Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 83
Если время и дальше будет так лететь, то скоро он кубарем покатится к тридцати. Пока этот возраст являл собой чисто теоретическую конструкцию, слегка напоминающую логические понятия из философии.
Он допил вино, хотя его уже немного подташнивало. На кровати под балдахином храпел Густав.
Мартин решил вернуться в Гётеборг с готовой рукописью. Он почти физически ощущал тяжесть книги, а перед его внутренним взором парило отпечатанное имя автора – МАРТИН БЕРГ. Но на письменном столе по-прежнему лежала огромная стопка исчёрканных шариковой ручкой листов, а заправленная в машинку страница под номером 105 начала потихоньку пылиться. Он снизил нагрузку с определённого количества слов до определённого количества часов, потому что важно ведь не то, сколько он написал, а качество написанного. Джеймс Джойс тоже писал не так уж много слов в день. Уильям Уоллес мог неделями мучиться над одной и той же страницей, прежде чем его удовлетворяло написанное. Хемингуэй переписывал первую главу «Фиесты»…
– Знаю, тридцать девять раз, – сказал Густав. – И в этом был смысл. Продолжай.
– Тебе не надо в музей или ещё куда?
– Может, попозже, я ещё не решил.
Он так и не встал, и сейчас, лёжа в кровати, писал так называемый ежемесячный отчёт матери – краткий и подкорректированный конспект их парижской жизни, в которой Мартину часто отводилась выдающаяся роль. Родители Густава считали Мартина типом, которому можно доверять, и верили, что он «хорошая компания», что, возможно, было правдой, но тем не менее, очень раздражало.
Мартин вернулся к пишущей машинке. Он зашёл так далеко, что дал женщине имя – Летиция, в честь старой песни Генсбура, – но контуры её так и оставались размытыми, особенно если сравнивать её с Йеспером. Йеспер, это утверждали и Густав, и Пер, получался достоверным. Он ожил. Но вот Летиция… Мартин вздохнул, затушил выкуренную наполовину сигарету и посмотрел на лист бумаги. Слова выглядели красиво. Выглядели как настоящий фрагмент романа. Он закурил новую сигарету и прищурился в дыму так, как делал фотограф, приятель Пера.
Ему нужно вдохновение, что-то, что его поведёт. Кто-то вроде той, в красном свитере. La Femme avec le Pull Rouge [119]. Она могла бы стать для него прообразом, Густав ведь тоже пишет, глядя на натурщиц. На самом деле ему нужно с ней встретиться, понаблюдать за ней более внимательно, зафиксировать все те мелкие детали, которые ему потом пригодятся. Попросту поймать суть. Материал. Материал, необходимый для книги. В этом нет ничего плохого. Любому писателю всегда нужен материал. А как его найти? Как найти материал, если сидишь за письменным столом в душной мансарде? Материал надо сначала собрать, потом переработать и воплотить в образах. Именно это и есть литературное творчество. Сбор, переработка.
Это была первая интересная идея, посетившая Мартина за последние дни, и он думал об этом постоянно.
– Ты куда? – крикнул Густав. – Можешь купить вина на обратном пути?
«Sur ma Remington portative j’ai écrit ton nom Laetitia» [120], – тихо бормотал он, спускаясь по лестнице на улицу с записной книжкой в кармане.
В последующие дни, шатаясь по Монпарнасу, Мартин смотрел на город новыми глазами. Осеннее солнце плавило улицы. Ветер раскачивал кроны платанов. Толпа казалась ему оживлённой. Он шёл в «Ротонду». В «Селект». В «Клозери де Лилас». Садился за столик и, полуприкрыв глаза, представлял, что переместился во времена Уоллеса, и в это даже можно было поверить, особенно сейчас, когда уехали американцы и вокруг звучала только французская речь. Её он нигде не видел, но велика ли была вероятность этой встречи? Он воссоздавал в тексте её образ. Нежные белые запястья. Тёмные волосы, падающие на плечи. Едва заметный кивок, с которым она разворачивала газету. Он воображал их первый разговор и записывал его для Йеспера и Летиции.
