Неведомому Богу. В битве с исходом сомнительным - Стейнбек Джон Эрнст. Страница 8

В глазах Джозефа вспыхнула тревога. Он пригладил ладонью бороду и завернул ее концы внутрь – точно так же, как когда-то делал отец.

– Да, Том, я об этом уже слышал. Но ведь сейчас все в порядке. Говорю же: тогда что-то пошло не так. Засуха больше никогда не повторится. Холмы полны воды.

– Откуда тебе известно, что не повторится? Те парни сказали, что подобное бывало и прежде. Почему ты так уверен?

Джозеф упрямо сжал губы.

– Потому что это невозможно. Ручьи обильно текут. Не представляю, как такое может случиться снова.

Хуанито пришпорил лошадь и догнал старших.

– Дон Джозеф, за холмом звенит колокольчик.

Всадники повернули направо и пустили лошадей галопом. Енот прыгнул на плечо хозяина и сильными маленькими лапками обнял за шею. В лощине за холмом паслось небольшое стадо рыжих коров, а между ними семенили два маленьких теленка. В следующий миг оба они уже лежали на земле. Хуанито достал из кармана баночку с мазью, а Томас раскрыл широкий складной нож. Блестящее лезвие высекло на ушах телят клеймо Уэйнов. Малыши беспомощно закричали от боли, а находящиеся неподалеку матери тревожно замычали. Томас опустился на колени возле бычка, двумя быстрыми движениями кастрировал его и нанес на рану мазь. Почуяв кровь, коровы испуганно захрапели. Хуанито развязал теленку ноги, и новый вол неуклюже заковылял к матери. Мужчины сели верхом и поехали дальше, но прежде Джозеф подобрал вырезанные кусочки ушей. Взглянул на маленькие коричневые лоскутки и сунул их в карман.

Томас внимательно наблюдал за братом.

– Джозеф, – спросил он неожиданно. – Зачем ты развешиваешь убитых ястребов на дубе, возле дома?

– Чтобы отпугнуть других ястребов от цыплят. Так все делают.

– Но ведь ты сам знаешь, что это не работает, Джо. Ни один хищник не пропустит курицу только потому, что мертвый собрат висит вниз головой. Если бы он смог, то съел бы и мертвого тоже. – Томас на миг умолк и невозмутимо добавил: – И кусочки ушей прибиваешь к дереву.

Брат сердито повернулся в седле.

– Да, прибиваю кусочки ушей, чтобы знать, сколько у нас телят.

Несколько минут Томас ехал молча, затем снова посадил енота на плечо; тот принялся старательно вылизывать хозяину ухо.

– Кажется, знаю, зачем ты все это делаешь, Джо. Понимаю, о чем думаешь. Боишься засухи? Пытаешься от нее защититься?

– Если мое объяснение тебя не устраивает, то не спрашивай, – упрямо проворчал Джозеф. В его глазах застыла тревога, а в голосе послышалась неуверенность. – К тому же я сам толком не понимаю, зачем это делаю. Если поделюсь с тобой, не скажешь Бертону? Он и так за нас переживает.

Томас рассмеялся.

– Забавно. Никто ничего Бертону не говорит, а он всегда все знает и переживает.

– Ладно, расскажу, – решился Джозеф. – Когда я собрался ехать сюда, отец меня благословил. Даровал старинное благословение. Кажется, о нем даже в Библии упоминается. Но, пожалуй, Бертону оно все равно бы не понравилось. Отец всегда внушал мне странное чувство. Сохранял абсолютное спокойствие. Мало походил на других отцов, но оставался последним пристанищем, к которому можно было прибиться, которое никогда не изменится. У тебя не возникало такого чувства?

Брат медленно кивнул:

– Да, понимаю.

– Приехав сюда, я все равно чувствовал защиту отца. А потом получил письмо от Бертона и на миг как будто провалился. Не знал, куда упаду. Дальше прочитал, что отец собирался навестить меня после смерти. Дома тогда еще не было. Я сидел на куче досок. Поднял голову, увидел это дерево… – Джозеф умолк и посмотрел вниз, на гриву лошади. А спустя мгновенье снова поднял глаза на брата, но Томас отвернулся. – Вот и все. Может быть, сумеешь понять. Просто делаю то, что делаю. Сам не знаю, почему и зачем. Нравится, и все тут. В конце концов, – продолжил он неловко, – у человека должно быть что-то свое, что не исчезнет утром.

