Миндаль - Вон Пхен Вон Пхен. Страница 30

Всякий раз, когда Гон устраивал такие номера, у меня внутри сердце словно придавливало камнем. Почти так же, как тогда с Дорой, когда ее волосы коснулись моего лица. Только теперь камень оказался еще более тяжелый и еще непонятнее было, откуда он взялся и что с ним делать.

Это произошло в начале ноября. Зарядили дожди, и было ощущение, что уже действительно поздняя осень. Я почти полностью освободил лавку. Все, что можно было продать, было продано, прочее оставалось просто выкинуть. Совсем скоро я съеду отсюда. Я уже подыскал себе косивон, и мы договорились с доктором Симом, что до переезда я поживу у него. Глядя на пустые полки, я ощущал, что какой-то этап моей жизни завершен и меня ждет следующий.

Я выключил свет и глубоко вдохнул, чтобы еще раз почувствовать привычный книжный запах, неразрывно связанный с этим местом. Но сейчас к нему примешивался какой-то посторонний аромат. Внезапно у меня в груди словно вспыхнул тлевший уголек. Мне захотелось научиться читать между строк. Стать тем, кто может понять истинный замысел автора. Мне захотелось получше узнать людей, обсуждать с ними глубокие темы и понять, что же такое человек на самом деле.

В лавку кто-то зашел. Это была Дора. Я так торопился, что даже здороваться с ней не стал. Мне нужно было скорее с ней этим поделиться: пока не забыл, пока не угас огонек в душе.

— Скажи, я когда-нибудь смогу заниматься литературой? Смогу описать, что со мной происходит и что я за человек, если и сам этого не понимаю?

Ее ресницы коснулись моей щеки.

— Зато я понимаю, — тихо сказала она, полностью развернувшись ко мне. Ее лицо вдруг оказалось над моим плечом, дыхание коснулось шеи, и мое сердце тут же бешено заколотилось.

— Как у тебя сердце быстро бьется! — прошептала мне на ухо Дора.

Ее пухлые губы произносили эти слова, и те, вылетая, щекотали мой подбородок. У меня перехватило в горле, я судорожно втянул воздух — и вместо него мои легкие заполнились ее дыханием.

— А знаешь почему?

— Нет.

— Оно радуется и бьет в ладоши. Потому что я от тебя так близко.

Мы посмотрели друг на друга и уже не отводили взгляд. Не закрывая глаз, Дора медленно приблизила свое лицо. Не успел я опомниться, как наши губы соприкоснулись. Я как будто провалился в мягкую теплую подушку. Ее рот был влажный, она легонько прижала его к моим губам. Три вдоха мы не отрывались друг от друга. Три раза грудь поднималась и опускалась. А потом мы одновременно опустили головы: наши лбы столкнулись, губы разошлись.

— Думаю, мне сейчас стало чуть понятнее, что ты за человек, — сказала она, глядя в пол.

Я тоже смотрел вниз. Шнурки ее кроссовок развязались, я стоял на их кончиках.

— Ты добрый. А еще ты нормальный. И в то же время особенный. Это то, что я про тебя понимаю. — Дора подняла голову, ее щеки пунцовели. — Пока все. Этого хватит, чтобы быть упомянутой в твоих произведениях?

— Возможно.

— Очень обнадеживающе! — Она улыбнулась и выскочила за дверь.

У меня подкашивались колени, я медленно осел. В голове было пусто, только пульс гулко бился в висках: бух-бух-бух. Казалось, я весь превратился в огромный барабан. «Да уймись ты уже! Уймись! Я и так знаю, что пока жив», — но все было без толку, собственное тело не переубедишь. Я встряхнул головой. Оказывается, чем дольше ты живешь, тем больше становится непонятного. Мне резко стало не по себе — я почувствовал чей-то взгляд. Подняв голову, я увидел за окном Гона. Несколько секунд мы просто не отрываясь смотрели друг другу в глаза. По его лицу пробежала тусклая улыбка. Он медленно повернулся спиной и исчез из виду.

В этом году было решено поехать всей школой на Чечжудо [44]. Ехать туда хотелось не всем, но просто отказаться было нельзя, требовалась уважительная причина. Со всей школы не поехало всего три человека, включая меня: двое участвовали в олимпиадах, я же должен был ухаживать за матерью.

