Сказка о Белке рыжей и царе подземном (СИ) - Котова Ирина Владимировна. Страница 2

— Девок у нас, — отвечает хмуро, нетерпеливо, — много, да только никто с сестрой твоей красотой не сравнится, аж до моего царства слава о ней дошла. Гляжу на нее — не соврали люди, преуменьшили. Будет мне женой, будут дети у нас красивые.

Вижу, серьезно он настроен, на подначки мои не ведется, на уговоры не реагирует. Еще попыталась:

— Да и как же ты, чудо-юдо, грязью ведающее, собираешься с Марьюшкой моей деток делать? Думаешь, золото ей нервы успокоит? Она же тебя только увидела и сомлела. А ежели без одежды покажешься, так и вовсе преставится.

— Ничего, — повторил этот… червяк земляной и ухмыльнулся, — у меня там сады с яблочками живительными, молодящими, глядишь, тысячу раз помрет, а на тысячепервый привыкнет. А не привыкнет — справлю ей гроб резной, хрустальный, будет лежать там, а я ходить на нее любоваться.

Я как представила бедную Марьюшку в гробу хрустальном, под небом подземным, так жалко ее стало!

— Не, — говорю зло, — не отдам я ее тебе. Ты с батюшкой договаривался, да меня не спросил, а я сестра ей родная, заботливая. Стеной встану — не отдам!

Он раздраженно отмахнулся, и сжала меня сила неведомая, а чурбан из рук вырвался, и, разбрасывая искры, обратно в костер поскакал, как жеребчик. Снова разверзлась земля, взял царь подземный Марьюшку на руки, свистнул, гикнул — и встал перед ним конь-огонь, грива алая, не зубы — клыки острые, не ржание у него — рык звериный. И Кащей, гад подземный, на коня этого прям с места и прыгнул. Унесет сейчас родную мою, где ее искать, как спасать?!!!

— Постой! — закричала я в отчаянии. — Возьми меня вместо нее!

А он так высокомерно мне:

— А на что ты мне нужна, конопуха? Ты мне под мышку поместишься, я ж тебя и в постели-то не отыщу, — и со знанием дела Марью за зад ее округлый помацал.

— Ах ты ж волчий корм, — выплюнула я в сердцах, — сукин ты сын, тварь ненасытная! Руки убери, похабник, как не стыдно-то тебе!

Он ладонью двинул — и поднялся сарафан мой, в рот мне полез. Замычала я, кляп вытаскивая.

— Да и злая, — посетовал Кащей, пока я с сарафаном боролась, — и языком мелешь, не умолкая. Нет, не нужна мне такая жена.

Я ткань изо рта пока тащила, поняла, что сил у меня супротив полоза этого бессердечного нет, и решила к самому страшному женскому оружию прибегнуть — к слезам. Завыла, в три ручья залилась, за сапог его схватилась. Хороший сапог, дорогой, с заклепками серебряными.

— Возьми, — плачу как можно натуральнее, — не женой, служанкою! Я много умею, — вру и не краснею, только носом шмыгаю. — И места много не занимаю! Могу в собачьей будке спать, только отпусти сестру мою, гад ты земляной!

Он на меня даже с усталым удивлением каким-то посмотрел, сапогом двинул — я на землю села, — за уздцы коня тронул, тот рыкнул… И тут я вспомнила, какие нянюшка нам сказки рассказывала, и закричала:

— А давай поспорим? Неужто побоишься мне условие поставить? Не выполню — забирай сестру, а выполню — меня возьмешь! А не согласишься — на весь надземный мир ославлю, что царь подземный трус, девчонки испугался!

Взгляд его из удивленного стал изумленным, он аж головой потряс, что не ослышался.

— Некогда мне спорить, конопуха, — усмехнулся презрительно, — царством править не ягоды собирать. Я вон и жениться-то времени никак не найду.

— И похабных частушек сочиню, — пригрозила я. И так как терять было нечего, запела: — Ой да едет царь подземный, под собой коня несет, коник гривою играет, царь наш … трясет…

Пела я на диво громко и противно. В лесу зашумело, захохотало — видать, леший услыхал, понесся по своим владеньям разносить.

— У царя земель немало, — вошла я во вкус, — только нетути жены. Не ходите девки замуж за мужчину без кхр кхр…!

Я закашлялась — горло сдавило невидимой рукой, а со всех сторон послышался женский визгливый смех, — всадник щелкнул пальцами, и кикиморы-хохотуньи бросились врассыпную. У меня уже в глазах чернело — и тут горло отпустило.

