Собрание сочинений - Сандгрен Лидия. Страница 98

Текст был глубоким и тонким, это понял бы любой. Тщательно проработанная тема. Ясно и чисто изложенная, при всей её сложности и обилии подробностей. Элегантные формулировки и собственная трактовка источников.

Он сказал, что над интерпретацией данных можно ещё поработать, потому что некоторые моменты обрисованы нечётко. И есть что улучшить в плане языка, добавил он, возвращая пачку листов.

* * *

Вскоре после этого Мартин проснулся, потому что Сесилия вскочила с кровати и помчалась в туалет: её вырвало. Какое-то время Мартин стоял, ориентируясь во времени и пространстве. Накануне Густав продал картину какой-то «деловой даме-финансистке», после чего пошёл и купил пару бутылок «Моэт э Шандо» просто потому, что мог себе это позволить. Они оприходовали эти бутылки в Валанде, а потом оказались в клубе на Русенлундсканален, название которого уводило к суровым временам викингов, что-то типа «Драупнир ^[147]», и пили там немецкое пиво. Какая-то группа играла синти-поп, Мартин его не любил: ему казалось, что ожившие станки сочиняют монотонную фабричную музыку, в которой, впрочем, звучала особенная пронзительная и заряжающая энергией злость, – и они танцевали в облаках, извергаемых дым-машиной, а дальше он уже плохо помнил. Густав куда-то исчез. Когда он оттуда ушёл? В три? В четыре? Сосиска с пюре и тёртым огурцом на площади. А потом он поковылял домой к Сесилии.

И вот она сидит в туалете на корточках, а он мучительно и медленно соображает. Пищевое отравление? Какое-то желудочное заболевание? Он пытался вспомнить, были ли у неё в последнее время какие-либо симптомы, непохожие на обычное похмелье.

– Сисси? Ты как?

Она смыла воду в унитазе, что-то ответила, но он не расслышал.

– В общем, мне довольно хреново, – сказала она, когда вернулась и рухнула на край кровати.

– Наверное, что-то с животом? – Он немного отодвинулся.

– Наверное, – с сомнением кивнула она.

– Мне тоже не очень.

– Но тебе заслуженно, – слабо улыбнулась она. – Я думаю, мне нужно записаться на приём…

– На какой приём?

– К врачу.

Это был не первый случай проблем с желудком, и в конце концов она позвонила в поликлинику.

– Конечно, сходи.

– А если я их заражу?

– Нет, у них иммунитет. Вокруг них постоянно бактерии и прочее дерьмо.

Получилось, что последние часы юности Мартин провёл, поедая чипсы и посматривая старый телесериал: с голым Свеном Волльтером и Томасом Хелльбергом ^[148], щеголявшим в свитере фасона, который одноклассники Мартина в семидесятых считали крутым.

Сесилия вернулась домой к концу серии, села рядом на кровать, подождала, пока закончится финальная стрельба, а когда пошли титры, выключила телевизор и сказала:

– Слушай, я беременна.

III

МАРТИН БЕРГ: Конечно… рано или поздно жизнь неизбежно вмешается в литературу.

* * *

Плод, как сказали в женской консультации, к этому времени уже величиной с ладонь и весит примерно двести граммов. Сесилия, нахмурив лоб, рассматривала свой живот в зеркале. Он слегка округлился. Если бы Мартину не сказали, он бы ничего не заметил.

Он знал, что после лета в Антибе она прекратила пить противозачаточные таблетки. И не возобновила их приём, потому что предполагалось, что он задержится в Париже ещё на несколько месяцев. Хотя Сесилия и побаивалась манипуляций с гормонами, но, с другой стороны, она ненавидела месячные, которые начались у неё только в семнадцать лет и были нерегулярными, а когда она начала принимать таблетки, они стали приходить редко, поэтому она и выбрала противозачаточные, а не спираль. На отсутствие месячных она не отреагировала и даже не помнила, когда они были в последний раз. Кажется, в начале января.