Эти три дня все равно нужно было приходить в пустую школу и для проформы отмечаться у дежурного учителя. Я приходил, отмечался и целый день читал книги. Три дня прошли, и когда все вернулись, настроение у них было встревоженное.

В последний день экскурсии произошло ЧП. В ночь перед отъездом, когда все спали, пропали общие деньги, которые были отложены на еду. Начали проверять личные вещи, конверт с деньгами обнаружился в сумке у Гона, но от общей суммы осталась только половина. Гон сказал, что ничего не брал. И действительно, у него было алиби: он не ночевал вместе со всеми, а шатался по городу и вернулся назад только под утро. У него и свидетель оказался — хозяин интернет-кафе, в котором Гон провел всю ночь за пивом и компьютерными играми.

Но все равно все как один говорили, что деньги украл Гон. Может, и не сам лично, а кого-то подбил на это или же заранее с кем-то договорился, и они распределили роли. В общем, все считали, что он каким-то боком здесь замешан.

Так или иначе, но после возвращения с Чечжудо Гон как ни в чем не бывало продолжал спать на уроках. После обеда в школу вызвали профессора Юна, он вроде возместил недостающие деньги. А дети весь день сидели уткнувшись носом в телефон и обменивались сообщениями: звуки уведомлений в KakaoTalk [45] не смолкали ни на секунду. Их переписку и читать не требовалось — и так было понятно, что они обсуждают.

Через несколько дней случился очередной инцидент. Шел четвертый урок, Гон, как всегда, спал, потом проснулся, встал и, весь взъерошенный и еще полусонный, вразвалочку направился в самый конец класса. Пожилой учитель литературы, которому до пенсии оставалось совсем немного, на это никак не отреагировал и продолжил вести урок. Но тут послышалось громкое чавканье, это Гон начал жевать резинку.

— Выплюнь ее! — приказал учитель. — Выплюнь немедленно!

Гон не удостоил его ответом, лишь ритмичное чавканье продолжало разрезать сгустившуюся атмосферу в классе.

— Либо выплюнь, либо вон отсюда!

Посреди этой тирады раздалось громкое «тьфу!» — жвачка, описав большую дугу, приземлилась кому-то под ноги. Учитель в сердцах захлопнул учебник.

— А ну пошли со мной!

— Не-а, не пойду. И чё ты мне сделаешь? — Гон привалился к стене, вольготно закинув руки за голову. — Ну в учительскую отведешь, ну погрозишься там. Или папашке моему самозваному позвонишь, в школу вызовешь. Вот и все. Чё, не так, что ли? Ударить хочешь — бей, хочешь ругаться — ругайся. Чего сдерживаться? Блядь, хоть кто-то из вас всех может хоть раз в жизни открыто свои чувства проявить?

Учитель на это даже бровью не повел. Он был старый, опытный, за десятки лет работы в школе у него, судя по всему, уже выработался такой навык; у него не дернулся ни один мускул, он просто стоял и несколько секунд молча смотрел на Гона, после чего вышел за дверь. По классу прокатилась волна смятения. Смятение было беззвучным: все, опустив голову, уткнулись в учебники.

Гон осклабился и обратился к одноклассникам:

— Ну чё, козлы, кто из вас хочет чутка бабла поднять? Давай, выходи по одному. Пару раз отгребете, зато заработаете. Ах да, все будет по четкому тарифу. Обычный удар по ебалу — сто тысяч вон. Если кровь пойдет — довеском еще пятьсот тысяч забашляю. Ну а если кость ненароком сломаю — два лимона вам обломится. Ну чё, есть желающие?

Прерывистое дыхание Гона заполнило класс.

— Вы же, чтоб в кафешки свои ебучие сходить, над каждой монеткой трясетесь! Так чё сейчас на жопу присели и такие застенчивые стали, а? Мир жесток, и как такие трусливые твари, как вы, в нем жить собираются? Сборище тупорылых ебланов!

Последние слова он уже практически проорал во всю глотку, крик был слышен по всем коридорам. Гона трясло, рот перекосило в какой-то дикой ухмылке. По правде говоря, казалось, что он сейчас заплачет. Я сказал ему: