Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен. Страница 2

— Дяденька!

— А? — Мужик наконец повернулся ко мне.

— Там в переулке человек прямо на земле лежит.

А он в ответ лишь бросил безразлично:

— И чё? — и устроился поудобнее. На экране как раз задавали решающий вопрос: баллов за него давали так много, что можно было переломить ход всей игры, поэтому обе команды настроились на серьезную схватку.

— Ну он же там, наверное, и умереть может. — Я протянул руку к конфетам, аккуратно разложенным на прилавке.

— Да ну?

— Ну да.

Хозяин наконец посмотрел мне в глаза:

— Что-то ты как-то слишком спокойно о таких вещах говоришь. Не учили, что обманывать нехорошо?

Я на некоторое время замолчал, подбирая слова, которые могли бы его убедить. Но я был еще маленький и слов знал не очень много, поэтому в голову не пришло ничего более убедительного, как просто повторить только что сказанное:

— Он там умереть может.

Я постоянно думал о парнишке, валяющемся на холодной земле. Я думал о нем, когда хозяин лавки звонил в полицию. И пока он ждал финала передачи. И когда, не в силах больше смотреть, как я без конца перебираю карамельки, он сказал мне убираться вон, если нет денег их купить. И пока полиция неспешно добиралась до места. Я все время думал о нем. В общем, к тому моменту, когда избитого нашли, тот уже не дышал.

А главное — мальчишка оказался сыном того лавочника.

В полицейском участке меня усадили на скамейку, и я тут же принялся болтать ногами, еще не достающими до земли. От движения качающихся ног появлялся холодный ветер. Был уже поздний вечер, стемнело, и мне хотелось спать. И когда я уже начал проваливаться в сон, дверь распахнулась и в участок влетела мама. Увидев меня, она вскрикнула и прижала мою голову к себе так сильно, что даже стало больно. Не успели мы порадоваться, что наконец друг друга нашли, как дверь участка снова резко распахнулась и внутрь завели хозяина лавки: его под руки поддерживали двое полицейских. Лавочник плакал навзрыд, лицо его было все залито слезами. Теперь он выглядел совсем не так, как когда смотрел телевизор. Он как подкошенный рухнул на колени, начал трястись и неистово колотить кулаками по полу. Внезапно он выпрямился и заорал, тыча в меня пальцем. Я не очень хорошо понимал, что он говорил, но общий смысл был вроде такой:

— Если бы ты говорил нормально, его бы успели спасти.

— Да он же дошколенок еще, что он там понимает. — Стоящий рядом полицейский с трудом поднял лежащего ничком мужчину.

Мне было сложно согласиться с упреками лавочника. Я-то как раз говорил нормально: не смеялся, в истерике не бился. Так что понятия не имел, за что он меня ругает. Но в шесть лет словарный запас не очень велик, и сформулировать свой вопрос я бы все равно не смог. Поэтому просто молчал. Но вместо меня на мужика накинулась мама. На некоторое время полицейский участок превратился в поле брани между отцом, потерявшим своего ребенка, и матерью, нашедшей своего.

Вечером того дня я, как обычно, играл с лего. Вообще-то из кубиков нужно было собрать жирафа, но если жирафу загнуть шею, получался слон. Мама внимательно осмотрела меня с ног до головы.

— Сынок, тебе не было страшно?

— Не-а.

Непонятно каким образом, но слухи о том, что я не моргнув глазом смотрел, как человека забивают до смерти, моментально разлетелись по округе. И с тех пор со мной начали постоянно происходить события, которые заставляли маму волноваться.

Как только я пошел в школу, проблемы стали нарастать. Однажды я возвращался с уроков домой, и девчонка, которая шла передо мной, споткнулась о камень и упала. Растянувшись на земле, она загораживала мне проход, поэтому я просто стоял и ждал, когда она поднимется, по ходу дела рассматривая на ее затылке заколки с Микки-Маусом. Но девчонка не вставала, только плакала. Внезапно появилась мама той девочки, поставила ее на ноги, после чего посмотрела на меня и неодобрительно поцокала языком:

— Твоя ж однокашница ушиблась, ты бы хоть спросил, все ли с ней в порядке! Я думала, это просто слухи, но с тобой, оказывается, и в самом деле что-то не так.

