Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 97
Несколько недель Густав волновался, что его французские работы потеряются при пересылке. А когда они пришли, неоткрытый ящик так и стоял в прихожей.
– Давай посмотрим? – предложил Мартин.
– Да не, в другой раз.
– Я не понимаю, почему ты так нервничаешь из-за выставки. У тебя же масса работ.
Густав махнул рукой, мол «не факт».
По мере приближения весенней выставки, Густав всё больше времени проводил дома. Денег на кафе у него не было. Он не выносил «толпу», то есть Андерса и нового жильца на Каптенсгатан. И не выносил «депрессивные вибрации» однокурсников. У Мартина по-прежнему был запасной ключ от квартиры на Шёмансгатан, и иногда он приходил туда, когда Густава не было дома. Полы скрипели. На кухне высились горы немытой посуды и пустых бутылок. Рисунки были всюду, висели на стенах, лежали стопками рядом с рулонами холстов, пустыми тюбиками и растрескавшимися палитрами. Мольберт стоял пустой. Интересно, окна мылись хоть раз с тех пор, как… Мартин подсчитал, сколько лет здесь живёт Густав – цифра получилась шокирующей. Выбросил в мусорное ведро засохший комнатный цветок вместе с горшком. В ванной не обнаружилось ни одного полотенца, все они валялись на полу в куче грязного белья. Он заметил несколько разбежавшихся в стороны мокриц. Пепельницы, пепельницы, пепельницы. В нижнем ящике на кухне Мартин нашёл мешки для мусора.
– Оставь как есть, – первое, что сказал Густав, появившись на пороге. В пакетах из алкогольного магазина что-то звякнуло.
– У тебя есть пылесос?
– Нет, пылесос мне нафиг не нужен.
Мартин выпрямился и отправил в ведро содержимое мусорного совка. Во всяком случае, стало почище.
– Я сложил всю почту на столе. Жёлтые конверты имеет смысл открывать. А ещё кто-то из Франции прислал тебе кучу открыток с католическими сюжетами.
– Это, видимо, тот, кого опять тревожит бессмертие моей души. Ты что-то готовишь? О боже.
– Просто спагетти с томатным соусом.
После ужина они смотрели передачу, в которой, прикуривая сигарету от сигареты, Кристина Лунг [144] и Йорн Доннер [145] беседовали с Сивертом Охольмом [146].
– В среду придёт Сесилия, – сообщил Густав, тоже прикуривая.
– Что?
– Для картины. Помнишь – картины Дантана?
– А, отлично.
Апрельское небо темнело. Густав убрал посуду. Мартин нашёл старую пластинку с фортепианными сонатами Шопена.
– Что мы будем делать летом? – спросил он.
– Понятия не имею, – Густав наполнил свой стакан и посмотрел в сторону, – что-нибудь придумается.
Мартину захотелось крикнуть: «Как ты можешь так говорить?» У тебя, может, что-нибудь и придумается, потому что кто-нибудь обязательно купит у тебя картину, пригласит на ужин, или ты неожиданно найдёшь в кармане пачку смятых сотен. Но что делать другим?
Он вышел выбросить мусор и так громко хлопнул крышкой мусоропровода, что по подъезду прокатилось эхо.
Что делать другим, не вундеркиндам? Кто возьмёт на работу гуманитария с одним опубликованным рассказом? И какая это может быть работа? Что он может со своим высоким университетским баллом – встать у станка в типографии? Пойти докером в порт? Как думаешь? Может, на завод «Вольво»? К конвейеру? Герой-пролетарий из него не получится. Увы. Он не носит кепочку в заднем кармане. Он вообще не создан для того, чтобы вкалывать, а потом приходить домой и читать Достоевского. Опять на почту? Вот он вернётся туда и однажды отпразднует пятнадцатилетие профессиональной деятельности, получится типа кротовой норы, просто «Звёздный путь», раз, и ты в 2002-м (он рассмеялся от нереальности даты), и вот он стоит в этом 2002-м и потешается над каким-нибудь устроившимся на лето практикантом, когда тот клянётся, что никогда не превратится в Мартина Берга, который когда-то опубликовал хороший рассказ, а потом устроился на почту.