Раньше Сесилия никогда не говорила о собственном теле, теперь же она сидела на краю дивана с этой обрушившейся на неё новостью и пыталась объяснить, что ничего не заметила, потому что у неё никогда не было даже мысли, что она может забеременеть. Мартин был поражён той тайной жизнью, которая протекала без него. Со всей ясностью вспомнил череду эпизодов, когда решал не возиться с презервативом, думая, что вместо этого можно просто «быть осторожным». И смутное представление, что Сесилия каким-то мистическим образом должна сама чувствовать, может она забеременеть или нет. Сонная, тёплая, прекрасная Сесилия бормотала что-то вроде «помнишь, что я не пью таблетки?», и он отвечал «конечно», когда уже был внутри, когда на ясность мысли уже рассчитывать нельзя.

Беременность со всей определённостью преодолела срок, когда ещё можно было сделать аборт. То есть необходимости принимать решение уже не было.

* * *

– Вот как… поздравляем, – сказал Аббе, положив под губу жевательный табак.

– Замечательно, – сказала мама и сняла передник. А потом она, обычно избегающая любых прикосновений, накрыла своей ладонью руку Сесилии. Её тошнит? Она устаёт? А как прошла защита? Она показала фотографии новорождённого Мартина.

– Никогда не подумала бы, что он был таким толстым, – раздался из комнаты голос Сесилии.

Мартин сидел в беседке. Отец ушёл купить вечернюю газету и пирожные в кондитерской на Мариаплан. Весь двор был покрыт цветами, Мартин почти наверняка знал, что они называются крокусы. Мама недавно посадила несколько новых кустов. Земля вокруг них была чёрной и влажной. В деревьях щебетали птицы. На столе лежал наполовину решённый кроссворд. Он поставил себя в шеренгу отцов. Его отец объездил весь мир и теперь дни напролёт пьёт кофе и разгадывает кроссворды. Дед пил и получил по голове железной балкой. А прадед – о нём что-нибудь известно?

Мартин встал и пошёл в дом.

На столе стояли шахматы, партия была не закончена.

– С кем он играет?

– Это шахматы по переписке, – ответила мать. – Он ждёт письма от противника из Буроса.

– Это я, Смерть ^[149], – произнёс Мартин. – Кстати, а чем занимался дед отца?

– Он тоже был моряком, – Биргитта перелистнула страницу фотоальбома, – дожил до восьмидесяти пяти, ему очень легко давались языки. Скопил приличную сумму денег, но твой дед всё проиграл.

– То есть в ад мы попадаем через поколение.

– Для него это хорошая новость, – сказала Сесилия, положив руку на живот.

Собственных родителей Сесилия известила, только когда они приехали из Стокгольма, чтобы отметить Пасху. На ней было широкое платье, живот был похож на гладкий округлый бугорок, который замечали только посвящённые. За ужином доктор Викнер подробно рассказывал о голубянке, «удивительном крошечном создании», которое, да, занесено в список исчезающих видов, но, чёрт подери, это же его земля, и что ему сделают, если он будет ловить бабочек на лугу за домом, принадлежащим ему по закону? Он сейчас занимается проектом, главной целью которого является подробное описание разновидностей и ареала обитания голубянки.

– А это требует самого пристального внимания учёного, – сказал он, почесав бороду с заметной проседью. В свете стеариновой свечи прямой нос доктора и глаза, в которых стайками мелькали голубянки, перемещали его в русский девятнадцатый век, придавая некоторый то ли царский, то ли распутинский демонизм. Мартин не знал, как ему реагировать на эти энтомологические монологи. Ларс мог в любой момент рассмеяться стаккатообразным «ха-ха-ха», шлёпнуть Мартина по руке и непонятно над чем подшутить.

Когда шоколадный мусс был почти съеден, Сесилия без преамбул сказала:

– У нас будет ребёнок.

Никто не уронил десертную ложку. Ларс до краёв наполнил бокал портвейном и произнёс речь о врачах-акушерах, угостил Мартина сигарой, после чего удалился в сарай к своим бабочкам.

Ингер побежала на чердак, чтобы найти коробку с детскими вещами, которые наверняка сохранились. Петер, на тот момент проучившийся несколько семестров в медицинском, робко расспрашивал сестру о разных симптомах беременности. Вера со скучающим видом продолжала поглощать шоколадный мусс. Эммануил во все глаза наблюдал за происходящим. У него тогда был период, когда он говорил крайне редко и только шёпотом.