Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 103

Обновлённую информацию о делах семейства Викнер пришлось выслушать Мартину, потому что обычно, когда звонила Ингер, Сесилия начинала игру в шарады, изображая меня-нет-дома, и Ингер привыкла отчитываться перед Мартином. Эммануил, судя по всему, в Стокгольме осваивается плохо. Бо́льшую часть времени он проводит у себя в комнате. Никто не знал, чем он там занимается, но Ингер всегда старалась выманивать его оттуда. Она шпионила за ним, когда он ходил в школу, но так ни разу и не выяснила ничего интересного. Так что, либо ему нечего скрывать, либо он умнее её, и неизвестно ещё, что лучше.

– Представляешь, Мартин, – говорила Ингер с подчёркнутым отчаянием, – каково это, когда тебя отвергают. А? Отвергает собственный сын. Он всегда был таким умным мальчиком. Чувствительным, но умным. А сейчас он даже разговаривать со мной не хочет… Папе, – так Ингер называла Ларса Викнера, – иногда удаётся заставить его собраться, но долго так длиться не может, верно? Мы не сможем постоянно быть рядом и помогать ему…

У Веры же дела шли неплохо, она блестяще сыграла роль новенькой в гимназии. Она недавно подала документы в институт и теперь ждёт решения о зачислении в Драматен ^[160]. (Учёбу в Театральном Гётеборга она даже не рассматривала.)

Ларса «уговорили» вернуться на службу в Каролинский после перерыва, он ведь в последнее время занимался импортом ковров из Ирана, Пакистана и Турции. О том, как развивался этот бизнес, Ингер умолчала, но обилие образцов восточного ткачества в каждой комнате наталкивало на мысль, что товар сбывался без особого успеха.

– Я действительно пыталась убедить Петера прийти на ужин. Когда мы ещё сможем собраться все вместе, – щебетала Ингер, ставя на стол блюдо с овощами, приготовленными на пару. – Я позвонила ему за месяц. А он тогда сказал, что не может ответить, потому что, как он выразился, «это слишком далёкое будущее», а когда я позвонила ему на этой неделе, выяснилось, что у него экзамен. Но я считаю, он должен прийти, ведь все здесь и всё… я хочу сказать, что это редкий случай… – Она наконец села.

Стол был накрыт в столовой. Вера косилась на собственное отражение в соуснике. У Эммануила на коленях лежал «контрабандный» комикс. Ракель сосредоточенно выплёвывала морковное пюре. Ларс Викнер открыл бутылку вина.

– Что ты ела вчера? – спросил он Сесилию. – Вечерний приём пищи очень важен. Сесилия перечисляла всё, что они съели на ужин, и Ларс одобрительно кивал.

– Я читала, что от этого часто страдают колени, – сказала Ингер. – Самое важное – тебе это должно приносить удовольствие. Помни об этом.

– Самое важное всё-таки бежать быстро, – возразил Ларс.

– Какая разница, насколько быстро она будет бежать, если она себе что-нибудь повредит, – ответила Ингер.

– Она ничего себе не повредит. Она в отличной форме.

– Я хочу сказать, что главное – не победа, а удовольствие.

– О победе речь не идёт, – сказал Ларс, разрезая картофелину, – и никогда не шла. Какой-нибудь кениец справится с маршрутом за два часа. Шансов победить нет. Речь о том, чтобы принять вызов и оценить собственные возможности.

Ингер приподняла брови и опустила уголки губ.

– Зачем люди участвуют в таком глупом забеге, – произнесла Вера. – Только потеешь и выглядишь некрасиво.

– Я полагаю, документы на факультет живописи в этом году ты снова не подала? – спросил Ларс у Сесилии.

– Совершенно верно, – ответила старшая дочь.

– Единственное, что они требуют, – работы и личное заявление. Ничего сложного. Нужно просто послать. Если бы к живописи ты относилась с таким же рвением, как к бегу, ты бы могла продавать картины за большие деньги. Как ваш друг Беккер.

Возникшую паузу заполнил звон приборов. Ларс показал вилкой на Мартина:

– А как дела с издательством?

Мартин ждал этого вопроса. И для театрального эффекта ответил не сразу – сначала сделал глоток вина, поставил бокал и промокнул губы льняной салфеткой. Разговор с Ларсом был отдельным видом спорта. Тесть предпочитал высокоскоростной словесный поток, преимущественно собственный. Но поскольку одновременно он хотел быть в курсе происходящего у других, то иногда всё же снисходил до молчания, и смотрел на говорящего, почти не моргая, светлыми глазами хищной птицы.

– Наша первая книга выходит через несколько недель.

– И что это за книга?

Мартина расспрашивали об издательстве так часто, что у него даже сложился развёрнутый ответ, который можно было запускать в режиме автопилота. Иногда он шутки ради менял интонацию и делал паузы в других местах. В общем, он рассказывал о Первой Книге (это был яркий дебют молодой писательницы, которая наверняка могла бы пристроить рукопись в какое-нибудь крупное издательство, будь она посмелее, но она так обрадовалась, что кто-то в принципе решил её напечатать, что согласилась и на минимальный тираж, и с тем, что у них нет денег на рекламу. Потом он рассказывал о Будущих Проектах (многообещающих рукописях, планах издавать философские тексты и прочую узкоспециализированную литературу). Подчёркивал, что издательство «Берг & Андрен» намерено придерживаться «так сказать, эстетской и интеллектуальной линии». Вскользь касался вопроса окупаемости, демонстрируя отношение que será será ^[161], которое подразумевало, что на самом деле всё под контролем, просто он не хочет утомлять гостей, собравшихся поужинать, скучными деталями. Хвалил коллег: у Пера отличная деловая хватка, которой недостаёт Мартину, а Сесилия проделала фантастическую работу в связи с переводом дневников Витгенштейна.

– Ты действительно успеваешь? – спросила Ингер у дочери. – С Ракелью и всем прочим?

– Расскажи нам о научной работе, – попросил Ларс. – Сколько сейчас платят защитившему докторскую?

На следующий день Мартин стоял в толпе у Страндвэген рядом с провисающей пластиковой лентой, разграничивавшей бегунов и зрителей, в компании молчаливого Эммануила в сером меланжевом спортивном костюме и тёщи, которая настояла на том, чтобы катить коляску. При виде марафонцев у Мартина кольнуло в груди. На самом деле они бежали не очень быстро. И казалось, что им вовсе не трудно. Любой мог бы так. В них не было ничего монументального, ничего величественного – обычные бегущие люди, которые на несколько секунд попали в поле его зрения.

* * *

Они прождали в уличном кафе минут двадцать, после чего Густав наконец появился в сопровождении какой-то девушки. Если бы он поднял взгляд, он бы заметил Мартина и Сесилию заранее, но он шёл, уставившись в землю, а вверх посмотрел, только оказавшись на месте, после чего заключил их обоих в долгие крепкие объятья.

– Господи, – пробормотал Густав, – сколько же мы не виделись.

Рядом с боттичеллиевским лицом Сесилии, сонным и розовым после марафона, лицо Густава казалось размытым карандашным эскизом. Глаза затушёваны тенью, нос нарисован небрежными штрихами. На висках появились седые волосы; терять цвет он начал в двадцать пять. Одет в чёрное.

– Только берета не хватает, – пошутила Сесилия, ущипнув его бесформенный пиджак, тёплым июньским вечером казавшийся неуместным.

И тут Густав улыбнулся. Мартину вдруг стало легко, хотя он сам толком не понимал, что именно его тяготило раньше.

Девушка, которую привёл с собой Густав, напоминала сердитую Лайзу Миннелли, подстриженную маникюрными ножницами. Её звали Долорес, она представилась как поэтесса. С напускным безразличием вынула из сумки короткий мундштук и церемонно поместила в него сигарету, которую Густав зажёг. После чего недовольно заметила, что из-за забега никуда нельзя проехать, и ей вообще непонятно, что заставляет людей участвовать в этой идиотской затее и бежать четыре мили группами:

– …мне просто любопытно, что это, если не проявление человеческого идиотизма. – На этих словах Густав и Мартин с головой погрузились в изучение меню. Долорес огляделась, рассерженная отсутствием поддержки.