* * *
Кафедра литературоведения теперь размещалась в новом здании у Нэкрусдаммен и называлась Гуманистен. Мартин ходил на все лекции и семинары. Сидел там в чёрном свитере и слышал, как его собственный голос произносит: «Когда я жил в Париже…» Диплом ему больше всего хотелось писать по Уильяму Уоллесу. Руководитель, уставший доцент, несколько лет назад защитивший диссертацию по «Песни о Роланде», почесал бороду и приподнял бровь:
– Уоллес, говорите? Вот как… А в каком ракурсе вы намерены рассматривать тему? У вас уже сформулированы какие-либо тезисы?
Он пошёл и напился. На такое не жаль потратить уйму времени. Он взял пару бокалов пива. Четыре, пять. Ладно, семь или восемь. С Густавом и его приятелями. С Пером и его приятелями. С Фредриком с философского и его приятелями. А Сесилия не хочет присоединиться? Нет, Сесилия переписывает на чистовик один из дипломов, защита через две недели, она уверена, что провалит, к тому же она очень устала. Она слопала огромную порцию буйабеса. Она ещё раз пройдётся по списку источников и пораньше ляжет спать, сказала она, благовоспитанно подавив отрыжку.
Список использованной литературы у неё был в два раза больше, чем в его работе по Витгенштейну, или о чём там он писал. Кроме того, она всё читала в оригинале. Это предполагается при защите докторской, но к магистерской или кандидатской таких требований нет. Она словно записалась на соревнования по прыжкам в высоту для средних классов и прыгнула на два метра, в то время как планка стояла на метр десять. Причин усердствовать не было. Считалось, что любой, кто сдаст экзамен и выберет тему, способен защититься. Фредрик (который перешёл с трубки на сигариллы) в настоящее время обсуждал тему с руководителем и завкафедрой. Приятель Фредрика, утверждавший, что общался с Мартином на какой-то вечеринке в Лонгедраге сто лет назад, писал магистерскую по социологии и утверждал, что пока не готов становиться рабом зарплаты и вертеться как белка в колесе, и именно поэтому поддался искушению написать научную работу и ещё немного задержаться в крепких университетских объятиях.
Мартин курил, переводя взгляд то на одного, то на другого. В своей семье он был первым, кто получил академическое образование. Отец кивнул, что-то пробормотал и спросил, не хочет ли Мартин сыграть партию в шахматы, но Мартин отказался – в шахматы он играл из рук вон плохо. Мама сидела с сигаретой и «Анной Карениной» или какой-то другой книгой. А вообще как часто человек может перечитывать «Анну Каренину»? Сесилия тоже помочь не могла. Она смотрела на него взглядом провидца, который появлялся у неё всякий раз, когда она всерьёз чем-то увлекалась. Она перемещалась по дому в кимоно и разговаривала сама с собой, она писала работу, которая, разумеется, станет великой и…
– Сесилия? – переспросил приятель Фредрика. – Сесилия Викнер? Ты с ней встречаешься?
– Да…
– Это многое объясняет.
– Что ты имеешь в виду?
– Мой друг пытался за ней ухаживать, полгода, безуспешно, – пожал плечами приятель Фредрика.
– Это обнадёживает.
– Я учился с ней два семестра. Если преподы кого-нибудь из нас и помнят, так это её. Такие как она становятся профессорами до тридцати пяти. Это правда, что она говорит на шести языках?
– На пяти. На французском недостаточно бегло.
Когда Мартин вернулся, Сесилия крепко спала. Он не настолько пьян, чтобы не приготовить тесто. Это же просто как дважды два. На закваске. Тёплая вода. Чёрт, слишком горячо. Всё сначала. Стоять у плиты и глаз не спускать. Давай, соберись, Мартин Берг! Смирно! Должно быть тридцать семь градусов. Он попробовал мизинцем. Отлично. Соль. Масло. Мука. Мерный стакан. Перемешиваем, перемешиваем, перемешиваем, деревянной лопаткой. Сверху вафельное полотенце. Если мы всё правильно рассчитали, тесто увеличится в объёме ровно в два раза как раз к тому моменту, когда ты проснёшься в страшном похмелье и не будешь хотеть ничего, кроме как опять забыться сном.
В апреле Сесилия сдала обе работы. Насчёт немецкого она была более или менее спокойна, но переживала из-за магистерской по истории идей. Поначалу она не хотела показывать её Мартину. Но потом всё же дала и, пока он читал, ходила по квартире взад-вперёд.