Я не нашелся что ответить, поэтому стоял с закрытым ртом. Дети, прознав, что что-то произошло, начали собираться вокруг. У меня в ушах зудел их шепоток. Они вряд ли что-то понимали, просто стали эхом повторять слова той женщины.

На этот раз меня выручила бабуля. Она, как Чудо-женщина, появилась из ниоткуда и словно перышко подняла меня на руки.

— Вы думайте, что говорите! Ну не повезло, споткнулась девчонка, упала, зачем других-то винить?

Ну и про остальных не забыла, прикрикнула на детвору хриплым голосом:

— А вы чего уставились? Развлечение себе нашли, дурачье?

Когда мы достаточно отошли от толпы, я поднял голову и посмотрел на бабулю: губы у нее были обиженно сжаты.

— Ба, а почему люди говорят, что я странный?

Бабуля раскрыла плотно сжатый рот:

— Потому что ты особенный! Люди вообще не любят тех, кто чем-то отличается от них. О-хо-хо, чудовище ж ты мое милое!

Она прижала меня к себе так, что чуть ребра не хрустнули от ее объятий. Бабуля и раньше иногда называла меня чудовищем. Вообще-то слово это уничижительное, вот только ей так не казалось.

По правде говоря, я не сразу понял, почему бабуля подобрала именно это слово для детского прозвища. Чудовища из книжек были не особенно милыми и красивыми. Точнее даже так: то, что в принципе не могло быть милым и красивым, называлось чудовищем. Так почему ж бабуля называла меня милым чудовищем? Позже я узнал значение слова «парадокс», когда соединяются противоположные понятия. Но даже тогда меня сбивало с толку, на каком слове она делала акцент: на «чудовище» или на «милом»? Как бы то ни было, поскольку бабуля сказала, что это она меня так любя называет, я решил ей поверить.

Мама, едва услышав от бабули рассказ о девочке с Микки-Маусами, пустилась в слезы:

— Я же знала, что это начнется… Но не думала, что так рано…

— Перестань! Хочешь попричитать — иди к себе в комнату, закройся и причитай сколько влезет!

От такой внезапной выволочки мама перестала плакать, со злостью взглянула на бабушку, а потом разрыдалась еще сильнее.

«Тц-тц-тц» — бабуля поцокала языком, неодобрительно покачала головой, глубоко вздохнула, издав громкое «ф-ф-фух!» и безразлично уставилась в потолок. Сцена привычная при их общении.

«Я же знала, что так будет», — судя по этим словам, история у маминых переживаний была давняя. Потому что почти с самого рождения я отличался от других детей. Знаете чем?

Я не улыбался.

Поначалу мама считала, что это просто позднее развитие рефлекса. Но в книгах для родителей писали, что ребенок начинает улыбаться уже через три дня после рождения. И мать с нетерпением считала дни. А те уже приближались к первой сотне.

Я был спокоен и невозмутим, как заколдованная царевна Несмеяна, а мама, подобно заморским принцам из той же сказки, перепробовала все способы, чтобы мне угодить: хлопала в ладоши, трясла разноцветными погремушками и даже забавно танцевала под детские песенки. А когда уставала, выходила на веранду перекурить, хотя почти завязала с сигаретами еще во время беременности. Я смотрел видео, которое мама засняла в то время: она из кожи вон лезет, пот течет в три ручья, а я просто тихо сижу напротив и смотрю на все происходящее безучастным взглядом.

В общем, рассмешить меня у мамы не получалось. Осмотр в больнице показал, что никаких отклонений нет: рост, вес, развитие двигательной сферы — все соответствовало норме. Наш участковый педиатр тоже сказал, что ребенок растет замечательно здоровым, посоветовал маме не переживать и отправил ее домой. Тогда мама тоже старательно успокаивала себя тем, что я, возможно, просто чуть более спокойный, чем другие дети. Но после того как мне исполнился год, начали происходить события, давшие ей действительно серьезный повод для волнений.