Линейцы - Белянин Андрей Олегович. Страница 19
– Ой, так я тя щас и прихлопну, и поцалую!
Старый казак не задумываясь вновь поднял нагайку, но господин Кочесоков, вскочив, примиряюще поднял руки:
– Вах, зачэм так громко шумишь, почтеннейший? Всё, всё, мы весь встал, сон ни в один глаз, мамой кылянус!
– Поднимай приятеля своего, – скрипнул жёлтыми зубами дед Ерошка, но плеть опустил. – Живо мне-от умыться, сходить куда надоть, в порядок себя привесть, а потом поснедаем трошки и за дела.
– Отечество в опасности? – сонным голосом уточнил Вася, но, невзирая на все чины, заслуги и звания, был поднят другом практически за шиворот, поставлен вертикально и даже слегка отшлёпан по щекам для придания хорошего цвета лица и приличествующей бодрости.
Подпоручик так хотел спать, что собственно практически не сопротивлялся. То есть не то чтоб не особо, а вообще никак. Завтрак был так же прост, как до этого обед или ужин. Хм, нет, ужин, пожалуй, был ещё проще: пара сухарей и вода, а на завтрак и обед хотя бы кашу давали. Но как ни верти, еда, употребляемая на свежем воздухе, усваивается отлично, и никаких излишеств, хотя, конечно, яблочного штруделя или ромовой бабы на десерт не хватает.
Ну, тут уж ничего не поделаешь, на войне как на войне. «Даже генерал Ермолов питается без всяких разносолов и вкусностей: что дадут, то и кидает в топку за общим солдатским котлом». После завтрака дед Ерошка поставил боевую задачу: пройти вдоль всей Линии, от краю до краю, верхами, всё необычное отмечать, но ни во что нехорошее не ввязываться.
– Стало быть, седлайте коней, хлопцы, да и в путь.
Если кто помнит, с какими проблемами столкнулись бывшие студенты, просто пытаясь сесть на уже осёдланную и взнузданную лошадь, то представьте, что творилось в маленьком загоне сейчас.
Васин буланый категорически отказывался совать морду в оголовье, и хрен его заставишь, а вороной кабардинец Заурбека вообще поворачивался к своему новому хозяину исключительно задом. Прижимал уши, злобно фыркал, взбрыкивал крупом, так что пару раз парень чудом избежал рокового удара копытом в челюсть. А вот конь старого пластуна, казалось, сам надел на себя уздечку и чуть ли не собственноручно нарядился в потник и седло, закрепив под брюхом подпруги. Что эти лошади вытворяют, уму непостижимо…
– От же шабановы коровы, всему вас учить надобно, – сжалился в конце концов дед Ерошка, сбивая папаху на затылок. – Конь, он хоть по сути скотина и есть, однако ж свой норов имеет, характер опять же, подходу к себе требует, ровно всякое живое существо. Коня, его-от понимать надобно!
– А мы что, против, что ли?! Зла уже не хватает!
– Так вы с добром подойдите.
Старик показал буланому кусочек сухаря на ладони, тот радостно сунулся мордой вперёд и довольно хрумкал, пока его седлали. С вороным пришлось построже: он уважал во всаднике твёрдую руку, для этого требовалось поймать его за гриву и с полминуты пристально смотреть глаза в глаза, пока конь не опускал голову, со сдержанным фырканьем признавая первенство своего человека.
Как оказалось, лошадиная преданность требует подобной же отдачи и от всадника. Без уважения, терпения и ласки лучше на скамейке ездить. А грубость, шпоры, ремень или кнут никогда не приводят к взаимопониманию…
Примерно через час маленькая кавалькада из трёх всадников наконец-то смогла отправиться в путь. Кони были привычны к горным тропам и уверенно держались как на крутых склонах, так и на узеньких лесных тропинках. Дед Ерошка во главе отряда неспешно объяснял цель пути:
– Верхами-то мы до ужина что туда, что обратно управимся. А пешкодралом-от шибко долго будет. Опять же по лесу идём, оленьими да кабаньими тропками. Джинны сюда, поди, залетают редко, как и соколы-от с железною башкой. Но по сторонам бдить в оба!
– Яволь, майн херен штандартенфюрер! – попытался пошутить Барлога, но в этот момент не заметил низкой ветки, за что и был мгновенно наказан тяжёлым ударом в лоб.
Буланый даже с шага не сбился: лошади вообще уверены, что если они под чем-либо проходят, то уж всаднику на их спине сам Бог велел.
– Не зевайте, дорогой старший товарищ. Получайте удовольствие, – с улыбкой подбодрил господин Кочесоков, стараясь ритмично раскачиваться в седле.
Он где-то читал, что так и надо ездить, словно бы массируя спину лошади во время езды. И Заур ехал так ровно до того момента, как его вороной вдруг резко наклонил голову, потянувшись к какому-то особенно вкусному листику, и молодой человек практически съехал по его шее носом в землю.
Старый пластун лишь демонстративно перекрестился в обоих случаях: типа за какие такие грехи тяжкие ему энто сущее наказание? Небеса безмолвствовали.
А в остальном дозор вдоль Линии пока можно было считать вполне себе успешным. По крайней мере ровно до тех пор, покуда взору ребят не представилось совершенно жуткое зрелище: шесть отрубленных человеческих голов, насаженных на грубо заострённые колья. Остекленевшие глаза, застывшие в немом крике рты, подсыхающая на камнях чёрно-коричневая кровь…
– Шайку абреков кто-то споймал, бывает такое, – ровным голосом прокомментировал дед Ерошка. – От тока ни нашенские, ни татары так с пленными не поступают. Лошадей нет, оружия нет, тел нет, а кровь-то ещё свежая. Кто ж с вами учинил эдакое безобразие, люди добрые?
И хоть вряд ли кавказских разбойников можно было хоть в какой-то мере называть добрыми людьми, Вася с Зауром спорить не стали. Слишком уж страшной получилась эта инсталляция неизбежной смерти, выставленная на всеобщее обозрение неизвестным маньяком-перфекционистом.
– А что ж, вдоль Линии-то бывало и не такое увидишь, – вздохнул старый казак, спрыгивая с седла. – Слезайте-ка, хлопчики. Кто б те хищники ни были, а похоронить их надобно по-человечески.
– Кто мог подобное сделать? – осевшим голосом спросил Барлога.
– Поди-от знай. Головы-то рубить тут все мастера, да вот тока чтоб на кол их ставить – энто уже янычарская затея, – задумчиво разводя руками, откликнулся дед Ерошка. – Да тока где тут мы, а где там турки… Хоть на Крым да Черноморье султан ихний шибко зарится, но в здешних краях им, поди, делать-то и нечего.
Заур вдруг понял, что его мутит, отошёл в кусты и вдруг, к своему собственному изумлению, выволок оттуда мелкого, в метр с кепкой джигита: чёрная черкеска, мохнатая папаха, баклажанный нос, большущий кинжал на поясе, полное отсутствие штанов, а кривые ноги поросли бурой густой шерстью.
– Это что ещё за неведома зверушка? – почти пушкинским слогом удивился подпоручик. – Подвид какого-нибудь горного хоббита?
– Ахметка я, шайтан мештный, не упивайте, посалуйста, дяденьки-и!
– Дедушка Ерошка, тут какой-то… Упс! – вовремя опомнился студент-историк из Владикавказа, хлопнув себя ладонью по лбу. – Эй, слюшай давай, почтеннейший! Тут прямо здэсь какой-такой-сякой обмылок шипилявый всэм в племянники набивается, да? Зачэм такой нэприличный макак без трусов один в горы гулять пошёл, э-э?!
Неизвестно, чему удивился больше маленький пленник – тому, что его поймали, или тому, в какой чудесной манере изъясняется схвативший его благодетель. Заур и сам это понимал, потому быстренько извинился, внеся ясность:
– Да, вынужден косить под кавказавра. Очень просили. А мне трудно, что ли?
Меж тем все трое мужчин окружили добычу, и тот резко заговорил со скоростью адыгейской трещотки:
– Небольсой отряд шёл, десяток фсадников, куда сли – не снаю, не слысал. Думал, сам шледом пойду, украду сто-нибудь, потом шъем. А они сдесь с другими дзигитами драться начали. Их много, а тех, что на трёхногих лосадях, фсего трое. Но клянушь именем Аллаха, которое я и происносить не шмею – те трое пыли сопсем не люди! И не дзинны! И дазе не демоны! Сердца их и руки шделаны из шамой настоясей ледяной стали. Они упили фсех, один сбезал, троих уфели с собой, оштальных оставили сдесь. Как насидание фсякому! И горцам, и рушшким, и дазе нам: не ходите сдесь, а не то!..
Договорить мелкому горному нечистому не пришлось: где-то неподалёку раздался шум, громко зазвучали гортанные голоса, и старый казак одними губами беззвучно отдал приказ: