Распутин - Амальрик Андрей Алексеевич. Страница 49

Будучи сторонником сильной самодержавной власти, способный защитить «слабых» от «сильных», Распутин не был противником совещания царя с народом, учета царем народной воли. Он и себя рассматривал как такого советника — «ведь мужичок перед царем врать не будет». Между двумя революциями на поверхности политической жизни острым и постоянным был конфликт между царем и Думой, и общественным мнением Распутин заносился в ее враги. Курлов, однако, называет его «поклонником дальнейшего существования Думы», а Смиттен более осторожно, но все же замечает, что Распутин «не был противником Государственной Думы или, вернее, был противником ее лишь постольку, поскольку в ней раздавались нападки против него».

Отчасти это верно, отношение к нему всегда было важно для Распутина, а у Думы он был «мальчиком для битья» — как только там хотели уязвить царя, вытаскивали имя Распутина. Но другой причиной недоверия Распутина к Думе было то, что, по его мнению, она выражала только интересы привилегированных классов. «Какие это представители народа?!»— с насмешкой говорил он. Выборы в Думу были многостепенны, голос одного помещика приравнивался, грубо говоря, к четыремстам голосам представителей низших классов, при этом никакой легальной крестьянской партии не существовало, и «крестьянская группа» раскололась между крайне левыми и крайне правыми.

Чтобы поставить под контроль правительство, Дума должна была бы расширить свою избирательную базу — не знаю, удалось ли бы этого достичь в мирное время, но в обстановке войны и нарастающей революции конфликт Думы с правительством превращал ее в невольный катализатор процесса, справиться с которым она затем не смогла. Распутин хорошо знал настроения крестьянства и видел, насколько они не отвечают тому, что происходит в Думе, он понимал, что «народное представительство», в котором более 50% депутатов представляют менее 0,5% населения, есть часть сложившегося строя, которая рухнет вместе с ним, и речь пойдет не об «ответственном министерстве» или о «Константинополе и проливах», а о «хлебе, земле и мире». Народная вера в царя представлялась Распутину более стабильным фактором, чем надежды на Думу, — конечно, если царь сумеет прекратить войну, накормить города и дать землю демобилизованным солдатам.

Он своим мужицким инстинктом понимал, что России нужна самодержавная или какая угодно — но сильная власть, способная многое переделать по-новому, в частности покончить с земельной аристократией, тогда как была слабая власть, желавшая все сохранить по-старому. Видя шаткость положения царя, он не советовал ему ссориться с Думой. «Все равно, что права, что лева, папаша ничего не понимает», — говорил он, сознавая, что слабое место самодержавия — сам Николай II.

Распутину трудно было дать определенную дефиницию «правого» или «левого». Приблизительно до 1912 года он был под влиянием «правых», но после разрыва с Гермогеном и Илиодором стал осторожнее. Он с ужасом начинал видеть, что среди тех, кто громче всего кричал о своей преданности царю, нет людей с государственным мышлением. «Все правые дураки», — рассудил он и свою последнюю — и самую несчастную — ставку сделал «между правыми и левыми».

Взгляд Распутина на национальную и религиозную проблемы был очень широк — здесь он стоял впереди многих своих современников. Он был православным и любил православные обряды, но не считал, что православная церковь — единственная хранительница истины, и уж тем более не думал, что нужно принуждением заставлять людей верить так, а не иначе, разным людям и разным народам единый Бог открывает себя по-разному. Он всегда старался заступиться за гонимых за веру, если даже сам их веры не разделял, — за сектантов, мусульман, иудеев.

Если проследить за его влиянием при назначении иерархов церкви, то — помимо желания продвигать «своих людей» — можно видеть определенную тенденцию. Он способствовал назначению епископа Варнавы на Тобольскую кафедру, потому что этот приятель и духовник Витте, необразованный, но честолюбивый и яркий проповедник, был таким же, как и он, человеком из народа. Епископ Алексий, назначенный экзархом Грузии по ходатайству Распутина, не только оказал ему услугу, прекратив в бытность свою на Тобольской кафедре в 1912-1913 годах дело духовной консистории о «хлыстовстве» Распутина и сменив доносивших на него священников в Покровском, но был известен веротерпимостью и решительностью. Так, он однажды публично посоветовал царю «не пятиться назад и не топтаться на одном месте». Питирим, проведенный Распутиным в 1914 году в Петроградские митрополиты, отличался не только веротерпимостью, но и редким среди епископов либерализмом, стремился к самоуправлению приходов, обеспечению белого духовенства и хотел сотрудничества царя с Думой. Содействовав назначению в 1912 году на Московскую митрополичью кафедру епископа Макария из Томска, Распутин продвинул «человека из народа», к тому же провалил кандидатуру крайнего консерватора Волынского архиепископа Антония. На всех этих епископов клалась кличка «распутинцев», находили у них много моральных изъянов — полагаю, что изъянов хватало и у тех, кто был назначен без помощи Распутина, «нет святых на земле».

Так же широко — в век разгула национализма — смотрел Распутин на национальность. Он радовался тому, что он русский, но не видел никакого ущерба для человека, если тот турок или еврей. «Турки куда религиознее, вежливее и спокойнее» греков и славян, говорил он. Он считал, что вечен Бог, но отдельные народы — в том числе и русский — появляются и исчезают, выполнив свою миссию, поэтому важно общение между народами. На жалобу, что «русские вообще не могут обойтись без иностранцев», Распутин отвечал: «Беды в этом большой нет. Разве в этом их (русских) сила? Все равно от них ничего не останется. Как-нибудь потом вспомнят, что были, а их уже и не будет. А что иностранцы идут к нам — это хорошо, потому что русский народ хороший — дух в нем выше всего. Самый плохой человек у нас, а лучше духом, чем иностранец. У них машина. Вот они чувствуют это и сами идут к нам за духом. Одной машиной не проживешь…»

Распутин защищал малые народы империи от национальных преследований. Так, в 1914 году он добился смещения таврического губернатора Н. Н. Лавриновского, преследовавшего крымских татар. Долгое время он, под влиянием своих «правых» друзей, повторял фразы о «люцинерах и жидах» и еще в 1911 году в своей брошюрке «Ангельский привет» советовал повсюду основывать кружки Союза русского народа, тогда «евреи и не подумают просить равноправия», но уже ранее засомневался, что евреи виновники всех русских бед. «Был я нынче осенью в Смоленской губернии у евреев, — рассказывал он в 1907 году. — И беднота же, Господи! Одной селедочкой да кусочком хлеба целый день сыты, а я думал, что все они богатые, пока сам не увидел».

Со времени разрыва с Гермогеном и Илиодором, возможно под влиянием Витте, Распутин становится сторонником еврейского равноправия. Уже в начале 1914 года В. М. Пуришкевич, один из основателей Союза русского народа, обрушился на него за помощь еврейской бедноте в Сибири и ходатайство о допущении еврейских купцов на Нижегородскую ярмарку. В том же году встречался он с известным еврейским деятелем адвокатом Г. Б. Слиозбергом, а царю советовал даровать равноправие евреям сразу же после манифеста 1 (14) августа 1914 года о будущей автономии Польши. «Все просят меня евреи свободу дать… — говорил он князю Юсупову в 1916 году. — Чего ж, думаю, не дать? Такие же люди, как и мы — Божья тварь».

С национально-религиозным экуменизмом, с идеей, что все люди братья и дети одного Бога, был связан и пацифизм Распутина. Он был против всякого убийства вообще, в том числе и на войне. «Нехорошее дело война, — говорил он в 1913 году, — а христиане, вместо покорности, прямо к ней идут… Вообще воевать не стоит, лишать жизни друг друга и отнимать блага жизни, нарушать завет Христа и преждевременно убивать собственную душу. На что мне, если я тебя разобью, покорю; ведь я должен после этого стеречь тебя и бояться, а ты все равно будешь против меня. Это если от меча. Христовой же любовью я тебя всегда возьму и ничего не боюсь».