Любовники-полиглоты - Вульфф Лина. Страница 23

Сколько лет мне тогда было? Пятьдесят четыре. Как я представлял себе свое будущее? Что будут острова. У Мишеля Уэльбека есть книга, которая называется La possibilité d’une île. «Возможность острова». Можно думать что угодно о Мишеле Уэльбеке, и большая часть населения Земли имеет и право, и обязанность ненавидеть его, но La possibilité d’une île – одно из прекраснейших названий в истории названий книг. Трудно писать о любви. Нужны особые фильтры, и важно эти фильтры найти. К тому же, надо дожидаться своего рода затмения, когда все останавливается, свет исчезает, и тот глаз смотрит на тебя. О таких затмениях писал Стивен Кинг. Глаза, которые смотрят на человека, но также и глаза, которые смотрят наружу, из людей. Как я уже сказал, для человека с репутацией плохого писателя он иногда пишет удивительно хорошо.

Несколько следующих недель образ секретарши продолжал жить во мне. Я видел перед глазами ее лицо в самых неожиданных обстоятельствах. Иногда она оказывалась последним, что я видел, засыпая по вечерам. Густо подведенные глаза и походка сломленного человека, когда она подошла ко мне, неся кофе. Потом презрительная улыбка, когда ее начальник читал вслух свое стихотворение, и узор из строгих морщин вокруг рта, сухая ложбинка между грудями. Мне мерещились молодые женщины, с превосходством скользившие вокруг нее, как роскошные рыбки в аквариуме, в котором для нее больше нет места.

Я стал хуже спать. Иногда я просыпался по ночам и видел перед собой начальника секретарши, и тогда я видел еще и поедающего его белого червя. Меня прошибал пот, когда эта картина вставала у меня перед глазами. От нее у меня по телу шли нервные судороги, и снова заснуть становилось совершенно невозможно. Сердце словно не слушалось моего дыхания и металось в груди, как пластиковый пакет, болтающийся на ветру на шесте. Я ворочался на влажной простыне, изо всех сил стараясь не разбудить жену. Но ночное беспокойство похоже на спертый воздух, который наполняет комнату, и спокойный партнер в конце концов тоже просыпается от недостатка кислорода. Однажды жена села в постели, вздохнула и мрачно посмотрела на меня. Потом взяла подушку и одеяло и ушла спать в спальню для гостей.

– Не знаю, что происходит в твоей жизни, – сказала она, стоя в дверях. – Но ты должен попытаться из этого выбраться. Это твои рассказы о прогулках по городу?

Рассказы о прогулках? Они казались очень далекими.

– Бывают муки, из которых не получается выбраться, – сказала жена. – Бывают муки, в которые нужно погрузиться, чтобы выйти в новом месте. Ты должен попытаться понять, что требует от тебя действия. Если знаешь ответ на вопрос «зачем?», значит, знаешь и ответ на вопрос «как?». Нужно найти глубинный нерв, спрятанный внутри кровеносный сосуд, прозрачную воду, где все становится ясно.

Я узнал эти слова. Они принадлежали не моей жене, а Ницше. Забавно, что кто-то вроде моей жены – делопроизводителя в государственной конторе с подземными коридорами, уставленными бежевыми папками, – может любить такого философа, как Ницше. Считается, что люди типа нее должны читать детективы и смотреть реалити-шоу. А она последние годы проводила вечера, читая чертову уйму западных философов. И сделала вывод, что есть только один, который охватил всё. Я завидовал этой ее любви. Я тоже хотел ощутить полноту, тоже хотел считать, что нашел философа, который охватил всё. Если бы я нашел такого философа, я бы вник в его работы и не вылезал бы из его книг. Но когда эта мудрость поселилась в моей жене, ее покинула нежность.

– Когда мы снова займемся сексом? – спросил я ее как-то вечером напрямик.

И услышал в ответ:

– Я не в силах говорить об этом сейчас. Пожалуйста, закрой дверь, когда выйдешь.

В начале июля мы поехали в шхеры. Мы сели на паром на Страндвеген, за бортом пенилось море, в небе кричали чайки. Мы думали, что едем навстречу времени счастья и покоя, но шведская красота всегда наполняет меня грустью, и я не в состоянии наслаждаться густым лесом или видом на Балтийское море, не ощущая, что мои дни сочтены. Почему такое чувство одиночества не посещает, когда смотришь на Атлантический океан с Берега смерти в Галисии или с крутых гор в Стране басков? Там я чувствую свежесть, задор, силу, биение жизни. Превосходство орла, его жажду ощутить воздух под крыльями. И вот я сидел на шведском острове, возвышающемся над морем, в белом домике, который унаследовала моя жена, – резные украшения вдоль ската крыши, начищенные до блеска деревянные полы. Однако меня не покидало ощущение, что мне предстоит долгое и нестерпимое лето.

