Дочка папы Карло (СИ) - Страйк Кира. Страница 21

Поскольку железная дорога к тому моменту существовала всего одна** и вела совсем не туда, куда мне было нужно, то весь путь предстояло проделать именно в этом непривычном транспортном средстве. А телепаться необходимо было, ни много ни мало — дор самой Тулы. То есть, как тому Радищеву, из Петербурга в Москву, а потом ещё немножко. Именно там находилось имение графов Щербаковых.

Тут же вспомнились все многочисленно и ярко описанные мытарства известных путешественников данной эпохи: Толстой, Салтыков-Щедрин, Достоевский, Гераков, да тот жеПушкин — практически в любом известном со школы произведении этот вопрос характеризуется однозначно — унылая трясучка, полный “караул”. Ибо в эти поры хороший асфальт на дорогах России, как говорится, не валялся. (С ним и в наше-то время большая напряжёнка.)

Впрочем, пугалась я рано, и путешествие показало, что карета не так проста, как виделось на первый взгляд.

Рядом с ней топтался здоровенный мужик с усами и бородой. Нет, не так — с бородищей настолько густой и какой-то пушистой, (однако, явно добросовестно насильственно оглаженной) что из под этой богатой растительности из всего лица без затруднений было видно лишь серые, глядевшие на меня с крестьянской проницательностью глаза. Даже круглый, мясистый, при ближайшем рассмотрении, нос не то, чтобы совсем терялся где-то в кучерях, но на лице не выделялся.

Поскольку всё сие хозяйство было должным образом причёсано — то получалось, как говорят, вполне себе окладисто и аккуратно. Включая постриженные “в скобку” волосы.

Одет Афанасий был довольно демократично — по провинциальному. В отличие от “столичных” извозчиков, регламентировано наряжавшихся в волан и специальный извозчий цилиндр — на моём сопровождающем красовались картуз и обычная тёмная поддёвка ниже колен “немарконького” коричневого цвета.

Завершали образ высокие сапоги и неизменный атрибут людей этой профессии — заткнутый за голенище кнут.

Из “украшательства” присутствовал только отличный кожаный пояс с серебряной бляхой, на которой был выгравирован графский герб, да часы, прикреплённые к нему.

Пока даже не знаю, кого это сдержанное, неброское “обмундирование” характеризовало больше — самого носителя или моих будущих работодателей.

А! Да, ещё по гирлянде упряжных бубенчиков на гибких, красиво изогнутых шеях пары прекрасных коней, запряжённых в карету. Я вообще-то не очень, чтобы разбираюсь в лошадях, но эти рыжие симпатяги с массивными длинными телами, развёрнутой грудью и сильными ногами — были идеально ухожены.

— Здравствуйте. — поздоровалась я, задирая голову, чтобы разглядеть лицо глыбоподобного дядьки.

— Доброго утречка, мамзель фон Вельф. — громоподобный раскатистый бас Афанасия полностью соответствовал всему его облику, — Позвольте, я, покамест, вещички уложу.

Провожать меня вышла Марта, и бывалый кучер, намётанным глазом оценив обстановку, сразу понял, что некоторое время ещё придётся ждать, пока мы вдоволь напрощаемся.

Расставаться с наставницей было грустно и неспокойно. Да и она явно испытывала искренние переживания за мою дальнейшую судьбу.

— Ты фсё помнишь, моя тефочка? — в десятый раз спрашивала она, поправляя мои волосы.

Все последние дни, Марта инструктировала меня насчёт того, как следует вести себя по приезде и что вообще, скорее всего, должно будет входить в круг моих обязанностей. Понятно, что окончательно этот круг очертит сама хозяйка дома. Однако, заданные ею намётки дали мне массу полезной информации.

— Всё запомнила и постараюсь оправдать вашу рекомендацию, фройляйн Марта. — я позволила себе её обнять, — Спасибо. Спасибо, что повстречались на моём пути и подарили столько сердечности и заботы. Я никогда не смогу этого забыть.

— Топрого пути, Алиса. — она часто заморгала, снова сделавшись беззащитной, — Пишите мне. Пишите про фсё. Я фсекда постараюсь дать софет, если фам он потребуется.

Афанасий уже уложил мои скудные пожитки и, терпеливо дождавшись, когда я отойду от наставницы, помог забраться внутрь.

Когда карета отъезжала, я чувствовала, что оставляю здесь почти родного человека. Такого же одинокого, как и я. *

Кучер мне достался знатный. Пока я тратила время на то, чтобы обустроить себе временное жилое пространство, он успел вывести наш транспорт на тракт. Внешне непритязательная карета внутри оказалась гораздо более уютной. Подушки, довольно мягкая сидушка, отделение для “чемоданов”, низкий столик, закреплённый к полу.

Наверняка где-то здесь есть одеяло или хотя бы плед… К тому же, хоть и раскачивало её временами так, что приходилось держаться за стенки (ну так я даже не ожидала, что мой возничий сразу возьмёт такой темп), однако, вопреки пессимистичным ожиданиям, не так уж сильно и трясло. Тем не менее доставать и раскладывать мелкие вещи я не стала. При этакой лихости “водилы”, не ровён час на какой-нибудь приличной кочке всё это посыпется в разные стороны.

Вскоре ход значительно замедлился — очевидно, дорога стала хуже. Я выглянула в окно — ну так и есть. Участок пути развезло вчерашним дождиком и разбило колёсами телег и повозок всех мастей. Настроение Афанасия, видать, изменилось. Потому, что с улицы вдруг донеслось душевное и протяжное пение:

С рубежного оскола,

белой щербью мостово-ой,

в третий конь, третий дён добира-а-а-я

К высокому престолу,

от поклажи сам не свой,

ехал княжи-ы-ый вестовой…

Глубокий грудной бас крестьянина разлетался, кажется, на мили вокруг.

Некоторое время ещё поглазев на верстовые столбы, вслушиваясь в слова, угнездилась на широком сиденье-диванчике. (Одеяло я, кстати, всё-таки нашла).

А вёз он не гостинец,

не подарки для родны-ы-х,

не диковин закатного кра-а-а-ю,

Не к чадам, а в детинец,

для придворных-столбовых,

две корчажк-и-и смоляных…***

Очень сильно хотелось дослушать до конца, но нервное напряжение последних дней давало о себе знать. А размеренное покачивание и довольно приятное пение возницы успокаивало и убаюкивало. Как я ни боролась с накрывающей сознание дрёмой — сон брал надо мной верх.

—Что ж там в корчажках-то?— думала я, перестав бороться с усталостью и слипающимися глазами, —Нужно будет обязательно попросить Афанасия спеть для меня эту песню ещё раз.

Проснулась от того, что мой кучер крепко ругался с кем-то на улице.

— Что ж ты, окаянная голова, людям проезду не даёшь. Расшаперился на всю дорогу, аки барин какой! — грохотал он.

Я выползла из своего уютного гнёздышка и выглянула в окошко. Оказалось, что мы остановились у какого-то трактира. Или как тут называются придорожные заведения? Точно, “Трактиръ Старая телега” было выведено на вывеске.

Голод тут же дал о себе знать. Автоматически сглотнув, осторожно приоткрыла дверь и высунула нос наружу.

*Дормез— просторная карета для дальних путешествий, в которой можно было спать (от французского dormeuse — спящая). Такую могла тащить только шестерка лошадей. ≪Низ экипажа внутри был устлан сеном, а сверху лежали перины, — вспоминала мемуаристка Елизавета Водовозова (1844–1923). — Когда чувствовалась потребность посидеть,<…>узлы, ящички и картонки отодвигались в сторону, а сиденье устраивалось из подушек и одеял≫.

**Царскосе́льская желе́зная доро́га— первая железная дорога общественного пользования в России; до открытия в 1840 году Варшаво-Венской железной дороги — единственная в стране, 6-я в мире. Построена для обеспечения железнодорожного сообщения между Царскосельским вокзалом Санкт-Петербурга, Царским Селом и Павловском.

***Автор Леонид Чернышов.

22

Если позволите, расписывать подробно каждый день этого (не скажу, что приятного) путешествия не стану. Лично мне оно показалось бесконечным.

Начиная с самих дорог. Если вы помните, у нас принято говаривать, мол, в России дорог нет — есть только направления. Так вот тот, кто это высказывание придумал — просто эпически прав. Даже с учётом того, что бОльшую часть пути предстояло проехать по практически новому тракту, я попала в самую, что ни на есть красочную иллюстрацию к этой истине. Помимо “семь загибов на версту”, на неё же приходилось несметное количество ухабов и луж — чем дальше от столицы — тем обильнее.