Да запылают костры! (СИ) - Литвин Вальтер. Страница 16
— Но чего ты от меня ожидаешь?
— Я хочу, чтобы… ну, в смысле — ты говорил, что храбрые должны помогать несмелым… Не все готовы решиться, но я покажу им!
За долгое время наблюдений Куова понял, что Гафур относится к людям, которые склонны искать возможности, а не дожидаться их. С малых лет его окружали требовательные воспитатели, наставники и даже друзья, непременно ожидающие прыжков выше головы. Теперь, рядом с Куовой, он терялся, точно всю жизнь сидел на грубых табуретах и вдруг пересел на мягкую подушку. «Откажись я пить с ним хлебное вино, он и вовсе решил бы, что я святой».
— Ты хочешь моего совета? Я мало знаю о забастовках.
Хотя Гафур сам считал себя человеком приземлённым, он также обладал тягой к высоким материям. Только путь его к Богине пролегал извилистыми маршрутами между мягкостью веры и превосходством силы. Не исключено, что Гафур не раз посвящал Спасителю победы в кулачных потасовках и алкогольных состязаниях. И каждый раз тщился убедить себя, что был прав…
«Ему не хватает отца. Человека, который одобрял его упорство».
— Мне нужно благословение! — выпалил мясник. — Я уж всё сделаю. Мелкие торговцы вроде меня уже сыты инспекцией по горло. Они меня послушают.
— Разумно ли это? — спросил Куова. — Мы работаем с сердцами людей как с глиной, но не как с камнем. И всё равно жандармерия не спускает с нас глаз. А адепты перво…
Гафур отмахнулся.
— Мы готовимся уже больше месяца и успели всё продумать. В верхах сейчас неспокойно. С одной стороны поджимают жрецы, недовольные, что у них уводят паству, но Собрание пытается это замять, потому как с другой стороны давят военные, которых раздражают повстанцы на юге. Подумай, Калех, это ведь мой шанс! Наш шанс! Я ведь знаю, ты тоже этого хочешь. Так мы — плевать на результат! — пощупаем правительство за брюхо. Готов поспорить, их внимание к тебе даже поутихнет на время!
Доводы мясника звучали здраво, но хватит ли ему воли, чтобы удержать огонь, который он собирается разжечь? Гафур был достаточно твёрдым и напористым, чтобы заставить себя слушать. В то же время Гольяс, несмотря на искреннее уважение, сомневался в его талантах управленца. И потеря лавки — далеко не самое тяжёлое, что ему грозит.
Варианты мелькали перед глазами. Исходы плавали от недурного к ужасному. Пожалуй, в условиях невозможности сформировать порядок хаос — лучший выход из тупика. Или нет?
«Нельзя потерять контроль. Слишком много я вложил…»
— Вероятно и обратное, — сказал Куова. — Если прольётся кровь…
— Не прольётся! Обычная стачка и демонстрация.
— Ты уверен в этом? Не думаю, что ты готов поручиться, что другие разделяют твои убеждения…
Огонь в глазах.
— Мне только одно нужно. Благослови нас! Больше ничего.
Голос мясника сорвался. Плечи вздымались в такт дыханию. К лицу прилила кровь.
«Я по-прежнему держу тебя».
— Ты втягиваешь меня в политику, — усмехнулся Куова.
— Вся наша жизнь — политика!
Куова ответил терпеливой улыбкой.
— Я рассказываю людям о равенстве перед Спасителем и друг перед другом. Иногда об огне, что жжёт изнутри…
Он немного помолчал, задумчиво глядя на застроенную возвышенность вдалеке, на розовеющий в лучах солнца президентский дворец.
— Иногда лишь о том, что вижу.
Гафур помрачнел.
— Ты не веришь в меня? Прошу, скажи честно!
«Честно, значит? Сказать тебе, что ты — часть большого плана, подстегнуть твоё честолюбие? Или же…»
Куова бросил короткий взгляд на понурое лицо мясника.
«…обнажить твою душу перед тобой самим, будто перед зеркалом?»
— У меня нет привычки сомневаться в ком-либо, — сказал Куова, стараясь говорить так, чтобы голос звучал мудро и проникновенно. — Ты хороший человек, Гафур… Открытый и правдивый. Но ещё в тебе живёт жажда — жажда совершить поступок, который запомнят люди.
