Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен. Страница 12

И в моей жизни постепенно наступили перемены.

Школу, в которую я пошел, построили лет двадцать назад. Она была совместной, для парней и девушек. Хотя процент поступления в ведущие вузы страны был здесь не такой уж и высокий, но, с другой стороны, плохой репутации у нее тоже не было, да и хулиганы здесь не учились.

Доктор Сим предложил вместе пойти на торжественное собрание по случаю зачисления, но я отказался и предпочел наблюдать за этой унылой церемонией издалека и в одиночестве. Само здание было красного цвета, а внутри благодаря недавнему ремонту все пропиталось запахом краски и стройматериалов. Новая, неразношенная школьная форма топорщилась и жала.

На следующий день начались занятия, и меня сразу же вызвала к себе классная. На тот момент она работала в школе второй год, преподавала химию и была старше меня максимум лет на десять. Мы зашли в приемную. Когда классная с размаху плюхнулась на старый фиолетовый диван, из него столбом поднялась пыль. Классная негромко закашляла в кулачок, прочищая горло. Мне почему-то подумалось, что она, наверное, младшая дочь в семье, всеобщая любимица. Когда ее непрекращающееся кхеканье уже стало меня раздражать, она, всем видом излучая позитив, наконец спросила:

— Тебе, наверное, трудно? Я могу чем-нибудь помочь?

Она, судя по всему, была в курсе событий, что со мной произошли. Похоже, что со шкалой связывались консультант-психолог и адвокат. До того, как она успела еще что-то сказать, я торопливо ответил:

— Нет, у меня все в порядке.

Уголки ее рта натянулись, а брови удивленно приподнялись, будто это был не тот ответ, который она ожидала услышать.

Эта история получила продолжение на следующий день во время классного часа. Классная ухитрилась за пару дней выучить имена и фамилии всех учеников, но это никого не впечатлило, поскольку старательно заученные имена она использовала исключительно для того, чтобы сказать — такой-то, а ну-ка потише или сякой-то, можешь садиться. Было ясно, что у нее не было таланта привлекать к себе внимание учеников. Каждые три секунды она откашливалась: видимо, у нее это уже вошло в привычку: в промежутках все время кхекать.

— Что ж, и еще одно объявление. — Классная внезапно повысила голос. — У одного из ваших товарищей произошло большое горе. В прошедшее Рождество он потерял всех родных. Давайте все его поддержим. Сон Юн Чжэ, вставай!

Я поднялся.

— Держись, Сон Юн Чжэ, ты — молодец! — Произнеся это, она подняла руки повыше и первой захлопала в ладоши.

Она сейчас напоминала ассистентку режиссера, которая на ток-шоу стоит за кадром и подсказывает зрителям, в какой момент аплодировать.

Реакция в классе была вялой: большинство лишь делали вид, что бьют в ладоши, хотя несколько человек все-таки отнеслись к делу добросовестно, так что какие-то хлопки все-таки были слышны. Но они быстро смолкли, и в наступившей тишине на меня уставились десятки любопытных глаз.

«У меня все в порядке» было неправильным ответом на ее вчерашний вопрос о помощи. Надо было сказать так:

— Если хотите помочь, просто оставьте меня в покое.

После этого не понадобилось много времени, чтобы обо мне поползли слухи. Ведь стоило только начать вводить в поисковике «ро…», как он тут же выдавал сочетания «рождественский убийца» или «рождественская трагедия», по которым не составляло труда найти ссылки на статьи о шестнадцатилетнем подростке по фамилии Сон, потерявшем мать и бабушку. Статьи эти сопровождались фотографиями с похорон, и хотя мое лицо заблюрили, сделали это так халтурно, что любой, кто меня знал, мог легко опознать меня на этих фото.

В школе на это реагировали по-разному. Кто-то в коридоре издалека и украдкой указывал на меня пальцем, кто-то открыто перешептывался, когда я проходил мимо. Были и такие, которые во время обеда прямо подсаживались ко мне за столик и начинали расспросы. Если я поворачивал голову, непременно натыкался на чей-то взгляд, сверливший мне спину.

Наконец наступил день, когда мне все-таки решились вслух задать вопрос, интересовавший всех. Это было в обеденный перерыв, когда я возвращался из столовой в свой класс. Я увидел, как за окном школьного коридора раскачивается из стороны в сторону какая-то тень. Это о стекло крохотными побегами стучала ветка форзиции. Я подумал, что росткам нужно больше солнца, поэтому открыл окно и отвел ветку в другую сторону.

В этот момент на весь коридор кто-то звонким голосом неожиданно спросил:

— Эй, а каково оно, когда на твоих глазах убили маму?

Я повернулся на звук. Это был тщедушный паренек из моего класса. На уроках он часто пререкался с учителями, да и вообще ему нравилось побаламутить, выкинуть что-нибудь в толпе, чтоб побольше людей обратило на него внимание. Такие везде есть.

— Мама жива. Убили бабушку.

От такого ответа у него только вырвалось тихое «ох-х». Его взгляд мазнул по лицам вокруг, многозначительно задержался на некоторых, после чего они вместе захихикали.

— А, вот как? Извиняй. Перефразирую вопрос: а каково оно, когда на твоих глазах бабушку убили? — не унимался мелкий.

— Эй, ты что! — Девчонки вокруг неодобрительно загудели.

Парень развел руки и пожал плечами:

— А чё такого? Вам же всем тоже интересно! — сейчас он говорил чуть тише.

— Вы действительно хотите знать, каково это? — Мне никто не ответил, наступила полная тишина. — А никак. Я вообще ничего не почувствовал.

Я закрыл окно и вернулся в класс. Вернулся и шум вокруг. Вот только с остальным было по-другому: вернуться к тому, что было еще минуту назад, стало уже невозможно.

После этого случая я стал знаменитостью, хотя правильнее было бы это назвать расплатой за популярность. Когда я проходил по коридору, все расступались передо мной, как море перед Моисеем. Обо мне шептались по всем углам:

«Смотри, вон он, вон!»

«А выглядит нормальным…»

Ну и всякое такое в том же духе. Специально на меня посмотреть в наше крыло заходили даже из старших классов.

«Он же настоящее убийство видел».

«Прямо у него на глазах родных убивали».

«Вокруг кровь хлещет, а он и глазом не моргнул».

«Говорит, вообще не переживал».

Потом слухи стали множиться и обрастать дикими подробностями. Один за другим стали появляться «свидетели», утверждавшие, что были моими одноклассниками в начальной или средней школе и лично видели, что я и раньше вел себя ненормально. Как это всегда и бывает, слухи эти были сильно преувеличены. Например, одни говорили, что у меня уровень ай-кью превышает двести баллов, другие — что если ко мне подойти, то я могу и с ножом кинуться. А третьи так и вообще заявляли, что это я сам убил маму и бабушку.

Мама говорила, что в жизни всегда так: коллективу нужен козел отпущения. И наставлениями своими она мучила меня именно потому, что считала, что с очень большой долей вероятности на эту роль назначат меня. Теперь, когда рядом не было ни бабули, ни мамы, ее опасения начали становиться реальностью. Дети быстро смекнули: что бы они ни сказали, никакой моей ответной реакции можно не опасаться, и поэтому без малейших колебаний забрасывали меня бестактными вопросами или изводили обидными шутками. Количество ситуаций, в которых я оказывался, непрерывно росло, и без мамы, с которой можно было проработать возможные сценарии разговора, я был просто беспомощен и не знал, что и как мне делать.

На педсоветах я тоже был темой для обсуждения. Не из-за каких-то моих проступков, а, судя по всему, из-за звонков родителей. По их словам, мое присутствие создавало в классе напряженную атмосферу. Сами учителя тоже не вполне разобрались в ситуации. Через несколько дней в школу пришел доктор Сим, и у него был долгий разговор с классной. Вечером того же дня мы вместе сидели в китайском ресторанчике друг напротив друга, нас разделял только заказанный чачжанмён [22]. Когда с чачжанмёном было покончено, доктор Сим решился начать разговор. Он долго ходил вокруг да около, но в целом суть сводилась к тому, что учеба в школьных стенах мне, наверное, не очень подходит.