Посмотри, наш сад погибает - Черкасова Ульяна. Страница 8

Вот и на этот раз земля вкусила его крови. Она кривилась, корчилась и ворчала, но пила, потому что кровь его была вкусной. Матушка говорила: живой. Всё вокруг матушки было мёртвым, а он – Белый – живым. Пусть выглядел он как мертвец, пусть чувствовал себя внутри пустым, как мертвец, но кровь его была живой. Почему, он не знал. Может, по той же причине, что он родился в ночь начала Охоты.

Но глаза его были не человечьи. Блёклые, как у всех лойтурцев, на которых он так походил, эти глаза видели в темноте. Ни один другой Ворон не мог этим похвастаться. Только Белый.

И он слушал яблоневый сад и спящую усадьбу, разглядывал внимательным, цепким взглядом тёмные окна. Днём он успел понаблюдать за домом Буривоев с улицы и из сада. Он хорошо умел скрываться. Белый гулял среди цветущих яблонь, разглядывал князя Кажимежа и его дочь Велгу, северянина-свата и даже того самого мальчишку Константина, и никто не заметил его. Только девчонка, кажется, уловила движение среди деревьев, но не придала тому никакого значения.

Белый мог разделаться с ней ещё днём, но не стал. Это привлекло бы лишнее внимание и заставило стражу стать бдительнее. Нет, сначала стоило позаботиться о мальчишке.

Дверь в прируб оказалась незапертой. Впрочем, в этом не было ничего удивительного. Люди в Старгороде оставались на удивление беззаботными, совсем как деревенские. Белый и сам вырос в деревне, но его родные места отличались от сотен других деревень в Рдзении. Там по ночам люди дрожали от страха, а дети плакали не потому, что их мучили страшные сны. Там водились чудовища, и одним из них был Белый Ворон.

Во дворце Буривоев было тихо, и только откуда-то из клети доносился громкий храп. Все спали. Пахло вином, пивом и мясом – весь вечер люди Буривоев праздновали помолвку юной господицы.

В городе тоже обсуждали отъезд Велги. Красавица, богатая наследница, она была завидной невестой, и, верно, немало местных женихов теперь кусали себе локти, упустив её приданое. Но никто и словом не обмолвился о маленьком Константине. Буривой был хитёр. Он знал, что не получится скрыть большой обоз, с которым невеста уезжала к жениху, потому вместе с ним отправлял и сына. Пусть люди думали, что из города уезжала одна только Велга. К тому времени, когда стало бы известно о помолвке сына Буривоя и дочери ратиславского князя, мальчишка бы уже оказался в безопасности в Златоборске, а ратиславские войска под стенами Старгорода.

Но не будет жениха – не будет и помолвки. Не будет союза – и не вернуть никогда Буривоям княжескую власть.

Весь дворец спал крепко, беззаботно. Никто не знал, что внутрь пробралось чудовище. Никто не ждал его. И Белый крался бесшумно, быстро и ловко, не теряя времени.

В сенях Белый задержался, вспоминая, в какой стороне находилась ложница наследника. Дворец Буривоя был построен ещё во времена ратиславских князей и делился по их обычаю на мужскую и женскую половины.

В правой – женские покои. В левой – мужские. Белый огляделся, запоминая повороты и двери. С красавицей Велгой он увидится позже.

Неслышно ступая, он повернул налево. Внизу на лестнице скрипнула половица. Он замер, прислушался. Кто это был? Припозднившийся слуга? Бдительный гридень? Белый слушал долго, терпеливо, подготовив свой любимый нож. Кованая чешуя на рукояти знакомо холодила ладонь. Он точно помнил, сколько там чешуек: шестьдесят три. Нож подарила матушка, когда он был ещё совсем ребёнком, задолго до того, как он пролил первую кровь.

Она говорила, что Белый родился из воды холодным, словно рыба. И этот нож оказался ему под стать. Из всех своих детских игрушек Белый любил нож больше всего, а после научился орудовать им ловко и быстро. И всегда был готов пролить с его помощью новую кровь.

Больше ничто не нарушило тишину. Ни звука. И Белый пошёл дальше.

До самого заката он наблюдал за усадьбой, запоминал расположение окон и спален. Третье окно слева – ложница маленького наследника, Константина, последнего не князя Буривоя. Мальчишке было всего девять. Ещё слишком мало, чтобы свататься, но других сыновей у Кажимежа Буривоя не осталось, и потому он спешил. Но опоздал. Кто-то заплатил слишком хорошо, чтобы Буривои никогда не вернули себе власть в Старгороде.