Сидя на кухне, я мог видеть ее через окно. Было совершенно очевидно, что она наслаждается жизнью, что это ее место. Она обихаживала заросший сорняками участок и собирала в корзинку ягоды, из которых потом варила сок. Ее белое как бумага лицо порозовело, и дни, проведенные на работе, казалось, стерлись из ее памяти. Иногда, когда к нам приезжали друзья из города, мне было стыдно за жену. Гости сидели с наполненными розовым вином бокалами и рассказывали о себе и о том, чего они достигли в жизни, где побывали и какие блюда умеют готовить, а она в эти моменты как будто пропадала из комнаты. Я уверен, что многие думали: «Как этот мужчина мог жениться на такой женщине?» Если ее спрашивали о работе и карьере, она отвечала как есть: «Я работаю в одной конторе делопроизводителем». Она не говорила, что оказалась там случайно или что она вскоре собирается найти новую работу, в общем, не использовала стандартных отговорок людей, полагающих, что их работа их недостойна. Моя жена не просто считала, что работает делопроизводителем, она считала, что она является делопроизводителем. Но хотя мне и было стыдно за нее, это не идет ни в какое сравнение с тем, как мне было стыдно за себя. Представьте, что вас содержит кто-то, чьей работы вы стесняетесь, – интересно, сможет ли кто-нибудь понять, какое презрение к себе испытывает в такой ситуации человек. Сколько еще книг я напишу, пока она зарабатывает мне на жизнь, тратя время в забитых архивами подземельях? Мне казалось, что она с каждым годом все глубже погружается в себя. Она становилась все более молчаливой, серой и незаметной.

И вот теперь – то есть в шхерах – она, стало быть, напевала. Радостно ходила по дому в перепачканных землей сапогах. В нашей городской квартире строго-настрого запрещалось проходить в обуви дальше коврика у двери. В городе жена была маниакальным приверженцем уборки, и недавно меня осенило, что это, должно быть, было симптомом замкнутости, что-то вроде невроза «в клетке чисто». Теперь же полы были грязными, черноту под ногтями жена не отмывала даже перед ужином. Я подозреваю, она и руки-то не мыла, прежде чем начать резать салат. Днем двери и окна распахивались настежь, и по дому гулял запах ветра, солоноватой воды и варившихся ягод. Насекомые летали туда-сюда. По вечерам жена читала своего философа. Она привезла все его книги в чемодане на колесах, и они образовали высокие башни рядом с ночным столиком у ее кровати. Каждый вечер, направляясь спать, я стучал в дверь спальни жены.

– Да? – говорила она.

– Я просто хотел пожелать тебе спокойной ночи, – отвечал я из-за двери.

– Спокойной ночи, – доносилось до меня из комнаты.

Я нажимал на ручку, приоткрывал дверь. На кровати среди перин лежала жена, держа перед собой открытую книгу.

– Всё хорошо? – спрашивал я.

– Очень хорошо, – отвечала она.

Я хотел сказать что-то еще или услышать что-то еще от нее. Приятно притвориться, что все хорошо, когда идешь спать. От этого улучшается сон, и мне для создания иллюзии нужна была, так сказать, небольшая помощь. Но жена просто лежала и внимательно смотрела на меня.

– Видимо, старый мертвый философ – более приятная компания в постели, чем я.

– Это ты Ницше называешь старым мертвым философом? – спрашивала она.

Я закрывал дверь и шел в свою комнату. Там я садился у окна и смотрел сквозь светлую летнюю ночь на грустное Балтийское море с его островками, скалами и длинноногими морскими птицами. Я вновь и вновь жаждал погрузиться во что-то. Найти защищенное место, как моя жена нашла свой остров в Ницше. Но мне не удавалось вызвать у себя хоть какой-нибудь энтузиазм. Ни одна книга не казалась мне достаточно интересной, ни один сериал не был достойным просмотра, ни одна мысль не увлекала настолько, чтобы начать писать о ней историю. Спокойствие, которое должно как стержень поддерживать человека, спуталось внутри меня, как моток проволоки. В конце концов я снова начал мечтать о любовнице-полиглотке. О номере в отеле, под окнами которого плещется по-настоящему соленая вода, например на берегу Средиземного моря или Атлантического океана. О книге. О долгих бурных часах в постели у открытого окна. О занятиях любовью, когда ночной бриз играет кружевной занавеской. Я был убежден, что даже навеваемая летними скандинавскими ночами тоска стала бы тогда не такой невыносимой. Le spleen d’un été Scandinave. La inexorable melancolia de una noche de verano escandinavo. The melancholy of a Scandinavian summer night. A mistress, un’amante. Oh, un’amante!