Она наклонила голову, обнажив ванильно-белый затылок. А потом посмотрела вверх: взгляд быстрый, мимолётный, манящий. Или ему показалось? В полумраке поблёскивал её красный свитер. «Я вас узнала, – произнесла она. – Вы обычно сидите в кафе у Вавин, верно?» И поскольку это действительно было так, ему оставалось лишь признаться, что обычно он сидит именно там. Она рассказала, что несколько раз проходила мимо. Он польщён тем, что она его узнала, и не хотел притворяться. Нащупывая тему для разговора, схватился за первую: «Вы живёте где-то рядом?» – «Нет», – ответила она и улыбнулась.
В час ночи Пер осторожно заметил, что из-за стука пишущей машинки, ему трудно уснуть.
– Но у тебя, похоже, вдохновение. И это отлично, правда.
* * *
В сентябре пошла новая волна террористических атак. Бомбы взорвались в казино «Дефанс», в ресторане и ратуше. Опять «Хезболла» или кто там ещё. Несколько morts [121], много blessés [122]. Мартин листал «Монд» жирными от утреннего круассана пальцами. Установлена какая-то связь с каким-то ливанцем, сидевшим в тюрьме. Мартин пытался разобраться, потому что об этом можно будет поговорить с Летицией, если он когда-нибудь её встретит.
В дверях появился Густав с блоком «Голуаз» под мышкой.
– Опять что-то взорвали?
– Ресторан на Елисейских Полях.
– Хорошо, что мы туда не ходим. А то известное дело – пришёл и вляпался в какой-нибудь долбаный политический акт.
– Но зато для карьеры умереть молодым всегда хорошо, – сказал Мартин.
– Конечно. Но тогда лучше умереть, погрязнув в разврате. Как Джим Моррисон, или Дженис Джоплин, или Джексон Поллок, или… что-то у меня народ подбирается исключительно на «джи».
– Поллок вроде на машине разбился, – заметил Мартин.
– Да, но он был сильно поддатый. – Густав опустился на стул напротив. – Джими Хендрикс, Брайан Джонс. Чёрт, ты когда-нибудь обращал на это внимание – тут ни одного имени без «джи». Похоже, мы вышли на след. Джонс, Джим, Джими, Джоплин, Джексон. Конспирология?
– Думаю, в общем знаменателе наркотики.
– Точно. А что все делали до наркотиков?
– Болели сифилисом.
– Ну конечно. Сифилис. Ван Гог. Мунк. Ницше, – перечислил Мартин.
– Интересно, СПИД получит такой же культурный статус, как сифилис?
Густав вытащил из бумажного пакета последний круассан и ел его, разделяя на полоски.
– СПИД слишком страшный, – сказал Мартин. – Плюс от него умирают не художники, а геи.
– И Мишель Фуко.
– Фуко был геем.
– Тогда лучше сифилис, – сказал Густав. – Медленно подступающее безумие, взявшееся ниоткуда. Это что, изнанка гениальности? Икар, наказанный богами? Или ты просто неаккуратно трахнулся с провинциальной проституткой? – Мартин рассмеялся.
– Уж лучше так, чем если тебя взорвут, потому что кто-то разозлился из-за того, что кого-то посадили в тюрьму, – продолжил Густав. – Пока не было ни одного случая, чтобы погибшего в результате непонятного террористического акта признали великим художником.
– Разве только тебя прикончит RAF [123], – сказал Мартин. – Или умертвит лично Гудрун Энслин [124].
– От rive droite [125] лучше держаться подальше, – сказал Густав. – Не будем лишать себя шанса крякнуть каким-нибудь более художественным способом и стать недосягаемо великими после смерти. Хотя рискнуть всё-таки придётся. Приятель Пера с Республики снова устраивает вечеринку.
– Какой приятель?
– Тот, который думает, что он крутой. Фотограф. Если мы проберёмся туда под покровом ночи, то, возможно, уцелеем.
– Тот, у которого мы были весной?
– А мы не можем раздобыть где-нибудь эти лыжные маски, которые носят грабители?
– И ты ушёл раньше, потому что хотел попасть в какой-то клуб, который мы долго искали, а когда нашли, оказалось, что за вход надо заплатить уйму денег, и мы отправились пить виски домой, да?
– Таких вечеров было море. Это имеет какое-то значение? У приятеля Пера вечеринка. Единственная проблема, как я понимаю, заключается в том, чтобы добраться живыми на правый берег и обратно… может, такси?