Белый опустился на колени перед дверью, прикрыл нос и рот платком, завязал его на затылке и достал из кармана в поясной сумке бутылёк. Стоило быть осторожным. Он задержал дыхание, открыв пробку, высыпал порошок тонкой линией под самым порогом и помахал рукой, чтобы запах скорее проник через щель под дверью в комнату.

У князей и бояр было принято, чтобы рабы спали прямо на пороге и сторожили господ. Так никто не мог проникнуть внутрь, не толкнув дверью холопа.

Плотно закрыв бутылёк, Белый спрятал его обратно в карман и отошёл на несколько шагов, подождал.

Старый большой дворец едва слышно поскрипывал, будто дышал во сне. Шумели летучие мыши на чердаке. Сверчок тянул свою унылую песню где-то за стеной. Белому нравилась его работа. Она обычно была тихая, спокойная. Он всегда приходил по ночам. Это Грач любил шум, крики, вопли. Брату слишком нравился страх. Белый, как и все мертвецы, предпочитал покой.

Держа наготове нож, он тихо приоткрыл дверь. На пороге и вправду лежал мужчина. Темноволосый. Здоровый, точно медведь. Такого бы в поле отправить пахать, а не в дом прислуживать мальчишке. Заснул мужчина на боку, неловко скорчившись на постеленном тюфяке и прикрывшись одеялом. Белый не стал зря его трогать, опасаясь разбудить. На такого здоровяка порошок мог слабо подействовать. Он проткнул шею сбоку, под кадыком, чтобы задеть нерв. Сердце раба остановилось быстро. Он даже не проснулся.

Белый вытер лезвие об одежду убитого. Он не любил грязь. Перешагнуть здоровяка было сложно, он занимал собой всё пространство. Неловко соскользнула нога. Белый схватился рукой за стену. Что-то глухо стукнуло.

Но никто, кажется, этого больше не услышал.

Дверь в ложницу мальчика была приоткрыта. Окно распахнуто. А постель пуста. Белый застыл на пороге. Глаза забегали по углам. Где мальчишка?

Куда он мог деться? Спрятался под кроватью? Белый заглянул туда. В сундук? Его тоже проверил. Под лавкой не спрятаться, под столом тоже. Белый больше не скрывался. Он зажёг свечу, осмотрел все покои. Мёртвый раб. Больше никого.

И куда делся мальчишка?

Дети часто боялись спать одни, а это его последняя ночь дома… Что, если…

Белый потушил свечу, вышел из покоев. Вряд ли мальчик бросился бы за утешением к отцу. До пяти лет дети спят в покоях матери. Но Константин старше. Стоило проверить женскую половину.

Быстрее, уже помня повороты, Белый поспешил назад в сени.

– Доброй ночи, родная, – мать коснулась губами лба Велги.

Девушка задержала её руку в своих, поцеловала каждый пальчик.

– Я буду скучать.

– Я тоже.

Огонёк свечи дрожал, отчего по стенам ложницы плясали тени. Тёплый свет делал черты лица матери мягче, а улыбку приветливее.

– Ма-ам, – протянул от двери Кастусь. – Пошли.

Он отнимал мать у Велги даже теперь. Даже в миг прощания. Обида клокотала внутри, и сдержать её уже было невозможно.

– Ты ещё вернёшься домой, когда станешь князем! – воскликнула Велга. – А я уезжаю навсегда.

Брат насупился, прижимая к себе мартышку. Белка обнимала его лапами за шею. Все, даже глупая мартышка, любили Кастуся больше, чем Велгу, хотя он был плаксивым, бестолковым и избалованным.

– Родная, ты уже взрослая, а он совсем ребёнок. Ему куда страшнее покидать дом, – мать погладила Велгу по голове, а она вцепилась в её ладонь, не желая отпускать, и Осне пришлось отнять руку силой.

– Мне тоже… – Велга сдержала слёзы и обидные слова.

Она была взрослой девушкой. Скоро ей должны были заплести две косы и уложить под плат. Скоро она должна была стать женой, затем матерью, и тогда ей пришлось бы возиться с такими же плаксивыми, глупыми детьми, как Кастусь.

«Ох, надеюсь, мои дети ни капли не будут похожи на этого дурака».