаофан — поэзия романтической отрешенности, беспечности, бесконтрольности эмоций, поэзия протеста против социальных ограничений, поэзия беспредельной любви к природе; (2) ваньюэ — поэзия художественных ограничений, нежная, печальная, но не гневная, воспевающая умеренность во всем и любовь к соотечественникам, особенно к бедным и угнетенным, поэзия, внушающая отвращение к войне.

К первому типу поэтов можно отнести Цюй Юаня (343—290 до. н.э.), таких пасторальных поэтов, как Тао Юаньмин, Се Линъюнь, Мэн Хаожань (689—740), сумасшедший монах Ханьшань (жил в X в.). Ко второму типу относятся Ду Фу, Ду Му (803—852), Бо Цзюйи (772—846), Юань Чжэнь, а также великая китайская поэтесса Ли Цинчжао (1081—1141?). Конечно, здесь не может быть строгого деления. Кроме того, есть еще и третья группа, а именно сентиментальные поэты, такие как Ли Хэ (Ли Чанцзе, 790—816), Ли Шанъинь (813—858), его современники Вэнь Тинъюнь и Чэнь Хоучжу (553—604), а также маньчжур Налань Синдэ (1655—1685), которые более известны как поэты любовной лирики.

Лучшим представителем первого типа поэтов является Ли Бо, о котором Ду Фу писал:

Ли Бо — первый среди поэтов-скитальцев с его пьянством, неоднозначным отношением ко всему официозному, с его «дружбой» с луной, любовью к горным вершинам и постоянным стремлением к возвышенным целям:

Романтизм в конечном итоге привел Ли Бо к преждевременной смерти: поэт утонул, пытаясь достать из озера отражение луны. Прекрасно, что уравновешенные и степенные китайцы иногда умирали такой романтической смертью!

Китайцы горячо любят природу, которая составляет поэтику их существования; благодаря поэзии чувства, переполняющие их сердца, проникли в литературу. Это научило китайцев любить цветы и птиц в большей степени, чем это обычно бывает у простых людей иных национальностей. Однажды я наблюдал толпу китайцев, любующихся птицей в клетке. Это зрелище делало их вновь по-детски непосредственными, создавало хорошее настроение, делало свободными, разрушало преграды отчужденности между незнакомыми людьми. И все это — только потому, что у них появился общий объект любви. Любование жизнью в деревне наложило печать на всю китайскую культуру. Ныне официальные лица или ученые, говоря о «возвращении в деревню», считают это намерение самым изысканным, самым утонченным предметом устремлений, какое можно только представить. Мода настолько всесильна, что даже величайший негодяй из политиканов будет делать вид, будто он — такой же романтик, как Ли Бо. На самом деле мне кажется, он действительно может испытывать такие чувства, потому что как-никак он все же китаец. Будучи китайцем, он знает цену жизни и в полночь, растворяя окно и любуясь звездами, вспоминает поэтические строки, которые он слышал еще в детстве: