Старая болезнь - Гюнтекин Решад Нури. Страница 7
Однажды утром Зулейха увидела, что в Мраморное море выходят последние броненосцы, а на следующий день в саду своего дяди в Эренкёе уже наблюдала за тем, как первый анатолийский батальон входит в город через Багдадский проспект.
Все жившие в поместье и взрослые и дети — сбежались к ограде. И пока проходили военные, Шевкет-бей, взрослый человек, буквально с ума сходил от радости и со слезами на глазах восклицал: «Разве могли мы верить, что Аллах даст нам дожить до этих дней?»
Время кровопролития наконец закончилось, и началось перемирие.
По-настоящему ценные командиры, которые добились этой победы, могли теперь считаться спасителями родины. Ведь они поняли всю тонкость политической обстановки и, не впадая в крайности, доказали, что всего можно добиться одними лишь дипломатическими путями.
Для Зулейхи это был очередной пример, подтверждавший, человеком каких способностей и моральных качеств был ее дядя!
Шевкет-бей отправился нанести визит паше [30] правительственных войск, которые разместились на улице Диван-Йолу [31] в Шарк Махфели, и встреча прошла весьма успешно. Пожилой дипломат достал из рамки фотографию своего друга генерала Пеле, им же подписанную, и на ее место вставил фотографию паши, которого счел весьма неглупым человеком.
Зулейха два месяца с нетерпением ждала возвращения отца. Если раньше она стеснялась упоминать его имя, то сейчас носила на шее медальон с его фотографией, оставшейся еще со времен Балканской войны [32]. И ночью, лежа в кровати, подносила его к губам и целовала.
Отец, на Балканах бывший всего лишь майором, сейчас носил звание полковника. Как, должно быть, преобразили его внушающая трепет папаха на голове и отличительные знаки полковника на лацканах!
И вот по вечерам — как несколько месяцев назад гречанки и армянские девушки с иностранными офицерами — она будет гулять с ним по берегу моря и сидеть в кофейнях. А потом отец с дочерью поедут на автомобиле за покупками в магазины Бейоглу. И ее отец станет прохаживаться по магазинам, концом нагайки ударяя себя по блестящим сапогам, а все эти армянские и греческие продавщицы, любящие выставлять локти на прилавки, будут стоять перед ним прямо как свечки!
В подобных мечтаниях прошло без малого два месяца, и вот наконец пришла долгожданная телеграмма.
Встречать отца поехала вся семья. Но на станции Хайдарпаша [33] из вагона вместо полковника в каракулевой папахе и начищенных сапогах вышел седой старик с нездоровым цветом лица и в поблекшей одежде. Из-за худобы на шее у него выступал кадык, белки глаз пожелтели. И вдобавок к этому рука его покоилась в грязной повязке, висевшей у него на шее.
Зулейха готовилась плакать, уткнувшись щекой в ордена на отцовской груди. Но тут подумала, что и раненой рукой вернувшегося с войны человека можно гордиться не меньше, чем любыми орденами, и зарыдала, обнимая отца за плечи.
— Я надеюсь, что болезнь ваша пустячная, не так ли? Вы ведь позаботились, чтобы вас хорошо обследовали?
— Болезнь? Да ничем я не болен… Просто в Адане подхватил болотную лихорадку… Может, селезенка да печень чуть хуже работают… Все пройдет, ничего страшного…
— А что у вас за ранение?
— Ранение? Что за ранение? А, это вы о руке… Это не ранение… На улице упал… Так, локоть немного ушиб… Но это не страшно, заживет…
Несмотря на то что прошло уже столько лет, Зулейха не могла вспомнить этот разговор между отцом и дядей без того, чтобы не рассмеяться или разозлиться. О Аллах, что это был за простодушный, тихий и кроткий человек! Хотя он столько лет сражался в Анатолии со смертью, столько всего перевидал, но не мог вспомнить ничего, что рассказать. Он стеснялся назвать болезнью тот страшный недуг, который подхватил, когда боролся за жизнь, с какими только мучениями и лишениями не сталкиваясь в тех болотах! И рана у него на руке или перелом пусть и была от падения, но все же могла считаться ранением, полученным на войне. А если он не находил, что отвечать тем, кто про это спрашивал, то лучше бы просто молчал. А говоря, что упал на улице, он выставлял себя посмешищем, считал, что не имеет права гордиться ранением даже перед членами своей семьи.