Куова смотрел по сторонам, ловя лениво любопытствующие взгляды прохожих, и ощутил себя спутанным паутиной обстоятельств. Никто из этих людей с одинаковыми эмоциями на лицах не был предназначен для первого шага, в отличие от…
Гафур, точно уязвлённый вол, помотал головой.
— Мы все хотим, чтобы нас запомнили! Оставить память после себя…
— Это так. Но желание в тебе другого рода — плевать на результат — как ты сам сказал… Ты бы с радостью стал мучеником, зная, что это отзовётся в сердцах тысяч. Даже если бы в конечном счёт это ничего не принесло.
Куова остановился напротив мясника; на лице того читалось ошеломление, близкое к признанию поражения.
— Такой честности ты хотел?
— Жестоко, но честно… — пробормотал Гафур, словно пристыженный подросток. — Но что же…
Но что же делать? Гафур стремился проявить себя в том, что умел лучше многих. Так зачем его ограничивать? Это далеко не наибольший риск, который поджидает на пути. И даже выбор обернётся неудачей…
«Я найду способ всё исправить, найду».
— Порой приходится просто делать то, что должно, — негромко произнёс Куова, бросив усталый взгляд на Гафура.
Мясник отшатнулся, едва не врезавшись в фонарный столб.
— Так ты благословляешь нас?
Сколько надежды в одном возгласе.
Куова глубоко вздохнул.
— Спаситель уже благословил вас, — ответил Куова, обхватив Гафура за плечи. — Он так же желал равенства и справедливости… Но не позволь праведной злости обратиться в ярость!
«Какова вероятность, что вы поступите с точностью до наоборот?» — подумал он, впившись взглядом в распахнутые глаза мясника.
Возвращение Куовы в этот мир было предопределено. А значит, все дороги рано или поздно сведутся к одному. Такова воля Солнца.
— Попроси — и ты всё получишь. Я благословляю вас.
***
Отчаявшиеся и обозлённые нескончаемыми притеснениями, лавочники собрались на главной площади Алулима. Поначалу они не решались сплотиться в одной точке, выжидали в отдалении, но, замечая знакомые лица, начинали кучковаться и привлекать к себе остальных. Зарождающееся единство приподняло протестный дух — лавочники развернули плакаты, исписанные размашистыми клиньями лозунгов, и принялись несмело, но недвусмысленно скандировать требования.
Появившийся спустя полчаса небольшой наряд жандармов оказался бессилен против бастующих.
Собравшиеся на небольшую демонстрацию торговцы вскоре обнаружили, что оказались в меньшинстве. К ним присоединились рабочие с фабрик, недовольные условиями труда. Они не взяли с собой ни плакатов, ни транспарантов, но тем громче звучал хор их голосов. Нисколько не желающие упускать свой шанс высказаться, на площадь начали стекаться студенты; молодым людям была не по душе политико-культурная стагнация. Когда эта пёстрая компания превратилась в полноценный митинг, а число жандармов пополнилось подкреплениями, стало ясно, что ночь не выдастся тихой.
К толпе вышел командир жандармов, полковник Хирмани. На обусловленной нейтральной полосе его встретил самопровозглашённый лидер бастующих, мясник Сурани Гафур. Седовласый жандарм, держа гордую осанку, поставленным голосом продекламировал «возможные неприятные последствия нежелательной акции» и предложил разойтись добровольно, пообещав закрыть глаза на уже свершившиеся нарушения. Мясник рассмеялся ему в лицо и ответил, что теперь ещё больше убеждён в правильности избранного пути.
Первое время на площади зиккурата царило относительное спокойствие. Жандармы стояли плотным строем, исподлобья глядя на протестующих; сами же протестующие почувствовали себя расслабленно: кто-то зажёг свечи и посвятил несколько минут молитве, другие весело переговаривались, лишь изредка отвлекаясь на скандирование. А затем раздался звук разбитого стекла, чей-то крик — и это послужило сигналом к действию.
Рабочие начали крушить скамьи и навесы. Они вооружались обломками досок и распихивали по широким карманам мелкие железки и гравий. Студенты из платков и обрывков старых рубах соорудили пращи. Долгое время дремавший гнев пробудился. В головах поселились слова уличного проповедника о равенстве и вере в ближнего. Полковник Хирмани снова попытался воззвать к разуму протестующих. В сторону жандармов полетели первые камни. Воздух наполнился свистом с одной стороны и твёрдыми командами — с другой.