— Времени тебе до рассвета, — сказал Кащей, и глазами горящими зло сверкнул. Спешился, опустил Марьюшку около костра. — Спрячешься так, что не найду, так и быть, возьму выкуп тобой. Будешь мне псарни да конюшни чистить, навоз убирать, пятки чесать и гостей моих вином обносить. Даю тебе три раза пробовать. А найду три раза — убью! С удовольствием убью, слышишь, девка ты черноротая? Беги, пеструха! Пошло твое время!

И кнутом он хлестнул у ног моих — подпрыгнула я и побежала. Долго бежала, и мчались со мной наперегонки кикиморы — руки сучьеватые, носы крючковатые.

— Бабушки, — взмолилась я, — помогите, милые, подскажите, куда бы мне спрятаться?

— Выкуп, выкуп! — заверещали они.

Сняла я тогда платок с волос и отдала им, и они его тут же на ленты порвали. Обвязались бантиками — смешные стали, красуются, — подхватили меня под локотки и понесли свозь чащу. Долго несли, пока не поставили перед огромным дубом.

О, что это был за дуб — царь дубов! Кроной в небо упирался, корнями наверняка в царство подземное проваливался.

— Лезь наверх, — кричат кикиморы, — на самом верху соколица гнездо свила, спрячься под крыло, не найдет он тебя там!

И я полезла. Лезла, лезла, вся исцарапалась, изревелась, но долезла. Вижу — верхушка дуба надвое расходится, а в той развилке огромное гнездо стоит. А в гнезде маленькие пушистые соколушки сидят — каждый в два раза меня больше, и соколица огромная как дом спит, голову опустив. Я тишком да нишком в гнездо пробралась, под крыло нырнула, затаилась и стала ждать.

И вдруг страшный гул раздался. Выглянула я из-под крыла — а то подземный царь на своем коне по воздуху скачет, меж деревьев вниз смотрит. Из-под копыт коня искры огненные летят.

— Где ты, — позвал меня Полоз, — девка? Выходи. Выйдешь сама — так уж и быть, не буду тебя убивать, отпущу.

Я сижу ни жива ни мертва. Он раз мимо проскакал, второй промчался. А на третий, слышу, остановился, к дереву подошел да как ударит по нему! Зашатался дуб вековой, а Кащей снизу кричит:

— Выходи, рыжуха, я под каждый листик заглянул, сам царь зверей передо мной ответ держал, негде тебе быть кроме как здесь!

Я затаилась — а соколица проснулась, соколушки пищат от страха. А дерево трясется — вот-вот упадет.

— Выходи! — кричит царь подземный, — а то срублю!

Я умоляюще на соколицу поглядела, а она курлыкает — мол, прости, девица, не помочь тебе — у самой детки маленькие.

Тут дерево затрещало, накренилось — я выглянула — а этот гад кафтан сбросил, в кору руками уперся и свалить пытается. И кренится дуб столетний, гнется, как прутик. Запищал жалобно один из птенцов, соколица только крылом махнула — и не успела поймать, полетел он вниз.

— Лови! — заорала я дико, с гнезда свесившись. — Лови, червяк ты бешеный!!!!

Царь голову-то поднял — а на него с высоты огромной такая туша падает. Я уж обрадовалась, что раздавит, хотя соколенка жалко, конечно. Ничего, не испугался Кащей, руки поднял, птенца поймал и рядом с собой поставил. Соколенок пищит, а гад этот меня пальцем манит — мол, спускайся. А там высоко! А там страшно!

— Боюсь! — кричу. — Меня так поймаешь?

А он руки на груди сложил и насмехается.

— Лезь, — говорит, — лезь, меньше времени на два оставшихся раза будет.

Ну я и полезла. Страшно до ужаса, а не показывать же перед врагом?

Спустилась, сарафан отряхнула, волосы пощупала — так и есть, без платка, кикиморам отданного, кудри встали торчком — шапкой жесткой вокруг головы.

— Так ты еще и рыжая как белка? — засмеялся он и за локон меня дернул. — Думал, конопатая да белобрысая.

И закручинился тут же:

— Что ж ты не спустилась, когда звал, теперь придется слово свое исполнять, тебя по третьему разу убивать.

— А ты, — осмелела я, — не хвались, не поймав девицы. И соколенка на место закинь, он-то ни в чем перед тобой не провинился.

Царь бровью повел, рукой махнул — и полетел соколенок вверх, к матери на радость.

А я снова припустила, побежала, так, что только иголки от елок из-под ног полетели. Час бегу, два бегу, выбежала на берег реки темной, глубокой. А в реке той русалки играют, кувшинками как мячами перебрасываются, хохочут колокольчиками, волосы длинные пальцами чешут, в волосах тех цветы вплетены. Красивы русалки, только вот до пояса — девицы едва ли не краше Марьюшки, а ниже пояса — рыба рыбой.