Возвращение Али Осман-бея в Стамбул совпало с периодом подавленности и переживаний Шевкет-бея.
В первое время отношения между пожилым дипломатом и командирами в Шарк Махфели шли очень хорошо. Но молодой паша, который поначалу относился к Шевкет-бею с умом и пониманием, сейчас, поддавшись интригам непонятно каких клеветников, изменился. Шевкет бей, завоевавший дружбу и Пеле, и Франше д’Эспере, делал для родины все, что мог, в сложное для страны время. Он, уже старик, таскался на все эти чаепития и балы в посольстве только лишь потому, что стремился узнать обстановку в высших военных кругах и старался обратить все в нашу пользу. Только благодаря дружбе с Пеле и д’Эспере он спас от тюрьмы, а может быть, и от смерти стольких соотечественников! Вот этого они никак не могли уяснить. Он не обращал на это внимания. Но окружение паши привязалось к ложным идеям и в основных вопросах, касающихся высших интересов родины, например, когда в Высокой Порте [34] было столько влиятельных дипломатов, собаку съевших в вопросах политики, посылали делегатами в Лозанну военного и доктора [35]!
А дядя оказался плохим только по той причине, что не стеснялся открыто говорить правду. И теперь только из-за этого расхождения во взглядах Шевкет-бей выпал из политической жизни и принял решение остаток жизни провести в своем особняке, посвятив себя исследованиям. Но хотя он и решил не во что больше не вмешиваться, каждый раз, встречаясь с мужем сестры, бывший дипломат не мог удержаться, чтобы полунамеками не поиздеваться над ним.
Зулейха с большим удовольствием слушала эти разговоры. Не было сомнений, что во многих отношениях ее дядя превосходил отца. Зулейха считала справедливой критику в адрес командиров, которые упрямились признавать, что военное дело это одно, а управление и дипломатия — совсем другое. Но когда чуть погодя она узнала, что кроме легкой раны на руке у ее отца есть еще три ранения — на бедре, в нижней части живота и на груди, поняла, что и этому военному было что ответить на все вопросы, которые ему задавали.
Но Али Осман очень внимательно слушал брата жены, ученого и патриота, и только, будто чувствуя за собой какую-то вину, склонял голову к груди.
Рану на груди Али Осман получил еще два года назад. Но она до сих пор беспокоила его, хотя и была с игольное ушко. И почему доктора придавали столько значения гнойному прыщику, который, после того как капельку гноя, выступавшую на нем раз в несколько дней, счищали ватой, был неотличим от укуса блохи?
Али Осман продолжал ходить в Гюльхану два дня в неделю на протяжение всех двух месяцев, что оставался в Стамбуле.
Но на этот раз он был полон решимости перевезти в Анатолию все семейство. Вот только тете Зулейхи стало заметно хуже в последние месяцы. Семья не могла переехать в Анатолию, оставив в Стамбуле умирающую.
Поэтому на новое назначение полковником в Конью Али Осман-бей вынужден был уехать один.
Четыре-пять месяцев спустя Муневвер-ханым, оставшись в доме в Куручешме с дочерью одна, уехала в Конью. Эти последние три года, которые Зулейхе оставалось прожить в Стамбуле до окончания колледжа, стали самыми счастливыми годами в ее жизни.
Выходные Зулейхи по-прежнему проходили в особняке в Эренкёе. Вышедший в отставку Шевкет-бей тихо ненавидел республиканское правительство, которое упорно не желало принимать его точку зрения. Но это не помешало ему, больше чем кому-либо, наслаждаться жизнью в новой эпохе. Он часто организовывал в доме вечера с танцами, скорее даже балы, и тем самым стремился приучить к светской жизни свое окружение, приглашая в том числе и обеспеченных друзей.