Томас погладил енота нежнее, чем обычно обращался со своими животными, но на брата так и не взглянул. Лишь тихо проговорил:

– Помнишь, однажды в детстве я сломал руку? Мне наложили лубок, и она висела на груди, согнутая в локте. Было адски больно. Отец подошел, распрямил руку и поцеловал ладонь. И все. Трудно ожидать такого поступка от отца, но это был не столько поцелуй, сколько лекарство. Я почувствовал, как по сломанной руке потекла свежая вода. Странно, что я до сих пор ничего не забыл.

Далеко впереди звякнул колокольчик. Хуанито тут же подъехал к ним.

– В соснах, сеньор. Не понимаю, зачем они забрались в сосны. Ведь там нет еды.

Всадники повернули к поросшей темными деревьями гряде. Первый ряд сосен стоял словно караул. Прямые стволы напоминали мачты, а кора в тени казалась фиолетовой. Упругая, усыпанная коричневыми иголками земля не рождала травы. Тишину в роще нарушал лишь шепот ветра. Птицы здесь не селились, а мягкий хвойный ковер скрадывал звуки шагов. Всадники покинули желтое солнечное пространство и углубились в лиловый полумрак. Деревья росли все ближе друг к другу, склонялись, ища поддержки, и соединялись вершинами, образуя единый плотный полог. Между стволами пробивался подлесок – ежевика, черника и бледные, жаждущие света побеги малины. Заросли становились все гуще, пока наконец лошади не заупрямились, отказываясь пробиваться сквозь колючую изгородь.

Хуанито резко свернул влево.

– Сюда, сеньоры. Помню, что здесь есть тропинка.

Он вывел их на старую дорогу, усыпанную иглами, но свободную от кустов и достаточно широкую, чтобы двое всадников смогли проехать рядом. Через сотню ярдов дорога оборвалась, а братья натянули поводья и застыли в изумлении.

Их взорам открылась почти круглая и ровная, как водная гладь, поляна. Вокруг, подобно тесно стоящим колоннам, росли высокие прямые деревья. В центре возвышался огромный словно дом таинственный камень удивительной формы, сравнения для которой не находилось. Плотный, короткий темно-зеленый мох укрывал его мягким одеялом. Монолит напоминал древний, давным-давно растаявший и осыпавшийся алтарь. С одной стороны камня чернела небольшая пещера. Рядом простирали свои растопыренные лапы папоротники. Из темной глубины беззвучно вытекал маленький ручей, пересекал поляну и терялся в густых зарослях. Возле ручья, поджав передние ноги, лежал огромный черный бык – безрогий, с блестящими темными завитками на лбу. Когда появились всадники, бык лениво жевал жвачку и неподвижно смотрел на зеленый камень. Услышав посторонние звуки, он повернул голову и взглянул на людей налитыми кровью глазами. Потом недовольно фыркнул, поднялся, угрожающе нагнулся, но передумал нападать и, повернувшись, скрылся в чаще. Всадники успели рассмотреть хвост и черную, длинную – почти до колен – болтающуюся мошонку. В следующий миг бык исчез, оставив после себя лишь треск веток.

Все это произошло в считаные мгновенья.

– Это не наш бык! Никогда его не видел! – воскликнул Томас и беспокойно взглянул на брата. – Ни разу здесь не был. Как-то жутко. – Голос его дрожал. Он крепко сжимал енота под мышкой, а зверек царапался и кусался, пытаясь освободиться.

Джозеф смотрел на поляну широко распахнутыми глазами, но ничего перед собой не видел. Его подбородок напрягся, легкие до боли наполнились воздухом, а плечи, руки и ноги превратились в до предела сжатые пружины. Он отпустил поводья и сложил ладони на луке седла.

– Помолчи минуту, – медленно проговорил он, обращаясь к брату. – Здесь что-то есть. Тебе страшно, но я точно знаю. Когда-то, может быть, в давнем сне, я видел это место или ощущал его присутствие.

Он опустил руки и прошептал, словно пробуя слова на вкус:

– Это святое место и очень старое. Древнее и святое.

Поляна хранила безмолвие. По круглому небу, низко над верхушками деревьев, пролетел гриф.

Джозеф медленно обернулся:

– Хуанито, ты знал это место. Ты здесь был, правда?

Голубые глаза парня наполнились слезами.

– Матушка приводила меня сюда, сеньор. Она была индианкой. Я был маленьким, а она ждала второго ребенка. Мы пришли и сели возле камня. Долго сидели, а потом ушли. Матушка была индианкой, сеньор. Думаю, старики до сих пор сюда приходят.